Несмотря на буйную репутацию Амстердама, Голландия, по словам Мака, никогда не была настоящей метрополией. Привыкание к жизни бок о бок с большим количеством иммигрантов «будет трудным и болезненным процессом», и людям «придется смириться с этим». В конце концов, разве в девятнадцатом веке просвещенная политика не привела к успешной интеграции евреев в Амстердаме? Разве плохо, что школы для детей еврейских бедняков субсидировались при условии, что преподавание в них будет вестись на голландском, а не на идише? Такой прием мог бы сработать снова. Но антимусульманская истерия вряд ли поможет этому процессу. Мак с неодобрением относится к выходкам Айаан Хирси Али, «строящей из себя Жанну д'Арк». Ван Гог, по его мнению, был «трагической фигурой». Его «обманом втянули» в создание фильма, который стоил ему жизни. Проблема, считает Мак, не в исламе или религии как таковой. Она скорее социальная. В том, что происходит на наших глазах, нет ничего нового. Это обычная напряженность, возникающая, когда сельские жители, покинув насиженные места, начинают новую жизнь в столице.
Вскоре после убийства ван Гога Мак издал два памфлета, направленные против опасной и истеричной, по его мнению, нетерпимости к мусульманам в голландских СМИ и среди голландских политиков. Являясь самым популярным историком в Голландии, он счел своим долгом привнести здравый смысл в национальную дискуссию. В целом ему это удалось, но даже Мак, воплощение добродетелей Хёйзинги, не смог полностью избавиться от призрака Анны Франк, от голландской привычки пропускать настоящее сквозь воспоминания о своей вине за то, что случилось в Еврейском углу. В одном из своих памфлетов он сравнил фильм Хирси Али «Покорность» в том, что касается приемов повествования, с нацистским образцом злобной антисемитской пропаганды, фильмом «Вечный жид».
В очень узком техническом смысле – в тенденциозном подборе порочащих цитат, например, – возможно, что-то и было, но в целом сравнение неправомерно. Хирси Али выступала против угнетения, а не за него. Ее программа не предусматривала устранение мусульман или любой другой группы. и все же обращение к примерам холокоста или жизни еврейской диаспоры стало естественным рефлексом когда речь заходит об этнических или религиозных меньшинствах. Это – моральный критерий и в то же время «ловка. В напоминании о прошлых преступлениях, о равнодушии или соучастии нет ничего плохого. Но это может внести путаницу в обсуждение проблемы или, что еще хуже, завести дискуссию в тупик в результате взаимных обвинений в массовых убийствах. Проблема не в холокосте, а в том, как предотвратить превращение подрастающих Мохаммедов Буйери в заклятых врагов страны, в которой они выросли, как добиться того, чтобы мальчики, мочившиеся на дверь дома семнадцатого века, почувствовали, что это и их дом.
Решение журнала Тайм» признать Йоба Кохена одним из европейских героев 2005 года нанесло чувствительный удар по его врагам… На сайте форума Пима Фортейна мы находим заявления типа: «Невероятно, что такого предателя в США считают героем!», или «Кохен – еврейская фамилия, и в США тоже много Кохенов», или «Вина за убийство ван Гога частично лежит на Кохене».
Фриц Абрахамс, обозреватель «Хандельсблад», 10 октября 2005 года
Уважаемый г-н Кохен, Вы совершили большую ошибку, когда заявили, что мусульманские меньшинства в Нидерландах смогут интегрироваться через свою религию. После вашей лекции Клеверинги в гоог году многие люди указали на вашу ошибку, но вы упорствуете в своем заблуждении.
Айаан Хирси Али, открытое письмо Йобу Кохену, 8 марта 2004 года
Ежегодная лекция Клеверинги, которую читают в Лейденском университете 26 ноября, названа так в честь отважного человека, ни разу не повысившего голоса и ни разу никого не оскорбившего. Он был героем, потому что был порядочным человеком и говорил правильные вещи в те времена, когда порядочность могла иметь серьезные последствия.
Процесс сегрегации голландских граждан в период немецкой оккупации начался в 1940 году, когда государственным служащим приказали подписать анкету, указав в ней, являются они «арийцами» или евреями. Большинство людей так и сделали, часто не осознавая последствий. Вскоре после этого немцы объявили, что евреи будут уволены с государственной службы. Лейденский университет уволил трех выдающихся ученых: Мейерса, Давида и Ганса. Профессор Эдвард Мейерс был одним из известнейших ученых-юристов своего поколения, создателем современного гражданского кодекса.
