Ресторан «Медведь» помещался на углу Садовой и Братского переулка. Полонский медленно прошел мимо зашторенных окон, заглянул во двор. Двое возчиков сгружали с подводы мешки и ящики. Из двери, ведущей на кухню, высунулся немолодой человек в грязном, поварском колпаке, с толстыми губами и щеками.
— Эй, живую рыбу — скорее!
Возчики взялись за бочку, установленную посреди подводы. Бочка была здоровая, с крепко выпуклыми боками, в ней тяжело ходила вода, и возчики, накреняя ее то в одну, то в другую сторону, ругались.
— Слушай, парень, — крикнул один из них, рыжеволосый с перебитым носом, — хочешь подработать?
— Не откажусь, — весело отозвался Полонский. — Студенту лишняя копейка не помешает.
— Это по твоему бобрику видно, — рыжеволосый с хмурым любопытством оглядел Полонского. — Ну, вот что, студент, хочешь подработать, давай в нашу упряжку… Берись слева, понял?
Втроем они еле-еле втащили бочку в раздаточную.
— Говорят, воду на ленивых возят, — сказал Полонский, когда они вышли во двор, вытирая тыльной стороной ладони мокрый лоб. — Черта с два!
— А? То-то, студент! — рыжеволосый засмеялся. — Это тебе не языком чесать. Тут горбом надо, — он достал пачку папирос, протянул Полонскому. — Куришь?
— Тоже не откажусь.
Полонский распечатал пачку, щелчком выбил папироску, закурил.
— Ого!.. — он медленно, как знаток, втянул в себя и, округлив рот, щеголевато выдохнул голубовато-белесую струйку дыма. — Что за папиросы?
— Профессорские, студент.
— Откуда?
— Оттуда… Этого сама Чека не знает. Дали — кури, твое дело десятое, — возчик пошарил в кармане, вытащил несколько смятых бумажек. — Это тебе за работу, я сегодня добрый. Прижмет, заходи еще. Тут много студентов обедает — Марантиди придумал.
— Марантиди? Чудная какая-то фамилия.
— А ты чего — не слыхал? Хозяин «Медведя», из греков он. Умный мужик…
* * *
В вестибюле ресторана на возвышении стояло чучело огромного медведя. Медведь держал в лапах суковатую дубину, в его стеклянных глазах бесстрастно отражался электрический свет.
За барьером гардеробной сидел мужчина в английском френче. У него было длинное и сухое бритое лицо, с тщательно запудренными прыщами на скулах. «Наверное, бывший офицер», — решил Полонский. Он оглядел гардеробную. Одежды почти не было, висело всего около десятка шуб и пальто — вечер только что начинался.
В большом полукруглом зале было тихо и пусто. За одним из столиков дремал пожилой официант. Буфетчица, женщина лет тридцати пяти, с античной головкой гречанки и пышным телом русской кормилицы, читала книгу. На Полонского она не обратила внимания.
Он не спеша огляделся. Столики, покрытые белоснежными скатертями, стояли вдоль стен длинным полукругом. На небольшой низкой эстраде поблескивало черным лаком пианино. Дверь, расположенная за буфетной стойкой, очевидно, вела на кухню. Справа, напротив буфетной стойки, был виден вход в коридор. Полонский решил пойти туда. Владельцы шуб, висевших в гардеробной, не могли провалиться сквозь землю. Скорее всего для них предназначались отдельные кабинеты.
Полонский прошел по коридору. Кабинетов было много. Их скрывали тяжелые бархатные портьеры. Он стал считать, оказалось — десять кабинетов на каждой стороне. В конце коридора, справа, — запасной выход: Марантиди хорошо знал привычки своих клиентов.
Стоять в коридоре было бессмысленно. Полонский выругал себя за мальчишескую оплошность. Но ему повезло. Одна из портьер приоткрылась, от нее бесшумно отделился невысокий человек с плотно-курчавой, похожей на седой каракуль шевелюрой. Он выглянул в зал, увидев дремлющего официанта, покачал головой и, повернув к Полонскому узкое, в крупных рябинах лицо, оглядел его быстрым внимательным взглядом. Белки его глаз были как бы затянуты коричневой пленкой, тяжелые нижние веки вздрагивали.
— Слушай, человек видит сон, старый человек, нехорошо будить, верно? — заговорил он с подчеркнутым акцентом, на условном «кавказском» языке. — Будь другом, принеси сотню папирос из буфета. Только, пожалуйста, не обижайся, самому некогда, важный разговор, понимаешь?
— А я и не обижаюсь.
— Молодец, я сразу понял — хороший человек. Только, слушай, асмоловских не бери. Зачем курить плохую траву, если есть хороший турецкий табак.
— А буфетчица даст?
— Даст. Только скажешь ей: для Сурена.
Когда Полонский вошел с коробкой папирос в кабинет, человек, назвавший себя Суреном, что-то быстро говорил, трое других с одинаково напряженными лицами почтительно слушали. Увидев Полонского, он довольно щелкнул пальцами:
— Принес? Молодец! Вино будешь?
— Спасибо, я непьющий.
— Слушай, вино не пьют. Это — сок винограда кровь земли. Человек, который вольет в свои жилы кровь земли, продлит свою молодость. Так говорят у нас на Кавказе… — Он помолчал, а лицо его как-то сразу отвердело, нижние веки настороженно приподнялись.
