Отметим, что для конца 70-х подобные показатели считались хорошими, поскольку массовый интерес к военному кино именно тогда стал снижаться. Например, если в начале десятилетия военные фильмы становились лидерами проката, собирая свыше 50 миллионов зрителей («Освобождение», «Офицеры», «А зори здесь тихие…»), то к середине десятилетия они уже едва набирали 40 миллионов зрителей («Они сражались за Родину»), а к началу 80-х эти показатели и вовсе снизились до 25–30 миллионов.
В контексте разговора о военном кино нельзя не вспомнить неудавшийся тогда проект другого известного режиссера – Элема Климова. Как мы помним, последний его фильм «Агония» о Григории Распутине не смог выйти на широкий экран из-за идеологических претензий. В 1977 году Климов решил экранизировать книгу Алеся Адамовича «Хатынская повесть», но и этот проект Госкино встретило в штыки, причем свернуло его в самом начале съемочного процесса. Почему?
По сути, это было «антипоточное» кино, которое родилось именно в пику фильмам главного потока – героическим лентам с их порой неумеренным пафосом. В произведении Климова – Адамовича вместо привычной патетики зритель должен был увидеть суровую правду военного быта: тяжелые будни партизан, кровопролитные сражения с врагом, ужасы фашистской оккупации. Причем, намеренно педалируя тему жестокости войны, авторы фильма уравнивали воюющие стороны, чего в советском киноискусстве еще не было. Представив в своем фильме Великую Отечественную войну не только как героическое сопротивление советских людей оккупантам, а безжалостную бойню, где нет правых и виноватых, а все одинаковы в своей ненависти, Адамович и Климов вольно (или невольно) проецировали сюжет на события современной действительности. Получалось, что в своем антивоенном пафосе сценарист и режиссер становились на позиции тех людей, кто постоянно педалировал равную ответственность СССР и Запада за ту гонку вооружений, которая во второй половине 70-х достигла невиданного размаха.
Отметим, что подобный взгляд на данную проблему был весьма распространен на Западе, а в 70-е годы стал занимать умы и все большего числа советских интеллигентов из стана либералов. Алесь Адамович и Элем Климов были как раз из этого числа. Вот как об этом вспоминает тогдашний зампред Госкино Борис Павленок:
«Алеся Адамовича я хорошо знал (как мы помним, Павленок долгое время жил в Белоруссии, где почти семь лет возглавлял тамошнюю кинематографию. – Ф.Р.). Доктор филологии и средний писатель, он открыто не признавал марксистскую философию, имел предвзятые отношения к коммунистам и своеобразные взгляды на историю Великой Отечественной войны. Он считал, что напрасны были жертвы в осажденном Ленинграде, город надо было сдать немцам. Еще работая над фильмом о партизанах «Сыновья уходят в бой», пытался провести мысль о равной ответственности Советского Союза и фашистской Германии за ужасы войны (эти идеи сегодня активно внедряются в сознание миллионов людей на Западе, а также и в России, где к власти пришли соратники Адамовича по либеральному движению. – Ф.Р.). Но там он не имел поддержки от режиссера Виктора Турова, который в детском возрасте вместе с матерью прошел через гитлеровское рабство.
Иное дело Элем Климов. Выросший в семье крупного партийного работника, он не испытал военных тягот и видел изнутри цинизм советской элиты. Судьба одарила Элема незаурядным талантом и критическим взглядом на жизнь, картины его были яркими, темпераментными, с сатирическим подтекстом. От гремучей смеси Адамович – Климов можно было ожидать чего угодно, но не благостного патриотического фильма, на который рассчитывали в Белоруссии. Положение осложнялось тем, что там они обрели высоких покровителей – первого секретаря ЦК Машерова и секретаря ЦК по идеологии Александра Трифоновича Кузьмина, это давало возможность сколько угодно играть в испорченный телефон…»
Здесь стоит дать небольшую справку по поводу отношения к будущему фильму со стороны руководства Белоруссии. Дело в том, что за год до запуска фильма Климова Машеров был чуть ли не единственным членом Политбюро, кто поддержал фильм его супруги Ларисы Шепитько «Восхождение». Во многом именно благодаря этой поддержке ленту удалось протащить сквозь сито цензуры и выпустить на экран. Памятуя об этом, Машеров, видимо, решил помочь и Климову, рассчитывая, что его фильм получится таким же неординарным и принесет успех не только советскому кинематографу, но и ему лично, как поборнику демократических принципов в руководстве.
