Прошли годы, и стало ясно, что Маркс и Энгельс приняли родовые муки за предсмертную агонию капитализма. Западного рабочего 70-х и 80-х годов XIX века вполне устраивали капитализм и индустриализация. Повысился его уровень жизни. Государство встало на его защиту, регулируя рабочий день и отслеживая условия труда, закладывая основы того, что сегодня нам известно как социальное обеспечение. Почти в каждом западном государстве рабочий мог теперь принять участие в голосовании, организовывать свои партии и, отравленный революционным марксизмом, организовывать тред-юнионы, избавлявшие рабочего от чувства незащищенности перед лицом капиталиста. Промышленная революция двигалась на восток, и Россия восприняла все худшее, что она несла с собой. Нам известно, что только к концу столетия русский рабочий начал получать то, чем пользовалось уже одно, а то и два поколения его западных собратьев.
Итак, основатели марксизма столкнулись с ослаблением революционных чувств. Классовое чувство и антагонизм капиталистической системы еще царили в среде западных рабочих, но приобретали уже революционное выражение. В последующих изданиях «Манифеста» Марксу и Энгельсу пришлось найти оправдание собственным прогнозам относительно социалистической революции и неизбежного распада капитализма.
Маркс никогда не менял основу собственной теории. До его смерти в 1883 году многое из теории и условий, более уместных для Западной Европы, оставалось неизменным. Но как политический деятель и духовный руководитель международного движения, великий социалист должен был адаптироваться к любым временам. Столкнувшись с крайне нереволюционной атмосферой 70-х, Маркс согласился с тем, что в некоторых странах, Англии, Нидерландах и, возможно, Соединенных Штатах, переход к социализму можно совершить мирным парламентским способом. Это была огромная уступка по сравнению с решительным тоном «Манифеста» и «Капитала». Во Франции и особенно в Германии это позволило социалистическим партиям сформироваться и набраться избирательной силы, если не воинственности. Англия, наиболее развитая в промышленном отношении страна в мире, где революционный социализм впервые должен был одержать победу, высмеивала отца научного социализма за полную несостоятельность марксистского движения. Маркс относил это за счет скучного прагматизма англичан и неспособности понять социальные теории.[91]
А вот к русской интеллигенции это не относилось. В общем, на фоне неблагоприятного (то есть спокойного) положения, сложившегося в Европе после Франко-прусской войны, Россия, поражавшая обилием революционных движений и забастовок, составляла приятное исключение. Маркс не мог не почувствовать интерес, проявляемый к его работам русскими радикалами. В 1872 году в России впервые появился перевод первого тома «Капитала». С развитием капитализма в Европе западные рабочие практически утратили былую воинственность, и Россия казалась все более многообещающей с точки зрения развития революционного социализма.
Прежнее поколение русских радикалов весьма скептически относилось к марксизму. Маркса признавали как революционера, но не как создателя революционной системы. Занятые крестьянским вопросом и отвергающие западную модель экономического развития, русские революционеры не могли принять философию, провозглашавшую капитализм как неизбежный этап в жизни России, философию, которая превозносила промышленного рабочего и пророчила конец «идиотизму сельской жизни». «Рабочий – будущий буржуа», – с содроганием заявил Герцен. Бакунин, прирожденный критик, предложил заменить марксизм капиталистом и бюрократом, а марксистский социализм капитализмом и централизованным государством, еще более деспотичным, чем прежде.
В одном из высказываний, которые всегда вызывали острый интерес и раздражение классиков марксизма, Маркс мужественно встретил возражения со стороны русских либералов. В известном письме к русскому революционеру он указал, что Россия еще имеет возможность перескочить фазу капитализма. Крестьянская община, писал Маркс, зная, что тем самым прольет бальзам на души своих читателей из рядов народников, предоставляет России уникальный шанс перепрыгнуть из предкапиталистической фазы прямо в социализм. Маркс должен был понимать, что подобное заявление идет вразрез с его системой. Если раньше в «Манифесте» и «Капитале» Маркс отказывался от возможности мирного перехода от капитализма к социализму, то данное России разрешение перейти с помощью революции от крестьянской общины к социализму, минуя капитализм, было решительно немарксистским. Община являлась пережитком прошлого; в ней не было ничего социалистического, она служила препятствием на пути технического прогресса, а без этого нельзя было построить социализм. Это сознавали Маркс и Энгельс.
