Иное — репортерски бесстрастное — свидетельство: «Крестьяне, обозленные тем, что их оторвали от полевых работ, тем, что на дороге лошади, напуганные моторами, опрокинули два воза, в селе Медном накинулись на автомобилистов, остановившихся для починки мотора. Мотоциклисты и велосипедисты, обслуживающие пункты, из страха быть избитыми, отказывались выезжать из городов» (газета «Руль». Москва).
Истина многолика. Но, полагаем, ближе к ней газетчики, да и Васильев подтверждает. В самом деле — июль, на дворе ведро, а перестаравшееся, как всегда, начальство еще накануне сгоняет народ ждать летунов. Поневоле возьмешься за дубинку. А то и за оглоблю. Не на стражника, конечно, подымешь, но на «стрюцкого» с его тарахтелкой.
Что описанное случилось в селе Медном, совпадение, как говорится, провиденциальное. В «Путешествии из Петербурга в Москву» именно в главе «Медное» Радищев произнес знаменитую тираду, осуждавшую рабство.
Детям рабов или самим рожденным в рабстве (всего сорок лет минуло с отмены крепостного права), с чего бы им, барской прихотью оторванным от извечных забот, в ножки падать, ручки барские лобызать?
* * *
Минут через пятнадцать, лихо топча рожь, лупя каблуками сапог лошаденку, подскакал курносый унтер в заломленной бескозырке. Соскочил, откозырял:
— Вас просят перелететь вон туда. Здесь версты три будет.
— Как перелететь? А они что же — не могут приехать? У вас автомобиля, что ли, нет?
— Разве мысленно, чтобы без автомобиля? — солидно ответствовал обладатель лычек. — А только просят перелететь.
— С ума вы посходили? Скачи назад и скажи, что лететь к ним я не могу. Поле, передай, в ямах, взлетать опасно, да мотор дает перебои, и проволоки, стягивающие фюзеляж, лопнули. Скажи, пусть сюда везут сейчас же бензин, масло, проволоку, пусть слесаря захватят!
Особая миссия придавала унтер-офицеру и неприступность особую и недоверчивость. Как каждому лицу, в обыкновенное время подчиненному, в необыкновенное же, пусть краткое, становящееся властью. Звездный час для того, кого «цукает» любой, имеющий звездочки на погонах. Видеть надо было, каким надменным взором окинул он шпака и его машину, каким неторопливо-величественным шагом удалился.
Секунды бежали, слагаясь в минуты, и каждая невозвратима. Наконец над проселочной дорогой показалось облако пыли. Затормозило авто. Некто в дворянской фуражке подошел, рекомендовался помощником комиссара.
— Бензин привезли? Слесаря?
— Никак нет-с. Надобно вам лететь на старт.
Александр Алексеевич, конечно, был взвинчен. И пережитым в небе, и земною этой нелепостью. Тут уж не знаешь, смеяться, плакать ли. Все раздражение выплеснулось разом:
— Сигнализация невозможна! Флаги не видны! Блуждаешь, как в потемках, — о чем думаете? Белые-то флаги сливаются с полянами, их не разглядишь! Телеграфируйте по всей линии — и вперед, и назад, за мной же другие летят! — чтоб заменили цветными! И срочно! И костры зажгите.
Командный тон, похоже, унизил достоинство прибывшего:
— Позвольте-с вам заметить, что относительно цвета флагов имеется распоряжение. Что до костров… Возможны лесные пожары. Вам лететь, а нам здесь жить.
Стена. Головой в нее биться?
— Но слесаря привезти вы мне могли бы?! А главное, бензина! Я же просил!
— Не все так скоро делается. Ваш прилет неожидан, телеграмму мы не получили…
— Как не получили?! Своими глазами видел я в Валдае, что пошли на телеграф!
— Пошли, да, может, не дошли? — тонко усмехнулся господин.
* * *
Надо заметить, что, несмотря на исключительные права по скорейшей доставке телеграмм, предоставленные организаторам, вести о вылетах с предыдущих пунктов приходили на последующие, как правило, позже, нежели приземлялись пилоты. Не потому ли, что телеграфисты благоговели перед хваткими столичными корреспондентами, своих же студентов и гимназистов, служивших курьерами, не ставили ни в грош?
Однако в будущем выяснится, что если чем и гордился оргкомитет, и хвастался, то — единственно — безупречно налаженной связью.
* * *
Развернувшись (ох, до чего медленно), авто отбыло. Вернулось уже с другим официальным деятелем.
— Честь имею представиться — Арно Людвиг Карлович. Комиссар этапа. Город наш невелик, но, смею заверить, вам понравится. Как это у Пушкина? «На досуге пообедай у Пожарского в Торжке, жареных котлет отведай…» Цел, цел трактир Пожарского, котлеты же — пальчики оближете!
