Короткая память - Александр Борисович Борин

Но я думаю сейчас о другом. Когда в газетах появляются статьи о загубленных человеческих судьбах, то авторы тех статей, ломясь в открытые двери, с болью вынуждены повторять давным-давно известные, прописные истины: судьба человека, привлеченного к уголовной ответственности, не может зависеть от личных качеств следователя, ведущего его дело; хорош или плох тот следователь, но соблюдение закона должно быть гарантировано всегда; способ для этого есть, в сущности, только один: создать четкий правовой механизм, который бы надежно исключал все и всякие лазейки перед нарушителями закона. О том, каким быть такому правовому механизму, тоже не умолкают сегодня споры в печати. И это вполне нормально, естественно: решать с кондачка тут нельзя никак, необходимо все тщательно взвесить, обдумать, обсудить, семь раз отмерить... Однако пока мы все это обсуждаем и отмериваем, не томится ли где-нибудь в тюремной камере другой такой же адвокат Хачатуров, дело которого ведет другой, тоже поднаторевший в своем «высоком» искусстве следователь Нунаев? И здесь когда-нибудь восторжествует полная справедливость? Замечательно! Только утешаться этим особенно легко нам, находящимся не по ту, а по эту сторону тюремного забора.

1987

В доме Терехиных раньше всех поднимался сам Олег Олегович. Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, выходил в трусах на крыльцо. Сладко потягивался, секунду-другую любовался далекими, в лучах утреннего солнца вершинами гор. Из плетеной соломенной корзины доставал десятикилограммовую гирю и сперва правой, потом левой рукой несколько раз поднимал ее вверх над головой.

— Раз, два, три... — считал он. — Одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

Опускал гирю в корзину. Бежал на месте, высоко поднимая колени и по всем правилам вдыхая носом, выдыхая ртом. Переходил на быстрый шаг. И долго, с наслаждением плескался под умывальником, напевая: «С чего начинается Родина...»

На крыльце появлялась жена Терехина, Екатерина Ивановна. Некоторое время она молча наблюдала за мужем, потом говорила:

— Васька-то снова всю ночь кашлял. Не бронхит ли?

— Да ну? — удивился Терехин. — А я и не слышал.

— А дом станут разбирать по кирпичику, услышишь? — интересовалась она.

— Это верно, — миролюбиво соглашался Терехин и входил в дом.

Васька, парень лет шести, лежал в кровати.

Другой сын, четырехлетний Максим, забравшись на подоконник, грыз яблоко.

Двухлетняя Таня сидела на горшке.

— Привет команде, — с порога здоровался Терехин.

Васька оборачивался к отцу и задумчиво спрашивал:

— Пап, а почему слоны мышей боятся?

— Кто тебе сказал? — удивлялся Терехин.

— Знаю.

— Они щекотки боятся... Мыши знаешь как щекочутся...

Терехин садился к сыну на постель.

— Взял бы да раздавил ее, — подумав немного, говорил Васька.

— Кого? Мышь? — удивлялся Терехин. — Нельзя!

— Почему?

— Закона такого нет, чтобы слонам давить мышей.

— А кошки же их едят?

— Правильно, — соглашался Терехин. — Потому что есть такой закон: кошкам питаться мышами... А ну-ка задери рубаху.

Он прижимался ухом к груди сына и что-то слушал.

Екатерина Ивановна с улыбкой смотрела на мужа.

— Скажи, Васенька: ты не доктор, папка, чего слушаешь?

— Не доктор. Зато отец, — убедительно объяснил Терехин. — Ладно, собирайся. Отвезу тебя в поликлинику к Ольге Степановне.

* * *

В доме Беляевых первым вставал старик Степан Алексеевич. Был он невысок, широкоплеч, в видавшем виды, стареньком пиджачке, заштопанном на локтях, в старых полосатых брюках и, несмотря на летнюю пору, в меховых, на молнии, чешских ботинках.

Старик шел в сад, подальше от дома, ставил на дощатый садовый стол приемник «Спидолу», поворачивал ручку, и из приемника вырывалась бодрая французская речь.

Старик супил брови и прислушивался — французского языка, по всей видимости, он не знал.

В саду появлялась жена старика, Вера Михайловна, маленькая, юркая, постоянно улыбающаяся. На плечах вместо халата пятнистый, крашенный под шкуру леопарда, старый плащ «болонья».

— Про что судачат? — весело интересовалась старуха, кивая на приемник.

Старик молчал.

Чуть обождав, она сообщала:

— В универмаг новые тахты завезли.

Старик не отвечал.

— Югославские, — объясняла старуха.

Старик никак не реагировал. Его интересовал только приемник. Сад оглашала теперь бодрая немецкая речь.

— Есть ящик для постели! — не отступала старуха.

Старик поворачивал ручку, и в тишину беляевского сада врубался английский диктор.

— Ох, ты боже мой, — не выдерживала старуха. — Слушаешь, слушаешь... А чего, спрашивается?.. Хоть бы словечко понимал!.. Мне, что ли, заговорить по-тарабарски, чтобы меня услышал!

Старик переключил диапазон, и неожиданно на весь сад голос диктора громко по-русски объявил:

— Бригада товарища Сидоркина присоединилась к почину товарища Понырина: работать производительно и без потерь.

— Ой, Степочка, ты чего? — испугалась старуха. — Перепонки же лопнут.

Старик выключил приемник и посмотрел на нее.

— Встречаешь потаскуху своего сына? — спросил он.

Старуха вздохнула и отвела взгляд. Теперь умолкла она.

* * *

Завтракали они в саду: старики Беляевы, их дочь Ольга Степановна и ее муж Матвей Ильич Кудинов.

— Картошка опять на сале? — Ольга Степановна посмотрела на мать и в сердцах отодвинула тарелку. — Хорошо, мы прибьем в саду огромный щит и напишем на нем вот такими буквами: Матвею нельзя жарить на сале. У Матвея язва. Матвею жарить надо на растительном масле...

— Оля! — укоризненно сказал Матвей Ильич.

— Что Оля?! — она обернулась к нему. — Хочешь новый приступ?

Но старуха, кажется, и не слышала этого разговора. Она не сводила взгляда со старика.

— Степочка, — сказала со слезами в голосе, — ну что же нам теперь делать? Она жена Игоря, твоя невестка.

— Моя невестка — мать моих внуков, — крикнул старик. — А эту не знаю и знать не хочу... Женился, переженился — его дело. А ко мне в дом не лезь. Пока я жив...

Молчание повисло над столом.

— Смиряйся, отец, — холодно усмехнулась Ольга