Классики марксизма израсходовали море чернил в попытке приспособить это несоответствие к общей схеме. Марксистов всех мастей отличало одно неприятное свойство: непоколебимая уверенность в том, что единственно верной и подходящей в любой ситуации является их версия марксизма. Великий революционер крепко ухватился за единственный реальный шанс на европейской сцене 70-х – начала 80-х годов. В Европе даже самые преданные марксисты занялись движением тред-юнионов, и только в России герои-народовольцы разыгрывали революционную драму. В результате, благодаря минутной слабости и готовности отказаться от основной идеи собственной философии, Маркс смог перетащить русских народников в свой лагерь. Террористы, убившие Александра II, произвели на Маркса огромное впечатление, и он полагал, что они являются олицетворением будущего революционного подъема в России.
После смерти Маркса и краха «Народной воли» западные социалисты по-прежнему придерживались этой точки зрения. Энгельс, продолжатель дела Маркса, упрекал основателей русского марксизма за враждебность по отношению к народникам и раскол революционного движения. Такая позиция, с учетом снисходительного отношения к русским товарищам со стороны международного социалистического движения, была вполне понятна. Царская Россия являлась оплотом европейской реакции и старого порядка. Мир только извлек бы выгоду из крушения этой системы под натиском революции. Самое многообещающее революционное движение, своим возникновением обязанное народничеству, было в этой непонятной стране. А значит, народникам, при всей странности их взглядов, непонимании исторического материализма, следует продолжать работу. Кучка русских марксистов может подождать. Эта точка зрения, облеченная, естественно, в соответствующую форму и высказанная высоким стилем, раздосадовала русских последователей Маркса. Их положение не слишком отличалось от положения современных африканских и азиатских коммунистов, когда Москва советует им прекратить схватки по идейным соображениям и качаться на волне национализма и антиимпериализма. В каком-то смысле Энгельс и компания придерживались мнения вышеупомянутого петербургского полицейского чиновника, заявившего, что «лет через пятьдесят, может быть, кое-что и получится» у русских марксистов. Но к концу столетия и международным социалистам, и царскому правительству пришлось изменить мнение: «кое-что» у русских марксистов могло получиться намного раньше.
Молодым радикалам ленинского поколения больше не требовалось объяснять привлекательные стороны марксизма. Для них тема народничества исчерпала себя; с «хождением в народ» и эпизодическими террористическими актами было покончено. Из какой теории социализма и революции следовало исходить? Идеи Фурье, Сен-Симона и Бакунина потеряли свою актуальность. Одно время в радикальных кругах в моде был Прудон, известный французский социалист. Но в фатальный для России момент Прудон написал памфлет, в котором попытался доказать, что женщине свойственно занимать более низкое положение по сравнению с мужчиной. Место женщины на кухне, утверждал Прудон. Русские радикалы не смогли простить Прудону подобные высказывания. Полная эмансипация женщин и свержение самодержавия были наиглавнейшими задачами, стоящими перед русскими радикалами. Прудон был тем, кем был, – мелким французским буржуа, чей социализм заключался в протесте против любой власти, за исключением власти главы семейства.
Маркс выделялся из общей массы европейских социалистов. Даже серьезные противники марксизма не могли отрицать разумность его суждений по многим проблемам экономического развития, правильность его прогноза относительно наступления века крупного капитала, осознание им значимости научно-технического прогресса. Именно это здравомыслие особенно поражало Россию 90-х годов. В то время как по всей стране словно грибы вырастали фабрики, заводы и банки, народники продолжали бормотать о крестьянской общине и избавлении России от капитализма. Растущий капитализм дотянулся до деревни. Наиболее предприимчивые крестьяне, вероятно скопившие какие-то деньги, роптали на ограничения, наложенные общиной, в которой мир периодически перераспределял землю, решал, кому позволить уйти в город, одним словом, ограничивал частную инициативу. В то же время рост сельского населения вел к перенаселенности деревень. Эту проблему можно было решить только с помощью быстрой индустриализации и освоения целинных земель в Сибири и в подобных местах. Итак, под воздействием новых экономических рычагов община медленно сдавала свои позиции.