— На чем зарабатываешь?
— На разгрузке.
— Не валяй дурака! Тебя серьезно спрашивают.
— Я серьезно. Сегодня живую рыбу сгружал для «Медведя». Тоже живая копейка. — Полонский обезоруживающе улыбнулся. — Я студент.
— А, студент… Студент — это хорошо. — И он снова заговорил с сильным акцентом: — Пить не хочешь, бери папиросы. Десяток, два, сколько нужно. На память о приятной встрече. Будешь профессором, угостишь меня. А теперь извини, я занят…
Председатель Дончека Федор Михайлович Зявкин говорил о нэпе. И хотя многое из того, о чем он говорил, было хорошо известно, Полонский слушал его с чувством человека, делающего важное открытие. Молодой чекист как бы заново вглядывался в жизнь, и она раскрывалась перед ним во всей своей невообразимой сложности. Но эта сложность уже не воспринималась как хаотическое нагромождение разрозненных фактов, случайных совпадений, в ней проступали черты закономерного исторического процесса. Все то, что порою смущало и тревожило — пестрая, грубая изнанка нэпа: ночные клубы и бары, воровские «малины» и фешенебельные рестораны, нэпманы и «короли» черного рынка, контрабандисты и валютчики, — все это было подобно радужным пятнам нефти, расплывающимся на поверхности моря, в глубине которого властвовали мощные, необратимые течения.
В России был нэп. Основы этой политики, сменившей политику «военного коммунизма», разработал Ленин. Нэп был введен — всерьез и надолго. Иного выбора не было.
— Новая экономическая политика, — говорил Зявкин, — уже принесла свои плоды. На ее основе началось восстановление народного хозяйства. Это факт, который вынуждены признать даже наши враги. Но мы должны четко различать силы, определяющие социально-экономический баланс страны. В связи с этим несколько слов о частной торговле. Ее необходимость продиктована объективными экономическими условиями переходного периода. Мы ухватились за это звено для того, чтобы вытащить всю цепь — хозяйственное строительство. Но свобода частной торговли только одна сторона нэпа. Есть и другая, более важная. Свобода частной торговли может осуществляться лишь в очень узких рамках. Регулирующая роль остается за государством. Отсюда — наши особые задачи.
Он помолчал, потирая пальцами подбородок. В кабинете сидели чекисты, прошедшие школу суровой борьбы, люди, роднее и ближе которых у него не было… Самым молодым в этом товариществе был Полонский, и Зявкин невольно задержал взгляд на нем. Полонский сидел прямо, приподняв угловатые плечи и положив на колени руки. В его сухощавом, с широко раскрытыми глазами лице, в упрямом наклоне головы, в чуть напряженной позе была готовность к немедленному действию. «Мальчишка, ох, мальчишка, — подумал Федор Михайлович. — Скажи ему слово, повернется кругом, скрипнет кожей и ринется в самое пекло. Наверное, спит и видит схватку с контрабандистами. Все как в детективе — погоня, перестрелка, борьба — и мажорный финал: сам Павел Воронов благодарит его за помощь…» Он взглянул на спокойное, чуть задумчивое лицо руководителя разведки.
Павел Иванович Воронов — товарищи звали его просто Павел — славился среди чекистов необычайным хладнокровием и поразительной трудоспособностью До Ростова с первых дней организации ВЧК Воронов работал на Украине. Тогда он тоже был мальчишкой Сколько таких, как он, приходило во Всероссийскую чрезвычайную!.. Они приносили сюда свою душевную чистоту и непримиримость, готовность к любым испытаниям. Мальчишки взрослели, на многое начинали смотреть другими глазами. Но что-то — самое главное в них — оставалось нетронутым, в своей первоначальной чистоте…
— Начнем с очевидных просчетов, — вновь заговорил Федор Михайлович. — Развитие народного хозяйства тормозят валютчики, контрабандисты, спекулянты. Мы их ловим, но в наши сети пока попадает мелкая рыбешка. Нужно брать «королей» — организаторов экономических диверсий. Наглухо перекрыть каналы, по которым золото уходит за границу. Я думаю, не нужно говорить, в какой мере оно необходимо государству, — каждый грамм его на учете. Между тем мы никак не можем обнаружить следов золота, похищенного из Донского банка еще в 1919 году. По нашим сведениям, за границей его нет. Скорее всего оно где-то здесь. Но где? — Он снова помолчал, подчеркивая значительность вопроса. — Донком партии считает, что в наших силах дать точный, исчерпывающий ответ. Мы, коммунисты, должны оправдать доверие областного комитета партии. Сейчас уже можно считать несомненным, что в городе действует хорошо организованная шайка валютчиков и контрабандистов. Кое-какие ниточки в наших руках. Интересные показания дал Невзоров, арестованный за попытку бежать с ворованным золотом за границу. По его словам, грек Марантиди усиленно скупает на черной бирже червонцы. Речь идет об очень значительных суммах. По существу, это экономическая диверсия, подрывающая нашу денежную реформу. Показания Невзорова подтверждаются данными разведки… Подлещиков брали, осетра проглядели… — При этих словах Воронов потупился. — Нужно кончать, — Зявкин повернулся к своему заместителю. — Товарищ Калита сейчас доложит нам план операции…
