К осени 1943 года бандеровская группа контролировала сельские районы Волыни и юго-западного Полесья[412]. Немцы, конечно, удерживали города и с трудом обеспечивали движение по основным дорогам, но большой район к востоку от Ровно был настолько подчинен повстанцам, что они приступили к строительству «госаппарата», лагерей военной подготовки, больниц и школьной системы[413]. Общее число людей, вовлеченных в движение – включая медицинский, административный и учебный персонал, а также бойцов, – составляло десятки тысяч. Это кажется вполне вероятным, принимая во внимание утверждения националистов, что в УПА было 100 тысяч членов; например, один вполне достоверный источник описывает деревню, в которой упомянутый персонал составлял 2 тысячи человек. Но вероятно, немецкая оценка в 40 тысяч (на конец 1943 года) более точна[414]. Это число составляет, согласно националистическим источникам, и множество неукраинских элементов – еврейские врачи и дезертиры из немецких полицейских формирований, набранных из военнопленных и представлявших многие национальности Советского Союза[415]. Большой слабостью движения был, однако, недостаток в подготовленных офицерах. В течение долгого времени бандеровские партизаны были вынуждены использовать в качестве начальника штаба пожилого офицера УНР – из полицейского полка в Ровно[416]. Любой новый офицер из отрядов Бульбы, даже немолодой, рассматривался как сокровище, и новые хозяева давали ему важный пост[417] Равным образом весьма приветствовались и советские офицеры, бежавшие из лагерей военнопленных или дезертировавшие из Красной армии. Недостаток в обученных военных кадрах весьма ограничивал ценность партизанских отрядов как боевых сил.
Слабость повстанческой структуры стала очевидной в феврале 1944 года, когда Советская армия дошла до Волыни и вывинулась на линию Луцк – Ровно. Безусловно, не имея должного командования и значительного вооружения, партизаны не могли оказать сопротивления силе, которую не мог остановить и вермахт, и УПА была вынуждена уйти в подполье, пока линия боев проходила по этой территории. В ее планы не входили бои с частями Советской армии, лишь нападения на войска НКВД и другие репрессивные органы, после того как наиболее регулярные советские войсковые формирования уйдут из области[418]. Попытки УПА возобновить активность были затруднены тем, что советские службы безопасности были гораздо эффективнее немцев в организации сети осведомителей. Теперь предостережения Бульбы против «расконспирации» стали ясны, так как те организации и отдельные лица, которые осенью работали открыто, больше не могли скрыть от местной агентуры свою принадлежность к националистам.[419]
Множество людей, которые жили при советской системе, поначалу имели в УПА раздражающее влияние. Бандеровцы, которые проводили политику однопартийного руководства, и до поры до времени успешно, были полны решимости продолжать ее и препятствовать росту восточноукраинской оппозиции, которая, они считали, была заражена коммунистическим воспитанием. Они располагали СБ, или службой безопасности, выкованной за несколько лет до этого Лебедем, но, очевидно, к концу 1943 года уже не находившейся под его руководством. Хотя нельзя определить с уверенностью масштабы чисток, направленных против «ненадежных элементов» (прежде всего восточных украинцев, а также некоторых бывших мельниковских партизан, очевидно не являвшихся эмигрантами из рядов УНР), маловероятно, что они были значительны настолько, чтобы вызвать крайнее недовольство элементов, не принадлежавших к ОУН-Б[420], разросшимся партизанским движением. В то же время восточноукраинские элементы явно имели значительное влияние – или неотразимые аргументы, – чтобы обеспечить приемлемость своих программ, рассчитанных на поддержку бывших советских граждан.[421]
Как было указано в предыдущей главе, идеология бандеровской фракции ОУН начала меняться весной 1942 года. Главным фактором перемен явились воздействие восточноукраинских условий и отношение к членам «походных групп» ОУН-Б[422]. В то время как эта часть бандеровской группировки была слишком мала и невлиятельна, чтобы вызвать фундаментальные изменения в программе группировки, кое-какие новые веяния ясно ощущаются в подпольных изданиях уже 1942 года[423]. Одно издание (очевидно, вышедшее в самом начале 1943 года) уделило особое внимание обману немцев и невыполнению ими аграрной программы и выступило против сведения украинского образования к четырем классам школы[424]. Воспевание «героизма» и акцент на интегральный национализм Дмытро Донцова (нациократию) тем не менее присутствуют[425]. Некоторый отход от крайнего этноцентризма, который характеризовал бандеровскую фракцию, был целесообразен, но следующий отрывок показывает, что истинной толерантности не было: «Независимо от отрицательного отношения к евреям как орудию московитско-большевистского империализма, мы считаем нецелесообразным на данном этапе международной ситуации принимать участие в антиеврейских действиях, так как не хотим стать пешкой в чужой игре и не желаем отвлекать внимание масс от главных врагов».[426]
