Не обходили Шалву Отаровича и при распределении наград. За беспорочную службу его грудь украсили четырнадцатью орденами.
А теперь вернемся в 1953 год и проследим за событиями, развернувшимися в Москве. С аэродрома Шалва Отарович прямиком явился в приемную генерала Масленникова и попросил аудиенции. Однако Масленников не принял Церетели, сославшись на крайнюю занятость. А на следующий день в Министерстве внутренних дел СССР открыто заговорили об аресте Берии. Это известие поразило Шалву Отаровича в самое сердце. Выходит, он опоздал! Опоздал, понятно, не по своей вине, но что это меняет? В решающий момент рядом с батоно Лаврентием не оказалось верного человека, и подлые враги одолели его! Эх, если бы Берия вызвал его хоть на день раньше и дал ему десяток-другой хватких оперативников…
Генерал армии Масленников напрочь отказался принять Церетели. И другие генералы за версту обходили Шалву Отаровича, как прокаженного. Тогда он, недолго думая, подал рапорт на имя нового министра внутренних дел СССР Круглова и попросился в отставку.
Возвратившись в Тбилиси, Церетели сдал дела и, став пенсионером, спокойно прожил дома месяц с небольшим. Ждал он ареста или нет – трудно сказать, но когда 13 августа ему внезапно предъявили ордер, на его лице не дрогнул ни один мускул. Спешно этапированный в Москву, Шалва Отарович явился для следователей сущей находкой: он совершенно не умел лгать и на прямо поставленные вопросы всегда давал правдивые ответы. А если его пытались унизить, он невозмутимо говорил то, что думал. Однажды его спросили, как он, безграмотный человек, мог занимать руководящие должности в органах ВЧК – ОГПУ – НКВД. «Не мне судить о степени собственной грамотности, – ровным голосом ответил Церетели. – Но одно знаю точно – чекистом я был грамотным».
Спросят – ответит, и все, дальше от него слова не дождешься. Поэтому о специальных операциях, в которых участвовал Церетели, впервые услышали от других арестованных.
«Что вы делали вместе с Берией либо по его преступным указаниям?» – спрашивали у бывшего наркома внутренних дел Грузии А. Н. Рапавы.
«Летом 1939 или 1940 года, точно не помню, Л. П. Берия позвонил мне по телефону из Москвы и сказал, что в Тбилиси вместе с женой приедет наш посол в Китае Бовкун-Луганец, которого нужно хорошо встретить и поместить в санаторий Цхалтубо. Одновременно мне было сказано, что прибудут два сотрудника НКВД, которых также нужно устроить в Цхалтубо.
Бовкун-Луганец прибыл поездом один, без жены, был мною встречен и помещен в дом отдыха Лечсанпура Грузии в Цхалтубо. Через день или два, точно не помню, прибыли сотрудники НКВД. Они сказали мне, что по указанию руководства должны ликвидировать Бовкуна-Луганца, что он – враг народа, и если его ликвидацию провести открыто, соучастники могут остаться в Китае. Далее мне было сказано, что Бовкуна-Луганца решено отравить.
Я позвонил по телефону Берии и доложил, что нецелесообразно проводить операцию по задуманному плану, так как внезапная смерть такого ответственного работника неизбежно повлечет за собой вмешательство врачей, вскрытие трупа и т. п. Берия ответил: «Я спрошу и сообщу». На второй день он сказал мне, чтобы сотрудники возвращались назад, а я арестовал бы Бовкуна-Луганца и доставил в Москву. Это указание Берии было мною выполнено скрытно, ночью, так что никто посторонний не знал об аресте.
Через некоторое время Б. Кобулов, в ту пору начальник Секретно-политического отдела НКВД СССР, по телефону передал мне подробный план операции. В Тбилиси прибудет служебный вагон с сотрудниками НКВД, которые привезут трупы Бовкуна-Луганца и его жены. Мне же надлежит инсценировать автомобильную катастрофу, о чем опубликовать в печати. При этом мне был даже передан текст сообщения в печать.
О том, что произошло дальше, мы узнаем из упомянутой выше стенограммы Специального судебного присутствия, где председательствующий, Маршал Советского Союза И. Конев, допрашивал подсудимого Влодзимирского:
«Вопрос: По указанию Берии вы принимали участие в пытках, похищениях и убийствах советских людей?
Ответ: В 1939 году, в июне или июле, меня вызвали в кабинет Берии. Там находился Меркулов и еще кто-то. Берия дал указание Меркулову создать. опергруппу из 3–4 человек и произвести секретный арест жены Кулика. Я был участником этой группы. Меркулов разрабатывал план, как устроить засаду, и предложил жену Кулика снять секретно. Ордера на арест жены Кулика не было.
Вопрос: Значит, вы тайно похитили человека ни в чем не виновного… то есть без всяких оснований?
