Цвета у Даг Смайта были королевские, то есть скакал он на лошади, принадлежавшей английской королеве. Королеве тоже все время не везло — не удавалось, как и Гордону Ричардсу, взять Дерби. И тогда для них обоих наметился единственный в своем роде шанс. Как говорится, светило обоим, но выиграть ведь должен кто-то один! И вот перед самым стартом королева, как полагается, отправилась в паддок, где собираются все владельцы. На пути ей попался Ричардс. Он шел в весовую. Туда уж, кроме жокеев, не допускают никого. Но он шел в весовую через паддок — взвеситься вместе с седлом и — на старт. Их взгляды встретились. «Желаю вам удачи, сэр», — дрожащим голосом сказала королева. «Я тоже вам желаю удачи, ваше величество», — с дрожью в голосе произнес жокей и — выиграл.
— У вас с весом как, есть проблемы? — спросил меня Ричардс.
— Пока терпимо.
— Я сужу по вашему росту. Вы почти как несчастный Фред Арчер. (Он довел себя выдержкой до безумия. — Н. Н.).
— Пигот еще, кажется, выше.
— Да, — засмеялся Ричардс, — мы говорим, что живет он на собственном поносе.[30]
— А вы, — спросил тут же Ричардс, — предпочитаете с какого конца — рвотное или слабительное?
— Я парюсь.
— О, чисто русский способ. Но ведь это слишком тяжело для сердца.
Он опять улыбнулся, и мы двинулись дальше. Выжеватов руководил нашими знакомствами. Один раз он просто схватил переводчика за руку, когда тот, услыхав от какого-то типа «Как делишки?» (по-русски), хотел с ним поздороваться.
— Убери руку-то, — сурово сказал Выжеватов, не обращая никакого внимания на того субъекта, — войны не помнишь, вот и суешься.
— Я помню. Мне шесть лет было…
— Оно и видно, что шесть. На той руке, может быть, кровь, а ты свою тянешь!
Но тут же он сам подвел ко мне другого человека, англичанина, и почему-то, сдерживая улыбку, попросил:
— Поговори с ним, Николай, по-свойски, прошу. Это мой добрый знакомый.
А сам с трудом сдерживал смех.
Незнакомец проговорил:
— Я астролог.
— Кто?
— Звездочет. Я гадаю по звездам.
— Да, но я-то — жокей.
— Именно поэтому я просил о беседе с вами. Мною опубликован капитальный труд «Астрология для любителей скачек. Новейший гадатель по звездам в применении к ипподрому». Справочник, по которому всякий может определить, в какие дни тому или иному жокею предназначена удача. Друг мой, вы, как и большинство конников, полагаете, вероятно, что «вожжи в руках» у вас! О нет, все написано на небесах, в том числе и результаты будущих скачек. Но я не какой-нибудь обычный «жучок», не принц Монолулу!
«Жучками» называются люди, которые шныряют перед призами по конюшням в надежде разузнать какие-либо сведения о шансах лошадей. О принце Монолулу я слыхал. Это был знаменитый «жучок». Он и нам прислал однажды телеграмму такого содержания: «Я — жучок тчк Хотел бы показать у вас свое искусство тчк Прошу зпт сообщите условия тчк Искренним уважением принц Монолулу». Драгоманов сначала решил, что это его какие-то остряки разыгрывают, но тут как раз приехал конеторговец из Эпсома, мы показали ему телеграмму, и он сразу узнал: «Монолулу! Как же, живая достопримечательность наших скачек».
— Принц был кустарь, шарлатан, — горячился звездочет, — а у меня обоснованный подход. Каждый жокей выигрывает в те дни, когда звезда его проходит знак удачи. Билл Шумейкер родился под знаком Льва, его судьбой руководят Солнце и Меркурий. Для него лучший день — пятница, в этот день всем событиям покровительствует Меркурий. Браулио Браэза — это Марс, на него надо ставить в субботу. Книжка моя в первом издании уже разошлась, и я сейчас готовлю второе, дополнительное. Поэтому не откажите сообщить дату и день вашего рождения.
Я сказал. Звездочет заносил все в блокнот и тут же подсчитывал:
— Скорпион. Управляет Сатурн. Наилучшие дни… Для вас, скажу я вам, наилучшие дни понедельник, вторник и четверг.
— Видите ли, — ответил я звездочету, — у нас скаковые дни среда, пятница и воскресенье. В понедельник и четверг мы никогда не скакали. А во вторник на ипподроме вообще выходной.
— В таком случае, — произнес мудрец, — вы только представьте себе, какую же удачу в своей жизни вы постоянно упускаете!
* * *
На другой день был парад реликвий. Начали шествие ребята, и я вспомнил тут мальчика, которому не дал возможности поехать на соревнования юниоров. Малютки-всадники в жокейских костюмах ехали на пони, но все же более крупных, чем те шотландские пони, на которых катают младенцев в зоопарке. Пони считается лошадь, не превышающая в холке ста пятидесяти сантиметров.
