Друзья вернулись в общежитие затемно. Тут их, тревожась, долго ждал комендант. Усталый, лицо в густой сетке морщин, а в глазах доброта. Вон какая буря пронеслась, все могло случиться, и у самого перед тем часом в затылке ломило до темноты в глазах, но нельзя оставлять такую телеграмму Володе Волкорезову просто в столе. Федор Федорович уже успел заказать билет на самолет и только что уточнил: состоится ли рейс после такой бури? Ответили, что состоится.
— Кофе тебе, Володя, в термос налил, бутерброды подготовил, — сказал Федор Федорович, будто заранее зная, какое решение приняли ребята. — Слетай, разберись. Телеграмма мне не очень понятна…
— А где она? — спросил Володя.
— Ах да, я забыл. — Он открыл стол. — Можно не читать. Вроде раньше смерти хоронить собрались, ждут тебя решить какие-то срочные дела…
Володя взял телеграмму, но читать не стал. Не тронулись с места и остальные. Наступила неловкая пауза. Ее нарушил Федор Федорович:
— Разговаривал я с врачами. Современная медицина научилась спасать человека и после инфаркта, давным-давно научилась!..
Володя пробежал глазами телеграмму и тут же мысленно увидел пакет: «Владимиру Волкорезову, вскрыть после моей смерти…» К пакету приколот бланк доверенности, которую должен подписать Володя в присутствии нотариуса и тем дать право ученому секретарю быть опекуном сына умершего академика, а это значит и распорядителем той доли, какую определил отец сыну в своем завещании. После вскрытия пакета будет виден объем доли. Отец наверняка писал это завещание под контролем Виктории Павловны и Станислава Павловича. Опекуны, они в самом деле заставят умирающего старика торговаться с сыном заочно… Нет, этого допустить нельзя! «Обойдусь без опекуна, — подумал Володя. — Свою долю я передам дому инвалидов».
И если до этой минуты он еще колебался, лететь ему сегодня в Москву или не лететь, то сейчас решил твердо:
— Лечу, ребята, помогите достать билет на самолет.
— Билет уже заказан, — сказал Федор Федорович.
Звякнул телефон. Комендант поднял трубку.
— Да, вернулся. Все нормально… Ясно… — И поторопил ребят: — Собирайтесь, в аэропорт ехать пора.
Глава восьмая
РАЗГОВОР С ПАМЯТЬЮ
1
Накануне Дня Победы кому-то пришло в голову пригласить коменданта общежития Федора Федоровича Ковалева в клуб интересных встреч. Обычно там собирались молодые специалисты и, как было известно Федору Федоровичу, за чашкой кофе слушали конструкторов, кибернетиков, опытных спортсменов, участников автогонок. Иногда туда приходили итальянские специалисты, которые по собственной инициативе рассказывали о совершенствовании той или иной модели автомобиля фирмы «Фиат». Между выступлениями бывали музыкальные антракты или короткометражные фильмы, как правило, из туристской фильмотеки местных кинолюбителей.
Федор Федорович согласился выступить на такой встрече, а потом спохватился: быть может, организаторы решили музыкальную «прокладку» заменить выступлением ветерана войны? Еще поставят рядом плясуна с балалайкой или какого-нибудь вруна с лубочными байками: «Фрицев штыком через головы швырял, как снопы». Много сейчас таких сочинителей развелось. После войны как после охоты: у кого полон ягдташ, тот молчит от усталости, а мазила врет: «Дуплетом десять штук свалил, все подранки в камышах остались…»
Однако отступать было поздно: клуб интересных встреч уже разослал приглашения и вывесил объявление, где обозначено:
«Выступление участника штурма Берлина Ф. Ф. Ковалева».
Опасаясь собственной памяти, Федор Федорович стал думать, как установить доверительный контакт со слушателями. Ведь иногда бывает грустновато от забывчивости тех молодых людей, которые смотрят на былое с прищуром, с ухмылкой, будто им нет никакого дела до прошлых земных неурядиц и драк. Иные даже ехидствуют: за что воевали, коль некоторые страны, поверженные в минувшей войне, обходят ныне победителей по каким-то статьям?! Вроде бы в наш век выгоднее быть побежденным, ибо побежденный лишен права содержать армию и тратить огромные средства на вооружение…
«С чего же начать разговор?» — спросил себя Федор Федорович.
«Ну, хотя бы с того, что заботит сегодня думающего человека», — ответила ему память.
И он решил продемонстрировать перед памятью свою способность толковать о сегодняшней жизни с позиции смелого и даже дерзкого в прошлом вояки.