Но вернемся к воспоминаниям Б. Павленка:
«Разногласия выявились уже при первом знакомстве со сценарием. Мы не стали вступать в спор по поводу желания авторов снять ореол героизма с партизанского движения, оторвать его от повседневной жизни оккупированного населения. А когда пошел первый отснятый материал, то народные мстители представлены были скорее как плохо организованная толпа оборванцев. В конце концов, это было дело высоких белорусских покровителей. Мой старый друг Саша Кузьмин по телефону высказал мне претензии по этому вопросу, а Ермаш приказал:
– Не лезь, пусть сами разберутся.
Нас волновало другое. В центре картины стояла принципиально неприемлемая сцена «Круговой бой», где и немцы, и партизаны, очумев от крови и ярости, уже потеряли человеческий облик, оказались равно жестокими и бессильными. Вольно или невольно, они уравнивались в ответственности за кровавое действо. К концу фильма главный герой, мальчишка, чья психика нарушена, стреляет в видение Гитлера. Выстрелы поражают ненавистный образ (фотографии) в обратном его развитии – от последнего бункера до младенческого возраста. Мы настаивали на том, чтобы исключить из сценария «Круговой бой» и последний выстрел в Гитлера-младенца. Такая последняя точка превращала фашизм из социального явления в патологическую закономерность, заложенную якобы в человека природой изначально…»
Все эти претензии начисто отвергались постановщиками фильма, поскольку те считали их принципиальными и отказываться от них не желали. И Климову, и Адамовичу казалось, что они стоят на страже святой правды, а руководители Госкино эту правду стараются скрыть. На самом деле не страх перед правдой двигал чиновниками Госкино, а желание не дать авторам фильма этой правдой манипулировать в угоду своим субъективным представлениям как о минувшей войне, так и о современной ситуации в мире.
Между тем этот конфликт был разрешен в типичной для власти того времени манере: идея с выпуском фильма была похерена без всякой публичной дискуссии, что только прибавило лишнего веса Климову и Адамовичу в интеллигентской среде. Подобной ситуации можно было бы избежать, если бы то, о чем выше говорил Павленок, было широко освещено в советских СМИ. В этом случае Климов и Адамович уже не смогли бы «тянуть одеяло на себя», выставляя себя в качестве идейных борцов, а власть – как узурпаторскую. Были бы выбиты козыри и из рук западных идеологов с различных «вражьих голосов». Однако власти предпочли замять скандал без какой-либо огласки. То есть продолжали придерживаться все той же страусиной политики, основой которой был принцип: «нет огласки – нет проблемы».
Отметим, что с этой политикой на самом верху были не согласны многие, однако руководство страны к этим мнениям не прислушивалось. Говорят, когда кто-то из этих людей в очередной раз обратился по этому поводу к Брежневу, тот в сердцах воскликнул: «Дайте нам спокойно дожить свой век!..» Век свой они и впрямь дожили спокойно, а вот про их потомков подобного не скажешь. То есть беззубость советской пропаганды вполне устраивала верховных правителей, однако дорого обошлась государству. Взять тот же кинематограф.
Парадоксальной выглядела ситуация, когда Госкино практически без какой-либо боязни запускало в производство картины с либеральными «фигами» вроде «Легенды о Тиле», «Ошибок юности», «Трясины», «Сказа про то…», «Убейте Гитлера!» и т.д., однако буквально с порога отметало заявки на ленты с «фигами» державными. Например, в течение долгих лет ряд патриотически настроенных деятелей советского кинематографа хотели снять фильм о великом русском князе Дмитрии Донском, однако в ЦК КПСС и в руководстве Госкино эта идея понимания так и не нашла. То есть про Фландрию чеырехчасовые фильмы снимать было можно, а про Великую Русь нельзя!
Не смог экранизировать свою книгу «Чего же ты хочешь?» Всеволод Кочетов, хотя до этого целых три его произведения были перенесены на экран: «Журбины» (по нему был снят фильм «Большая семья», 1954), «Секретарь обкома» (1964) и «Угол падения» (1970). Однако роман «Чего же ты хочешь?» в кино поставлен так и не был именно по причине своих многочисленных антилиберальных «кукишей».
Табу лежало и на такой теме, как диссидентство, которое за почти два десятилетия превратилось в серьезную проблему для власти, однако бить по нему средствами кинематографа почему-то возбранялось. Да, про них периодически писали в печатных СМИ, однако газетная аудитория в стране все же была значительно меньшей, чем киношная (как мы помним, ежегодно кинотеатры посещало более 4 миллиардов человек). Поэтому кино в СССР по праву считалось одним из самых действенных агитаторов и пропагандистов. Однако власть почему-то использовала его возможности в лучшем случае наполовину. И это при том, что Запад с каждым годом увеличивал эфирное количество часов своих радиостанций, вещавших на СССР, а также тиражи антисоветских книг, которые разными путями провозились на нашу территорию.