Голландские власти, хотя и неохотно, согласились на эти меры, но не декан юридического факультета Лейденского университета, профессор Рудолф Клеверинга. 26 ноября 1940 года он решил выразить свой протест перед преподавателями и студентами. Он выбрал время, которое обычно было занято лекциями Мейерса, и стал читать вслух, дословно, письмо с распоряжением об увольнении своего коллеги. Написанное холодным бюрократическим языком, оно само по себе было достаточно красноречивым. Вместо того чтобы говорить непосредственно о непристойности политического расизма, Клеверинга превозносил своего коллегу как «человека света», которого отвергает «власть, не опирающаяся ни на кого, кроме себя самой». Затем он произнес знаменитые слова, которые помнят до сих пор: «И именно этого голландца, этого благородного и истинного сына нашего народа, этого настоящего человека, этого отца для своих студентов, этого ученого иноземные оккупанты, правящие нами сейчас, «увольняют с работы».
Йоб Кохен в своей лекции Клеверинги 2002 года продолжил эту историю: «В то незабываемое ноябрьское утро 1940 года в большой аудитории сидела молодая еврейка, студентка юридического факультета. Слова Клеверинги бальзамом проливались на ее смятенную душу. Она чувствовала в тот момент, что «наши мысли и настроения передаются от одного к другому, и все ощущают это». И сильнее всех других было одно чувство: «Я здесь своя!»
Клеверинга знал, что делает. Он уже уложил свои вещи. На следующий день студенты объявили забастовку в знак протеста против увольнений, и Клеверинга был арестован. Упомянутой выше студенткой была мать Кохена. Говоря от ее имени и от себя, либерального, ассимилированного еврея, Кохен превозносил толерантность голландского общества и то, что люди всех рас и вероисповеданий нашли здесь свой дом. Но затем последовали шокирующие события и сентября, убийство Пима Фортейна и «ужесточение» отношения к иммигрантам, что изменило социальный климат. «Они еще свои, как до 11 сентября 2001 года? – спрашивал он. – Многие голландские подданные иностранного происхождения последние несколько лет, должно быть, задавались вопросом: это действительно Голландия? Я еще свой? Не стал ли я чужаком в собственной стране?»
Параллель, проведенная им между чувствами его матери-еврейки в годы нацистской оккупации и чувствами мусульманских иммигрантов в наши дни, не могла не вызвать беспокойство у людей. Как можно сравнивать одно с другим? Не пример ли это неуместного сентиментального обращения к воспоминаниям о холокосте? Думаю, что нет. Кохен говорил не о геноциде, а о чувстве принадлежности. Конечно, мать Кохена и профессор Мейерс не сомневались в том, что они здесь свои. Многие молодые мусульмане, родившиеся и выросшие в Европе, считают иначе. Вопрос: почему?
В своей лекции Кохен много говорил о господстве права, о нормах и ценностях, об эрозии организованной веры, о проблемах мультикультурализма и глобального капитализма, но постоянно возвращался к основному вопросу: как сделать так, чтобы люди чувствовали себя дома в современном, светском, либеральном обществе, где многие обычаи, ценности и коллективные воспоминания противоречат их собственным? Кохен отвечает, что это не должно иметь значения, пока люди не нарушают закон. В любом случае сейчас не так ясно, как во времена Хёйзинги, что значит быть голландцем (или французом, или немцем). Цитируя Герта Мака, Кохен сказал, что нужен «новый клей», чтобы «склеить общество' . Не уточняя, что это должен быть за клей, Кохен подчеркнул важность взаимного уважения. Это значит, по его мнению, что мы должны терпеть мнения и привычки, которые не разделяем или даже не одобряем. Мы терпимо относимся к тому факту, что женщинам не разрешают вступать в ультракальвинистскую политическую партию. Точно так же мы должны «терпеть то, что определенные группы ортодоксальных мусульман сознательно дискриминируют своих женщин».
Кохен на этом не остановился. Почему бы не возродить голландскую систему «столпов»? Раньше голландцы организовывали свою жизнь через принадлежность к религии. Может быть, мусульман стоило бы побуждать действовать так же. Следующее предложение больше всего расстроило критиков: «Возможно, легче всего интегрировать новых иммигрантов через их веру. Потому что это единственный якорь, с которым они попадают в голландское общество в двадцать первом веке». Эти слова расценили как вопиющую попытку умиротворения, давшую Тео ван Гогу основание сравнить Кохена с нацистскими коллаборационистами.
