Сколько еще нам повисать в этом невесомом положении? Сутки, двое, трое? Неизвестно. Конечно, мы не откажемся продлить «полет». Раз конструкторам, ученым это надо, какие могут быть возражения! Покажем максимум выдержки.
Это наша задача.
— Не будем загадывать о сроках отсидки, — предложил я соседу-врачу.
— Правильно. Никаких раздумий об этом, — согласился он. — Только давай чем-то займем себя. Лучше всего поиском, как и раньше. Не хаотичным, как в жмурках, а целевым, направленным…
Я хочу уточнить: с соседом-врачом мне не скучно. Характер у него живой, подвижный, веселый. В свободное время он рассказывал такие забавные истории, что я от души смеялся. Общительный человек. Я чувствовал не только его соседство, но и душевную близость. Люблю таких людей, у которых развит бескорыстный интерес к товарищу, чувство солидарности. С ними легко работать, с ними и сам делаешься сильнее, увереннее. И дальше, в продленном «полете» мы бы смогли заполнить разговорами время, не скучать.
Я не скучал и один, когда нес вахту, а сосед спал. Были минуты и отдыха. Лежа в кресле, я как бы видел своих товарищей — испытателей, родственников, раздумывал о жизни. Ведь скучно бывает тому, кому не о чем говорить с собой или с соседом. Но человеку еще нужны целенаправленные действия, поиск. Без них пусто, возникает апатия. Вот почему мой сосед и заглянул «в корень» — занять себя целевым поиском. Шуткам-прибауткам — минуты, активной работе — время.
На командном пункте о нашем «кризисе», безусловно, знают. Но пока молчат. Заодно вместе с согласием о продлении «полета» передаем и просьбу «подкинуть» нам посложнее задачу. Мы требовали больших перегрузок. Уж встряхнуться, поработать, так в полную силу.
— Вначале увеличьте физическую нагрузку, — передали нам.
— Вас поняли, — отвечаем.
Физическая нагрузка, видимо, должна предшествовать какому-то сложному заданию. От нас требовался запас прочности. Мы начали упражнения. Гимнастика — самая приятная процедура. Сто движений ногами и руками. Еще добавок — нам велели увеличить нагрузку. И вскоре начали поступать команды. Мы выполнили полный цикл ориентации корабля, ликвидировали аварийную ситуацию, переходили на ручное управление… Как в настоящем полете! В этих экспериментах было много нового. А новое всегда интересно. Настроение поднялось, как стрелки приборов в корабле. Ужинали с аппетитом. Вот так и преодолели «психологический барьер».
ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУЯ далек от стремления обособить, противопоставить эксперименты Богдана другим. Знаю: по важности и сложности условий с ними соперничают и ударные перегрузки, и высотные, и многие другие. Там тоже место действия испытателей. Но, как говорит Богдан, участвовавший почти во всех экспериментах, испытание кораблей — это и особенно трудно и особенно интересно. Он совмещает два понятия воедино. Правда, оговаривается:
— Не всегда так бывает. Как-то я сидел в корабле. Истомился, так и хотелось все бросить, постучаться в двери. Конечно, не постучался. Мы не бегаем с экспериментов, даже с самых нежелательных. Запасся терпением и просидел до конца. Но удовлетворение самое малое. Почему? Настроился по-боевому на сложный опыт. А работа легкая, с малой отдачей. Это не для меня.
Что же для него? То самое, где сложно, где надо думать, искать, побеждать и себя, и препятствия. Иначе говоря, где особенно трудно, там и особенно интересно. Много ли таких экспериментов? Большинство. Последний — не исключение. Кое в чем он по трудности и превосходил предыдущие. Богдан сравнивает:
— Такой насыщенной программы, пожалуй, еще не было. Перерыв сделали только в последние дни, перед «посадкой». О реакции на это послабление и я рассказывал. А в остальное гремя — сплошная «запарка». Мы еле успевали. Одно на другое наплывало: работа с аппаратурой, определение параметров орбиты, радиоразговоры с командным пунктом, записи в бортжурнале… Всего и не перечислишь. Когда выпадал час отдыха, мы принимали его с удовольствием. Но проходило минут двадцать-тридцать, опять брались за работу. Досрочно, выходит. Мы уже не могли без нее жить. Она захватила, целиком увлекла нас. Интересный был «полет».
Проще всего это утверждение Богдана о взаимосвязи, сочетании трудного и интересного объяснить особенностью характера. Такой уж человек — подай ему сложное, кипучее дело, активную деятельность с преодолением препятствий, и он полностью развернется, покажет себя с самой лучшей стороны. Да и характер что-то значит. Без него нечего делать на длительных экспериментах. Иначе он не удастся. Я встречал одного испытателя, который везде молодец — и на центрифуге, и на вибростенде, и на катапульте, и на «перепадах»… А вот на «корабельные» эксперименты не идет. Знает: это не для него. Тут у него не хватит терпения, воли, спокойного мужества. Иначе говоря, характера.