За ребятами двигался оркестр конных пожарных образца 1890 года. Несколько человек, в том числе трубач-иерихонец и барабанщик, играли в нем чуть ли не со дня основания.
За оркестром в виде реликвий попросили идти нас с Ричардсом. Потом выехала кавалькада всадников в красных камзолах и со сворами гончих. Потом появилась карета, в которой когда-то из ссылки бежал Наполеон. И сейчас кучер, одетый по-старинному, нахлестывал лошадей, а из окошка то и дело высовывалось бледное лицо в треуголке: «Нет ли погони?» Последним же номером была наша тройка.
И когда пожарные пусть неумело и не по-нашему, но старательно заиграли «По Тверской-Ямской», вот когда у каждого запершило в горле.
Фокин с почерком пошел писать восьмерки по зеленой лужайке в центре демонстрационного круга. Публика аплодировала стоя.
— А еще говорят, что англичане сдержанный народ, — произнес Драгоманов.
Красота тройки — в подборе мастей. Потом — в запряжке. Особенно эффектны вороные и серые, на любителя — пегие. Коренник хорош покрупнее, с лебединой шеей, а пристяжки свиваются кольцом. Все спрашивают: «Зачем у них головы в сторону?» Скажу прямо — только для красоты, практического значения это не имеет. У Фокина были серые в яблоках. Запряжка — охотничья (еще бывает ямщицкая и свадебная). Сбруя с набором серебряным, экипаж — пролетка обыкновенная. Он писал восьмерки, а на прямой выпускал вовсю. Когда тройка съезжена правильно, то дело коренника только направление давать, а пристяжки на галопе его подхватывают и несут, его дело — успевай ноги переставлять.
Фокина долго не отпускали, так что бока у серых потемнели в пахах.
Выжеватов только приговаривал: «Хорошо, хорошо, ребята! Вот это по-нашенски, я хочу сказать — по-вашенски…»
Зато на следующее утро напугал его Эрастыч: прямо перед Королевским призом.
* * *
Маэстро был невероятно мрачен.
— Я стар и болен, — говорил он.
Выжеватов впал в панику.
— Что же это делается, ребята?
— Ничего, — отвечал Драгоманов. — Его вы не трогайте, он еще и не то говорить станет, но что бы ни говорил он, ни делал, будет ли волноваться, нервничать, не обращайте внимания, все это одно сплошное мастерство. Так надо!
Между тем Эрастыч расхаживал по конюшне и говорил:
— Все могу. Все постиг. Нет в моем деле для меня тайн. Однако не могу в себе преодолеть страха перед лошадьми.
Драгоманов, прислушиваясь время от времени к его бормотанью, удовлетворенно кивал головой:
— Мастерство! Одно мастерство!
Выжеватов попробовал Драгоманова предупредить:
— Конечно, у англичан законы спортсменства и все такое, однако же ухо востро надо держать, как бы они ему чего в езде не подстроили.
И это Драгоманова совершенно не обеспокоило.
— Он им, Василий Парменыч, сам такое подстроит, что они содрогнутся. Он их будет рвать и кидать. Рвать и кидать. Это же не человек. Это волк. Матерый волчина. Погодите и увидите, как он их будет рвать и кидать, рвать и кидать.
Но при взгляде на бледного, трепещущего Эрастыча Выжеватову все что-то не верилось. Однако взгляд более опытный уловил бы, как с минуты на минуту менялся наш маэстро. Вскоре он уже говорил тоном хирурга — при запрягании:
— Бинт… Хлыст… Подпругу туже на дырочку…
Доктор с переводчиком ему ассистировали.
После проминки Эрастыч не проронил уже больше ни слова. Он сидел у конюшни и чертил хлыстом по песку. Вокруг него как бы заклятие было сделано, и никому в голову не могло прийти, чтобы приблизиться к одинокой фигуре, задумавшейся с хлыстом в руке.
Но вот посреди конюшенного двора возник всадник в блестящих ботфортах. Этот человек выводит участников приза на старт. Его появление означало: «Готовься!» Эрастыч по-прежнему, не произнеся ни слова, встал, а доктор, водивший кобылу после проминки под попоной, подвел ее к конюшне. Они с переводчиком накатили сзади легкую двухколесную беговую «качалку». Она, как и все вообще призовые принадлежности, ни на что не похожа, качалка как качалка, и, главное, такая легкая, что даже человеку нетрудно ее везти. Драгоманов помогал запрягать, потому что ремни сбруи должны крепиться к оглоблям с двух сторон одновременно — для абсолютного равновесия. Эрастыч молча наблюдал. Только когда все было подтянуто и проверено, все готово, он тихо спросил:
