Очень важно показать молодежи наклонность такой дороги, ведущей к обрывистому концу, к неумолимому возмездию. Бездумность и никчемность существования трех молодых лоботрясов стоила жизни нескольким честным и прекрасным людям, и кровь этих людей, горе их семей потребовало справедливого наказания.
Преступники не думали об этом логическом и неотвратимом конце по незнанию жизни ли, по неумению мыслить вообще. Но неотвратимость беды уже явственно проступала тогда, когда их начало засасывать размеренное и бездумное существование, ибо, раз начавшись, преступное деяние вырастает в целый ком обманов, гнусностей, предательства своих лучших идеалов, презрения к людям-труженикам и, наконец, убийств, после чего молодой человек уже никогда не сможет сказать простых слов: «Никто не скажет, не смеет сказать, что я был нечестен».
Но вряд ли думали об этом трое молодых убийц, потому что всю свою короткую жизнь они прожили подло и бездумно.
В. Шамардин, зам. редактора газеты «На страже».
Под дулом обреза
Перед дорогой шофер «водовозки» Виктор Ильич Фетисов присел на валун, что лежал возле заднего ската, закурил…
У подножия гор на снегу серым пятном выделялось стадо овец. Чабан верхом на лошади гнал отару вниз к теплым кошарам. Длинная палка в руках чабана была похожа на копье сказочного богатыря. Над юртами курился дымок.
Водитель поднялся, замял окурок. Кто-то окликнул его: к машине торопливо шагал старый чабан. От быстрой ходьбы лисий треух съехал на затылок, открыв кирпичное лицо аксакала.
— Куда путь держишь? — спросил он.
— В Аксуек, — ответил Фетисов.
— А где воду сливать будешь?
— Здесь и в Тогусе.
— Возьми меня, — попросился старик. — Кое-что купить надо.
— А зачем тебе мотаться туда-сюда? Дорога сейчас — одно мученье. Давай деньги, а я куплю, что надо, и привезу.
— Ой, хорошо! — обрадовался чабан. — Рахмет тебе, хороший человек.
Виктор Ильич спрятал деньги и шагнул к машине. Но открыв кабину, опешил: там сидел незнакомый человек.
— Эй, парень! — спросил шофер незнакомца. — Ты как сюда попал?
Тот живо повернулся. На шофера глянули серые настороженные глаза. Незнакомец приветливо улыбнулся, и это как-то не вязалось с холодным немигающим взглядом, которым он продолжал ощупывать шофера.
— Садись, папаша, все равно один едешь. Вдвоем веселее будет.
— А ты кто такой? Откуда? — спросил Виктор Ильич, которому не понравилась эта манера парня смотреть в упор, не мигая, холодно и бесцеремонно.
— Садись, садись! — настойчиво приглашал незнакомец, по-прежнему улыбаясь. — Едем! По дороге я тебе расскажу все как есть: и кто я, и откуда…
Фетисов нерешительно потоптался у открытой кабины, потом махнул рукой: вдвоем так вдвоем!
— Ладно, поехали, — сказал водитель и полез в кабину.
Мягко заурчал мотор…
Двое в кабине молчат. Фетисов крутит баранку, курит и искоса поглядывает на незнакомца. На попутчике легкое, не по сезону, осеннее пальто, шапка надвинута на глаза, на верхней губе — белый пушок. «Пацан еще», — решает шофер.
— Слушай, парень! — обратился Фетисов к нему. — Ты обещал рассказать, кто ты и откуда. Так давай, выкладывай.
— О чем рассказывать? — нехотя отозвался тот.
Незнакомец сидел ссутулившись и засунув правую руку за борт пальто.
— Решил чабаном стать, овец пасти буду…
И опять Фетисова поразила его нагловатая улыбка. Было что-то в ней затаенное, недоброе.
— Есть ли нужда забираться в такую глухомань?
— Охоту люблю. Вот и побалуюсь вволю с ружьишком…
Впереди показались разрозненные одноэтажные домики, окруженные высокими
тополями. Возле сельмага Фетисов притормозил.
— Ты чего, папаша?
— В магазин забегу. Аксакал просил купить кое-что.
— Вместе пойдем! — жестко потребовал попутчик.
— Зачем вместе!? Сиди. Я — в один миг…
Шофер открыл кабину, но парень цепко ухватил его за руку.
— Не торопись! — свистящим шепотом приказал он и выхватил из-за пазухи обрез. — Сиди тихо!
Шофер побледнел и, как загипнотизированный, не сводил глаз с ружейного ствола.
— Слушай сюда! Поможешь мне скрыться. Ежели что и тебе и мне конец!
«А ведь действительно шлепнет, и рука у подонка не дрогнет», — подумал Виктор Ильич.
Пришлось вновь сесть за руль. А пассажир словно издевается:
— Так, уразумел, папаша? Ежели поможешь, в долгу не останусь.