Но характер характером, а главное, по-видимому, в норме поведения. Богдан и его товарищи-испытатели привыкли жить по самым высоким нормам, делать все по большому счету, шагать широко, в ногу со временем. Они проложили и еще проложат немало дорог для взлета космонавтов. На то они и испытатели — разведчики будущего.
Они идут первыми. А первые — самые сильные, крепкой советской закалки люди. Как и те первые, что шли на штурм Зимнего, что строили Днепрогэс, Магнитку, что в сорок пятом году вступили в поверженный Берлин, что строят ныне новые города, преобразуют землю. Они из одного племени, из одного отряда — авангарда наших бойцов ленинской партии и комсомола. С эстафетой, принятой от героев прошлого, они продолжают движение вперед, прокладывают новые орбиты. Они тоже ускоряют историю, побеждают время.
Они — первые, они — первопроходцы. А первым всегда труднее. Но они готовы ко всему. Они — советской закалки люди.
Легковая машина остановилась впритык к тротуару, чуть не задев меня. «Лихач», — с неудовольствием подумал я о водителе и, махнув рукой, зашагал дальше. Тут же забыл о нем, о машине — отвлекли другие мысли.
— Мил-человек, оглянись на ближнего.
Я услышал позади знакомый, с усмешечкой, мягкими нотками голос и встрепенулся: неужели Александр Васильевич, Саша-конструктор? Только он так говорит: «мил-человек», только у него такие бархатистые, улыбчатые «позывные». Этого человека, даже не глядя, узнаешь по голосу. Смотрю: ну, конечно, он и есть. Сидит за рулем «Москвича», состроил дружелюбно-шутливую гримасу на широком румяном, почти мальчишеском лице. У меня уже на языке вертелись обычные при таких встречах слова: «Давненько не виделись…», «А ты цветешь!», но Александр Васильевич не дал их проговорить.
— На ловца и зверь бежит, — сказал он, распахивая дверцу машины. — Садись. Вот тебе мой подарок. — Вытащил из кармана нашу газету, развернул. — Прихватил номерок с твоим очерком. Как будто шестое чувство подсказывало: встречу тебя. Проработай внимательно. Не сейчас, а потом.
Я не удержался, с ходу «проработал» замечания Александра Васильевича. В очерке подчеркнуто его рукой одно техническое слово, которому я давал краткие объяснения, и они не совсем устроили моего приятеля — он набросал длинную резолюцию по всему полю газетной полосы. Оказывается, у одного слова нашлось множество оттенков.
— Теперь я знаю: у меня есть самый внимательный, дотошный читатель, — съязвил я.
— Почитываю… в свободное время, — добродушно, с ухмылкой отозвался он. — Только этого времени у меня почти нет. Вот неожиданно повезло: заболел — пять дней валялся дома. Ну, и прочитал твой очерк. Как не порадеть близкому человеку? — Он повернулся ко мне, уже всерьез дополнил: — Пиши, мил-человек, о людях. Люди — это все, как сказал один мыслитель…
Ему, черту белобрысому, одержимому Саше-конструктору (все друзья, знакомые так и зовут его), легко говорить: «Пиши о людях». Как-то я хотел написать о нем (мы часто встречались на космодроме, подолгу беседовали ночами, и я знаю, насколько интересна, своеобразна, поучительна его судьба, его путь в науку, его поиски), но он решительно воспротивился моей попытке. Не из лишней скромности. Высказал мне свои опасения: «Может получиться перекос. Невольно отделишь меня от товарищей, от коллектива. А я один что? Просто единица. Все мы делаем сообща, и все у нас общее. Если можешь, покажи коллективные поиски… Вот тогда и я встану на место». — «Неужели ты ничего не создал сам?» — не сдаваясь, допытывался я. «Сам — ничего, — отвечал он. — А вместе с коллективом — кое-какие системы для корабля. У нас, повторяю, совместные думания, поиски. Мы и мыслители, и исполнители — и «головы», и «руки» одновременно».
Однажды, в праздничный день, я увидел своего знакомого при «полном параде» — у него лауреатская медаль, ордена. «За что, Саша, получил?» — поинтересовался я. «За то же самое, о чем и говорил, — за свой вклад в общий котел», — ответил он. Я ухватился: «Значит, увидели этот вклад?» — «Увидели… как и у других, — уточнил он. — Не я один получил награды».