Несколько позже другое подпольное издание выступило с осуждением германского расизма, который доводил антропологический бред до абсурда[427]. Весной 1943 года ОУН-Б в одной из листовок сделала допущение, неизвестное до того периода, что некоторые русские не против независимой Украины, поскольку родились на Украине и чувствуют себя более привязанными к ней, чем к Москве[428]. Но в этой же листовке подчеркивалась необходимость поддержания чистоты украинского языка, борьбы с «украинско-русским жаргоном», на котором говорят в Харькове, и выражалось сожаление, что только «интеллигенция» обладает национальной сознательностью. Эти «сознательные элементы», считалось, стремились утвердить украинский язык исключительно в прессе, школах и театре[429]. И вот в феврале 1945 года немецкая полиция обнаружила листовку УПА, сравнивавшую украинскую антипатию к гитлеризму с украинской ненавистью к «еврейско-большевистской диктатуре»[430][431]. В немецких сообщениях выражалось удивление по поводу того, что, несмотря на некоторые умеренные тенденции, пропаганда УПА не адресовалась русским.[432]
С лета 1943 года опыт партизан становился все более важным. Стремление ОУН-Б доминировать в националистическом партизанском движении и добиться более или менее добровольного сотрудничества негалицкого населения вынудило ее руководство уделять больше внимания пожеланиям этих элементов. Несколько позже восточные украинцы, вошедшие в УПА, где доминировала ОУН-Б, стали достаточно влиятельны, чтобы их взгляды учитывались при пересмотре идеологии. Военная ориентация руководства УПА – наиболее показателен пример Шухевича – делала его, вероятно, более восприимчивым к новым идеологическим веяниям, чем фанатичное галицкое подполье, представленное людьми типа Ивана Климова (убитого гестаповцами в конце 1942 года). В то же время Шухевич и его подручные обладали гораздо большим влиянием, чем командиры «походных групп», которые в более ранний период поддерживали контакты с восточными украинцами.
Казалось, организация руководством УПА «Конференции угнетенных народов Восточной Европы и Азии» (на западе Украины в конце ноября 1943 года) предполагала отказ от этноцентризма. Но лишь представители меньших советских национальностей, как сообщалось, вступали в диалог с украинскими националистическими организаторами конференции. Последние не желали становиться на одну ступень с «движениями сопротивления» меньших наций, настаивая (согласно германским отчетам) на том, чтобы украинцы, как представители крупной нации, рассматривались как движение «национального освобождения».[433]
Однако несколькими месяцами ранее (август 1943 года) «Третий чрезвычайный большой конгресс ОУН»[434] показал, что новые идеологические влияния, особенно в экономических вопросах, являются доминирующими. Очевидно, из-за нежелания многих молодых восточных украинцев перехода сельскохозяйственных земель в частные руки конгресс не принял никаких обязательств на этот счет, а пропаганда УПА стремилась показать, что выбор в вопросе о землепользовании оставляется за крестьянами. Конгресс выступил за то, чтобы крупная торговля и промышленность оставались национализированными на условиях участия рабочих в управлении. Интенсификация сдельщины по-советски (стахановство) была отклонена в пользу добровольной сверхурочной работы; было заявлено, что должны гарантироваться свобода выбора работы, участие в доходах и свободные профсоюзы. Женщинам было обещано равенство в правах с мужчинами, но освобождение от таких вредных работ, как труд в шахтах. Провозглашались гарантии бесплатного здравоохранения, пенсий по старости, поддержки семьи и бесплатного образования всех уровней. Все это указывало на внимание ОУН-Б к вопросам социального обеспечения, что должно было заинтересовать восточных украинцев. Вопросы политических прав рассматривались отнюдь не с таким вниманием. Некоторые пункты программы касались прав национальных меньшинств, общих гарантий свободы религии, слова и печати и выступали против официального статуса для какой-либо доктрины. С другой стороны, этноцентристские и авторитарные элементы прежней доктрины ОУН-Б, похоже, проявились в приверженности «героическому духу», «общественной сплоченности, дружбе и дисциплине»[435]. Подпольные издания в конце 1943 и начале 1944 года продолжали листать славные страницы украинской истории, подчеркивать необходимость распространения и использования украинского языка и требовать твердой дисциплины.
