В уме Мохаммеда Буйери европейский антилиберализм причудливо сочетался с самодовольным морализмом и исламистским революционным пылом. Эта взрывчатая смесь давала ему основание для убийства врагов, препятствующих спасению мира, как он его понимал. Объектом его гнева мог стать кто угодно, начиная с охранника местного отделения службы социального обеспечения, которому Мохаммед угрожал убийством («я вырву тебе сердце!»), и кончая всем голландским народом: «Темные облака смерти сгущаются над вашей страной. Готовьтесь к тому, к чему нельзя приготовиться. Вы заплатите своей кровью за мучения наших братьев и сестер».[42]
Объекты могли быть случайными, но вполне конкретными, присутствовал и сексуальный элемент. Двумя из трех главных потенциальных жертв Мохаммеда были иммигранты. Айаан Хирси Али, часто фигурировавшая в кровавых фантазиях на сборищах в квартире Мохаммеда, олицетворяла цивилизацию, которую он хотел униитожить. Ахмед Абуталеб, мусульманин и член городского совета Амстердама, якобы предал своих братьев, работая на врага. Третьей мишенью был правый политик-популист Герт Вилдерс, безуспешно пытавшийся занять место Пима Фортейна. Вилдерсу угрожали главным образом потому, что считали его гомосексуалистом. Оснований для подобных утверждений не было. Возможно, его путали с Фортейном. Или же его врагов вводила в заблуждение крашеная светлая шевелюра политика, ставшая его фирменным знаком. Так или иначе, Хирси Али и Абуталеб, вдумчивый и упорный социал-демократ, родившийся в Марокко, были главными врагами: одна – отступница, вавилонская блудница, второй – плохой мусульманин, зиндик, неверный в глазах последователей такфира, и потому недостойный жить на этой земле.
Слова и поступки Мохаммеда Буйери принято считать явлением глубоко чуждым голландской традиции, результатом вторжения с загадочного и все более пугающего Востока. Но, по крайней мере, один газетный обозреватель заметил сходство между убийцей ван Гога и фанатиком-вегетарианцем, застрелившим Пима Фортейна. Оба были «самовлюбленными идеалистами», считавшими, что напористые знаменитости мешают их поискам лучшего мира или правды.[43]
Было бы удивительно, если бы общее огрубление стиля публичных выступлений (чему способствуют постоянная борьба за право голоса в средствах массовой информации и современные голландские представления о том, что «должно быть сказано все», даже самое оскорбительное) не повлияло на привычки и слова молодого голландца иностранного происхождения. Мохаммед в этом смысле был, возможно, больше порождением южного Амстердама, чем деревни Дуар-Ихаммален.
Тюремный имам Али ад-Дауди не выносит «молодое поколение марокканских преступников». Он считает их грубыми «животными», получившими слишком много свободы, одержимыми погоней за деньгами и статусом. Турки и сейчас отправляют самых непокорных юношей на какое-то время в Турцию, чтобы они научились вести себя. Раньше марокканские родители поступали так же, пока голландские социальные работники не положили конец этой практике, считая ее формой «угнетения». Ад-Дауди с удовольствием отправил бы некоторых из этих «животных» назад в Марокко, где их быстро научили бы хорошим манерам «самым унизительным способом». Там, сказал он, за плохое поведение бьют, подвергают остракизму, друзья отворачиваются. Но в Голландии все наоборот: «Если ты воруешь и разъезжаешь в большом автомобиле, у тебя есть статус». «Проблема не в культуре родной страны, большинство из этих мальчишек родились не там, – заключил имам. – Проблема здесь, в Голландии».
Естественно, Мохаммед Буйери не считал себя головорезом. Напротив, он рекламировал свою разновидность ислама как решение проблемы плохого поведения, которое он осуждал, как и Али ад-Дауди. К нему и не относились как к обычному преступнику. В ходе уголовного судопроизводства судьи и адвокаты обычно не тратят столько времени на размышления об «идеологическом и религиозном развитии» обвиняемых. Но это, возможно, тоже связано с чем-то гораздо более давним, чем нынешний кризис среди мусульман в крупных европейских городах: криминальное и революционное насилие не всегда далеки друг от друга.