Ответ: Была ли она виновата или нет, не знаю. Я считал, что ее снимают незаметно, так как не хотят компрометировать ее мужа.
Вопрос: Вы похитили жену Кулика, а что вы с ней сделали?
Ответ: Мы привезли ее в здание НКГБ и сдали. Я больше ничего не делал… Через полтора месяца меня вызвал Кобулов, приказал выехать в Сухановскую тюрьму, получить там жену Кулика и передать ее Блохину. Я понял, что если жена Кулика передается коменданту Блохину, это значит для исполнения приговора, то есть расстрела… Я только теперь узнал, что ее допрашивали Берия и Меркулов…»
Стало быть, Кулик-Симонич допрашивали. А где же протокол ее допроса? Его уничтожили сразу же после того, как миновала надобность. А что такая надобность была, мы поймем из ответов подсудимого Меркулова на вопросы члена суда Михайлова:
«Вопрос: Вы допрашивали Кулик-Симонич? Ответ: Кулик-Симонич я допрашивал вместе с Берией, правильнее сказать – допрашивал ее Берия, а я вел запись протокола. Никаких показаний о своей шпионской работе она нам не дала и была нами завербована в качестве агента.
Вопрос: За что же была убита Кулик-Симонич? Ответ: Я ее не убивал. Берия сказал мне, что о ее расстреле есть указание свыше. У меня не было никаких сомнений в том, что такое указание действительно было получено…»
Кто же заказал убийство жены Кулика? Тот, кто произнес историческую фразу: «Жить стало лучше, жить стало веселей», – Иосиф Виссарионович Сталин.
Ни в одном документе дела Берии его фамилия не упоминалась с оттенком осуждения, но удивляться здесь нечему – таковы были «правила игры» и на предварительном следствии, и в судебном заседании. Еще бы, в ту пору Сталин – личность неприкосновенная, на нее запрещалось набрасывать даже легкую тень. Судьи и следователи – люди дисциплинированные, что прикажут – то они и сделают, да и подсудимые тоже народ сознательный, как-никак старые члены партии, им и в преддверии смерти надлежит радеть о незыблемости канонов.
Вернемся! могли ли два народных комиссара СССР – внутренних дел (Берия) и государственной безопасности (Меркулов) – по собственной инициативе похитить жену одного из двух живых Маршалов Советского Союза? Утвердительный ответ на этот вопрос даст только человек, совершенно не знакомый с нравами и обычаями кремлевского «двора». И ликвидацию Бовкуна-Луганца исполнили по команде Сталина. Помните, как Парава возражал против отравления посла, а Берия сказал: «Я спрошу и сообщу». У кого же он мог спрашивать? У Сталина, у кого же еще! Да и за проектировавшимися акциями в отношении Литвинова, Капицы и Каплера безошибочно угадывается его злая воля. Литвинов был принципиальным противником пакта Молотова – Риббентропа, мешал установлению тесных контактов с Гитлером и за одно то, по мнению Сталина, заслуживал смерти. Кстати, Берия лично осматривал дорогу, по которой Литвинов ездил на дачу, выбрал поворот, где удобно было устроить автокатастрофу, и не довел дело до конца лишь потому, что Сталин передумал. Капица отличался независимостью суждений, что тоже каралось смертью, но, к счастью, до него не дошли руки – что-то отвлекло Сталина, и он забыл о Капице. Что же касается намечавшегося избиения кинорежиссера Каплера, то тут побудительный мотив у Вождя был, как говорят, проще пареной репы: сукин сын Каплер завел шашни со Светланой Алилуевой, забыв о том, чья она дочь. Казнить за шашни – вроде бы перебор, а вот хорошенько набить морду – в самый раз. Полагаю, что мысль использовать жену Кулика в качестве агента при муже родилась в голове у Берии экспромтом, однако мудрый Вождь отбросил ее, как шелуху, – живая женщина может разболтать, где она побывала и о чем с ней беседовали, а мертвая куда надежнее, та точно ничего не скажет…
Едва ли Берия, Меркулов, Влодзимирский и Церетели размышляли о том, что законно, а что нет. Раз сам товарищ Сталин приказал тайно ликвидировать кого-то, значит, у него были бесспорные основания. А всякого рода бумаженции – вроде ордеров на аресты или решений «троек» – это простые формальности, за которые цепляются только буквоеды. Главное – не рассуждать, а вовремя выполнить приказ и доложить об исполнении.
Приговорили Церетели осенью 1955 года к высшей мере наказания, как это ни странно, за измену родине и принадлежность к контрреволюционной организации, чего, понятно, не было и в помине. На суде Шалва Отарович держался с присущим ему достоинством, а в последнем слове поведал судьям, что в 1919 году с великой радостью вступил в ряды коммунистической партии и до дня ареста в течение 34 лет никаких прегрешений против родной партии не допускал.
