Читать дневник императора – все равно что смотреть фильм о гибели «Титаника». Люди разговаривают, веселятся, но все они обречены. Николая одолевают семейные заботы.
«Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля военный крест. Погода была неприятная – метель. Погулял недолго в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру».
Удивительно, что для императора не полиция, не охранное отделение и не Министерство внутренних дел – главный источник информации о положении дел в столице, а его жена. Императрица сообщала мужу: «На Васильевском острове и на Невском были беспорядки, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разбили Филиппова, и против них вызвали казаков. Все это я узнала неофициально».
Но занятая лечением детей, императрица плохо представляла себе, что именно происходит рядом, в столице. Кто же мог поверить, что начинается революция.
«Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Было бы очень холодно, они, вероятно, остались бы дома. Но все это пройдет и успокоится, если только Дума будет вести себя прилично – печатают речи, хуже некуда».
Вечером 25 февраля раздраженный император телеграфировал командующему столичным военным округом генерал-лейтенанту Сергею Семеновичу Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Генерал Хабалов рад был бы исполнить приказ императора, но не знал, как это сделать. Стрелять в толпу, требующую хлеба? Получив прямой приказ императора, был готов отдать приказ, но тут уже войска внезапно стали выходить из подчинения. В воскресенье рота запасного батальона Павловского полка повернула оружие против своих и открыла огонь по войскам, присланным подавить мятежников.
Император не понимал серьезности положения, подчиненные не хотели огорчать его дурными известиями.
«В 10 часов пошел к обедне, – записал в дневнике Николай II. – Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».
Тревожные телеграммы в Ставку слал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко: «В столице анархия. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно».
Михаил Владимирович Родзянко, дворянин и крупный землевладелец, называл себя «самым большим и толстым человеком в России». По своим политическим взглядам он вовсе не был радикалом. Но, судя по всему, уверился, что император – лишнее звено. Только мешает. Война затянулась. Жизнь стала менее комфортной. Правящий класс, или, как бы сейчас сказали, истеблишмент, негодовал. Всю вину за свое некомфортное положение возлагал на императора.
Телеграммы председателя Думы – не столько информация, сколько инструмент психологического давления. Родзянко через голову главкома обратился непосредственно к командующему Северным фронтом генералу Николаю Владимировичу Рузскому: «Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно беспомощна восстановить нарушенный порядок. России грозит уничтожение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю единственным и необходимым выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения».
Кого же, интересно, Родзянко имел в виду? Похоже, себя самого. Пребывал в уверенности, что лучше сможет управлять огромной воюющей страной.
А что же генерал Рузский? Участие в политической борьбе не входило в его должностные обязанности. Но он переслал телеграмму императору. Причем еще до того, как поинтересовались его мнением, обозначил свою позицию – он против применения силы: «Дерзаю всеподданнейше доложить вашему величеству о крайней необходимости принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, влить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее… Позволяю себе думать, что при существующих условиях репрессивные меры могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение».
Удивительное единство Родзянко и Рузского! Оба давили на императора. Оба подталкивали к определенному решению: отдай власть! Похоже на зарождающийся заговор.
Ранним утром 27 февраля 1917 года председатель Государственной думы телеграфировал императору: «Положение ухудшается, надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».
Николай пожаловался генерал-адъютанту Владимиру Борисовичу Фредериксу:
– Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я не буду даже отвечать.
Но вести из столицы все же обеспокоили Николая: «В Петрограде начались беспорядки, к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».
Раз ему сообщили о беспорядках, император обязан вернуться в столицу. И тем самым он совершил вторую ошибку! Пять дней назад он напрасно покинул Петроград, где начались волнения. Теперь, бросив Ставку, выпустил из рук рычаги управления огромной армией.
Николай сел в поезд, который станет его последним прибежищем. В салоне, окруженный льстивыми царедворцами (все потом разбегутся!) и конвоем бравого вида (пальцем не пошевелит, чтобы защитить императора!), он испытывал приятное чувство полной безопасности.
«Очень тревожные сообщения из Петрограда, – записала в дневнике мать Николая вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая, в отличие от сына, пытается понять, почему начались беспорядки. – Ужасно! Говорят, что Ники едет обратно. Должно быть, это серьезно. Безнадежность! В середине войны! Плохие руководители или плохие советники?»
Историки поражаются: на что же потратил император два с лишним десятилетия своей власти? Почему в его окружении, в военном руководстве оказались трусливые личности, бросившие его в февральские дни семнадцатого?
Нет смысла укорять его в неспособности разобраться в людях.
Одни решили, что прекрасно обойдутся и без него. Другие просто перебежали от павшей власти к новым хозяевам жизни. Логика дворцового переворота. А именно так поначалу развивались события февраля семнадцатого.
И вот что еще важно заметить. Спецслужбы оказались бесполезными.
После первых покушений на Александра II в 1866 году при канцелярии петербургского градоначальника появилось отделение по охранению порядка и спокойствия в столице. 1 ноября 1880-го при канцелярии московского обер-полицмейстера образовали секретно-разыскное отделение. В 1900-м – такое же отделение появилось в Варшаве, затем во многих крупных городах России.
Это была политическая полиция. Охранное отделение формировали из офицеров отдельного корпуса жандармов. В корпус, в свою очередь, принимали только из потомственных дворян. Жандармы носили красивую синюю форму и получали содержание как минимум вдвое большее, чем строевые офицеры.
В Петербурге служба была на виду, к тому же ежемесячно департамент приплачивал двадцать пять рублей, и на Рождество полагались наградные – «на гуся». Но Московское охранное отделение считалось передовым по части политического розыска.
«Московское охранное отделение, – полагали в полицейских кругах, – благодаря тому, что во главе его в течение нескольких лет стоял Сергей Васильевич Зубатов, приобрело особенное значение. Все, что шло из этого отделения, пользовалось особенным авторитетом».
Зубатов – личность историческая.
«Худой, тщедушный, невзрачного вида брюнет в форменном поношенном сюртуке и в черных очках, Зубатов начинал мелким чиновником, но обратил на себя внимание знанием революционного движения, умением подходить к людям и склонять членов революционных организаций к сотрудничеству, – вспоминал его сменщик, новый глава Московского охранного отделения Павел Павлович Заварзин. – Зубатов был фанатиком своего дела».
Зубатов поставил разыскное дело на европейский уровень, ввел регистрацию подозреваемых, их стали фотографировать; он заботился и о конспирации внутренней агентуры.