В ноябре 2005 года амстердамская полиция арестовала подростка голландско-марокканского происхождения по имени Майк. Он дважды размещал в Интернете угрозы насилия в адрес Герта Вилдерса. Обыскав его дом, полицейские нашли в подвале самодельную взрывчатку. Майк был уличным мальчишкой и, как многие другие, увлекался кикбоксингом и фейерверками. Ему нравилось состояние возбуждения, он жаждал действовать. События il сентября поразили его воображение. Его марокканские друзья в школе считали, что ислам это «клево и круто». Он стал искать новую информацию в Интернете. После убийства ван Гога он установил контакт с группой «Хофстад» и познакомился с Нуредином. Он взял себе имя Талиб аль-Ильм, «Ищущий знания». Его героем, фотографию которого он вывесил в своей анкете пользователя MSN, был его «большой вождь и учитель» Мохаммед Буйери. Кикбоксеру Майку было семнадцать лет.
Ноябрь 2004 года. Рамадан, девятый месяц исламского календаря, когда все мусульмане постятся между восходом солнца и закатом. Это время встреч с родными и друзьями, время молитвы и, особенно в конце Рамадана, время благочестивых мыслей и добрых дел.
Вечером 1 ноября Мохаммед встретился с друзьями в своей амстердамской квартире, которую делил с приятелем по имени Ахмед. Там были Джейсон (наполовину американец), Исмаил, Фахми и Рашид. Друзья из Гааги принесли с собой суп. Они вспоминали старые дни, когда Мохаммед курил дурь и рассказывал фантастические истории. Все смеялись. Время прошло быстро. Было уже за полночь, когда Мохаммед решил совершить прогулку вокруг пруда Слотер-плас, находящегося недалеко от дома. Рашид и Ахмед пошли с ним. Мохаммед говорил мало, но, указав на ночное небо, заметил, каким красивым и мирным оно выглядит. Они слушали молитвы из Корана через наушники, подключенные к цифровым аудиоплеерам, и почти все время молчали.
Вернувшись в квартиру, Ахмед и Мохаммед сразу легли спать. Было поздно, а встать предстояло рано. В полшестого утра они помолились и позавтракали. Ахмед снова заснул. Когда спустя несколько часов он проснулся, Мохаммеда в квартире уже не было. На велосипеде, как и очень многие голландцы, он ехал в другой район Амстердама, чтобы встретить другого велосипедиста. Никаких неожиданностей не произошло. Он неделями заучивал этот маршрут. Он точно знал, что будет делать.
Прочитав на прошлой неделе в газете, что амстердамский район Ост-Ватерграфсмер отказывается установить памятник Тео ван Гогуна улице Линнея, я пришел в ярость. Муниципальный совет [социал-демократы и Зеленые. – И.Б.] боится, что памятник вызовет провокации и беспорядки среди мусульман, живущих в соседних районах… От такой трусости меня тошнит.
Письмо в «Хет Пароол», 13 июля 2005 года
«Здесь конечно же должен стоять памятник Тео ван Гогу», – говорит Жермен Принсен, исполняющий обязанности председателя муниципального совета Ост-Ватерграфсмер… Принсен полагает, что волнения в районе – не повод отказываться от установки памятника. Фреску, созданную в память об убийстве, уничтожали дважды.
«Хандельсблад», 12 июля 2005 года
Итак, споры продолжались. Следует ли установить памятник на улице Линнея, на месте убийства, или в соседнем парке, или, возможно, в центре Амстердама, а может быть, лучше вообще не устанавливать? И каким должен быть этот памятник? Газета «Хет Пароол», основанная голландским Сопротивлением в годы нацистской оккупации попросила своих читателей поделиться мыслями о том, как должен выглядеть памятник. Один из читателей предложил сделать его в виде двухметровой сигареты, периодически выпускающей клубы дыма; другой предложил скульптуру большой довольной свиньи, на розовых боках которой люди смогут выражать свое мнение. Многим понравилась идея о памятнике в виде огромного кактуса, который, по словам одного из читателей, воспользовавшегося старомодной лексикой послевоенных романов о героях войны, «был бы таким же большим и сильным, как Тео, символом непреклонности, достоинства, гордости и неустрашимости».
Кактус стал своего рода фирменным знаком ван Гога. Заканчивая свои телевизионные ток-шоу, он всегда целовал кактус, предлагая гостям сделать то же самое. Один из его гостей, Роман Полански, отказался. Ван Гог, боготворивший Полански, сказал, что любит целовать кактусы. Полански ответил, что у каждого должен быть свой конек.
Возведение памятников своей храбрости и своим страданиям в годы Второй мировой войны получило такое распространение в Голландии в конце 40-x – начале 50-х годов, что люди заговорили о «дожде памятников». Самый большой и известный из них, своего рода рифленый каменный фаллос с барельефами, изображающими страдания порабощенного голландского народа, – Национальный монумент на площади Дам, напротив королевского дворца в Амстердаме.