Парень искоса, не поворачивая головы, поглядел в окно кабины. Машина стояла возле невысокого, плохо выбеленного домика с узкими оконцами. Это был сельмаг. Снег вокруг густо утоптан и желт от конского помета. Рядом с крыльцом — коновязь, где одиноко стоял поджарый, темно-пегий жеребец.
Но вот дверь отворилась, и с крыльца сбежал коренастый казах, неся перед собой груду пакетов. Он подошел к коню, рассовал покупки в переметные сумы. Потом отвязал уздечку, ловко, не касаясь ногой стремени, вскочил в седло и поскакал прочь.
— Так ты в магазин, папаша? — парень отвел взгляд от окошка и выжидающе посмотрел на шофера.
«Волк тебе папаша!» — едва не крикнул Виктор Ильич, но сдержался. Он вдруг с удивлением обнаружил, что страх, который сковал его несколько минут назад, когда незнакомец столь необычным образом отрекомендовался, так же внезапно исчез, уступив место жгучей ненависти.
— Нет, не пойду, — спокойно сказал он и сам подивился этой вдруг возникшей в нем спокойной уверенности. — В Аксуеке хороший магазин. Выбор богат. Там и куплю, что старик просил.
— Дело твое. Гони в Аксуек. Только не забудь, о чем я просил.
Фетисов молча кивнул головой и включил зажигание. Разбрызгивая мокрый снег, машина выбралась за поселок.
Снег оседает мокрыми хлопьями на ветровом стекле, тает. Струйки воды бегут по стеклу, и хлопотливый «дворник» уже не успевает убирать водяную пелену. То и дело шофер встает со своего места и на ходу, придерживая правой рукой баранку, протирает рукавицей лобовое стекло. Но на пассажира не смотрит.
— Чего ж ты не спрашиваешь, за что меня ищут? — вдруг заговорил «попутчик».
— А мне какое дело, — равнодушно ответил Фетисов.
Они сидели рядом, и всякий раз, когда машину бросало на колдобинах, Виктор Ильич локтем ощущал под боком твердый ствол обреза.
«Что же натворил этот тип? — размышлял водитель. — Может, убил кого пли ограбил? Ишь ты, и руки в наколках. Молодой да, видать, ранний… Надо сообщить людям, милиции, — лихорадочно билась мысль. — Но как? Это нелегко, а надо. И не ради спасения своей собственной жизни…»
Дождь вскоре перестал, и окна кабины быстро просыхали на ветру. Дорога блестела в лучах проглянувшего солнца и дымилась, как река летним утром.
Шофер выплюнул в окно выкуренную папиросу и обернулся к своему попутчику:
— Говоришь, почему не спрашиваю, за что милиция ищет?
Парень насторожился. Фетисов продолжал:
— Потому что я сам, брат, того, у нее на примете. — И шофер на ходу сочинил историю о том, как он будто бы прошлым летом, напившись до чертиков, подрался, и как его судили за это и дали год «принудиловки».
В глазах бандита растаял настороженный блеск. Он самодовольно ухмыльнулся:
— Так ты, старина, выходит, свой…
— А как же!?
Машина бежала по улице какого-то поселка. Навстречу спешили люди, стайками бежали школьники.
Виктор Ильич поглядывал по сторонам и напряженно думал: «Ну как же сдать этого волка?» И вдруг резко повернул машину на базарную площадь Здесь он крутил ее так и этак, нарушал правила уличного движения, стараясь привлечь к себе внимание какого-нибудь милиционера. Но тщетно.
Попутчик зашевелился.
— Подъезжай к магазину, — грубо приказал он. — Даю пять минут на покупки.
— Туда и еду, — нехотя отозвался Фетисов, стараясь подавить охвативший его нервный озноб.
В магазине парень стоял за спиной водителя, не вынимая руку из-за пазухи.
Продавщица быстро обслуживала приезжих. А когда Фетисов, конвоируемый бандитом, стал выходить из магазина, в дверях он неожиданно столкнулся со знакомым пареньком, который тащил перед собой ящик с лимонадом. Произошла минутная заминка, но этого было достаточно, чтобы шепнуть Женьке тревожную новость. Паренек понимающе кивнул головой.
Усевшись за баранку, Фетисов испытующе глянул на попутчика — не заподозрил ли? Однако, нет. Тот был спокоен.
Пока у водоразборной колонки цистерна наполнялась водой, Фетисов прохаживался возле машины, курил, поглядывая на дорогу: не едут ли?
Но вот вода с шумом полилась через край.
— Эй, шофер! — крикнул из кабины пассажир. — Заснул, что ли?
Фетисов кинулся к колонке, завинтил кран. Руки плохо повиновались, становились чужими. Сказывалось нервное перенапряжение.