«Конечно, о жизни, о завтрашнем дне… Если даже глупый своей назойливостью сверчок откладывает личинки в самых глубоких щелях и утепляет их своей плотью, то человеку тем более положено заботиться о своих потомках».
«Так, так, — сказала память, — узнаю гвардейца».
«Бывшего, теперь в обозе — комендант общежития, но от партийных обязанностей в отставку не прошусь. Еще могу будить дремлющие от сытости мозги».
«Как же, каким путем?» — спросила память.
«Своими тревогами».
«Они у тебя есть?»
«Жизнь без тревог остается у человека в зыбке».
«Высказывай, что волнует тебя».
«Думы мои не от радости. Замечаю: безразличным людям шить или пороть — одна услада, лишь бы сверху команда была».
«Знакомая тема, — отозвалась память, — от такой услады до тошноты один шаг».
«Уже подташнивает, но что делать?»
«Есть испытанный метод: откройте пошире окна и двери для заботливых людей. Заботливый будет шить не спеша, но так, чтоб не пороть».
«А как быть с темпом?»
«Темп без качества — бег назад».
«Вот этого я и боюсь».
«Бояться не надо, но тревога резонная. У тебя, наверное, есть конкретные наблюдения?» — спросила память.
«Есть. Вон какой завод вымахал! Темп космический. При такой скорости верстовые столбы в сплошную стену сливаются, хотя известно, что нет метра без одного сантиметра».
«Ты хочешь сказать, — заметила память, — инерция — злая сила?»
«Да. Почти все поломки механизмов при торможении или поворотах приносит она».
«Это давным-давно известно. Но к чему ты об этом заговорил?»
«Выпуск машин, да еще массовый, без резкого поворота в сторону качества может принести огорчения».
«Узнаю заботливого человека, — сказала память, — надеюсь, ты не в единственном числе».
Федор Федорович помолчал.
«Еще что?» — спросила память.
«Люди приезжают сюда из Казахстана, с Кулунды, из Сальских степей, с Кубани и жалуются: черные бури землю истощают».
«Эрозия земли? — удивилась память. — Такой хвори на наших землях не знали и мои предки. Откуда она взялась и почему?»
«Она пришла недавно. Размахнулись на гигантские гоны, вспахали все подряд и — гуляй, ветер, уноси гумус в облака».
«Ветер и раньше гулял».
«Гулял, но не такой свирепый. Беда… Дети и внуки будут проклинать наше поколение, если оставим им хворую землю».
«Заботливо сказано, — согласилась память. — Только где ты был до сих пор, почему молчал, или куриная слепота напала на тебя в ту пору?»
«Ох, и злая же ты, память! Ведь знаешь, где был, а спрашиваешь, чтоб пристыдить, позлорадствовать».
«Я независима от тебя, потому могу не только злорадствовать, но и сурово наказывать. Не вызывай на дуэль и не казни мертвых. Чем это кончилось, тебе известно. Мог быть еще более суровый приговор», — напомнила память.
«Все, сдаюсь, пощади и помоги», — взмолился Федор Федорович. Теперь уже память взяла верх и начала диктовать свои условия:
«Если ты считаешь себя думающим коммунистом, то сделай все, чтоб дети и внуки твои не отрешились от боевых традиций отцов. Хотя некоторые молодые люди смотрят на тебя с прищуром, с ухмылкой, не огорчайся. Традиция не инерция, ее не надо опасаться. Это осмысленное исполнение долга перед предками. Она обязывает сохранять завоеванные моральные богатства и оберегать их… Бережливость. Зафиксируй свое внимание на этом. Бережливость духовных богатств общества исключает эгоизм, заботу только о себе, о своем благополучии и подсказывает пути приложения сил к общему делу, утверждает строгую совесть без права на самооправдание. Кто умеет обвинять себя, того жизнь постоянно оправдывает».
«Погоди, память, погоди. Ты толкаешь меня на то, чего я боюсь больше всего: поучать нынешних молодых людей опасно, они не терпят поучений».
«А я не боюсь этого, — ответила память. — И презираю таких трусов. Ты собираешься стать приспособленцем, подладиться под общий тон и потеряться. Я не узнаю тебя. Вспомни, каким ты был в боях под Москвой, при штурме Берлина? Плелся в хвосте или вел за собой людей?»
«Сама знаешь».
«Знаю, потому и спрашиваю: с каких пор изменил себе?»
«Не изменил, но и не хочу, чтоб думали обо мне, будто живу старыми заслугами».