Он был, конечно, невежлив, наш герой. Но он же не получил просимого бензина! А доставленное масло оказалось автомобильным!
— Нужно авиационное — итальянское!
— Вот что? Никак не предполагал разницу. Ну-с, это мы уладим. Что до бензина… У нас в наличии всего один пуд, посудите сами, как отдать последнее, если не прибыли другие авиаторы?
— А мне как быть?
— Незадача. Голубчик (это шоферу), езжайте, велите сыскать итальянского масла.
— Да что я, нанялся — попусту гонять туда-сюда? Рессоры на честном слове держатся!
Александр Алексеевич роется в карманах. Полтинник… Пятиалтынный…
Чего и нужно было бравому вознице. И масло привез, и бензин: «Господин аптекарь дали».
Вручную вытащили аппарат на шоссе. Хочешь не хочешь, надо долететь до старта.
Свидетельство. «В Новгороде на аэродроме трясина. В Крестцах трясина, в Торжке тоже. Колыбель русского государства в трясине. В такой обстановке летели. Авиатор терпит аварию. Подходит мужик. Кроме бечевочки и тряпочки, у него ничего нет. «Без снасти и вошь не поймаешь», а мы хотим… итальянского масла. Ишь ты, механика захотели! Да вся Россия жаждет механика! Но разве можно его дождаться от Императорского аэроклуба? Им же руководят «самые патриотические силы». Ведь в Петербурге барометром заведует градоначальник, весна устраивается на улицах по приказу полиции.
Авиаторы попали в трясину «всеросийской организации». Летать по небесам, не устроив «земли», невозможно».
Автор фельетона в «Русском слове» известный публицист Д. Философов позволяет себе тонкие, но весьма прозрачные намеки. Впрочем, литература российская за века поднаторела, как никакая другая, изъясняться слогом Эзопа.
Добравшись до Торжка. Васильев умоляет телеграфиста срочно отбить по всей линии — где-то же едет там Кузминский: «Лечу Тверь. Мотор дает перебои. Думаю Твери откажет». Сообщить и на этапы Тверь и Клин: «Васильев просит приготовить масло, бензин, инструменты, механика, зажечь костер старте».
Эти телеграммы дали впоследствии молчалинствовавшему перед оргкомитетом Вейгелину повод высказать подозрение: Васильев-де затем лишь давал эти телеграммы, чтобы дезориентировать главного соперника — Янковского. Как говорится, каждый понимает в меру своей испорченности. Мы-то с вами уже знаем, с чем сталкивался Александр Алексеевич на этапах.
Пока суд да дело, он учит «умасленного» шофера, как завести пропеллер. Тот устал, зовет помощника из публики.
«Я увидел это в тот момент, когда оба ухватились за один конец. Если бы немедленно не выключил вспышку, пропеллером оторвало бы руки».
Взлетел.
* * *
В Тверь прибыл распорядительный барон Каульбарс.
Свидетельство. «Стоило представителям комитета явиться на какой-либо пункт, это мгновенно увеличивало дезорганизацию. Так, генерал Каульбарс в Твери по неизвестным причинам приказал переставить флаги на старте, и получилось два места старта — теперь авиаторы не будут знать, где надо пересекать линию».
Газета «Речь».На высоте аппарат Васильева подхватил сильный попутный ветер. Перед взлетом некий студент сел на мотоциклетку и теперь, сломя голову, мчал впереди, горделиво чувствуя себя лоцманом. Впрочем, наш герой вскоре его обогнал. Показалась Тверь. По шоссе взад-вперед носятся автомобили. Из них машут платками, шляпами, флагами. Едва не сталкиваясь, поворачивают, уносятся по дороге в Клин.
Похоже, сегодня он будет в Первопрестольной…
Вон и костер на поляне: ах, молодцы!
Все прекрасно. Он даже запел. Под рокот мотора. Эдакие фиоритуры выводил, что твой Шаляпин! «Тебя я, вольный сын эфира, возьму в надзвездные края, и будешь ты царицей ми-и-и-ра…» Пиано не получилось, петуха пустил. Нет, не Шаляпин. Довольно с тебя и своей славы, которая, несомненно, приумножится, когда коснешься колесами Ходынского поля. Нет-нет, не стоит приземляться в Твери: он может сделать без остановки три этапа! Он может побить свой всероссийский рекорд — Елисаветполь — Тифлис!
В Твери задирают головы к небу. Шестой час вечера. Васильев низко проносится над линией старта, видит даже, как с некоего господина ветром сорвало панаму, она покатилась по земле, он за ней припустил, чудак…
Снизу же видно, что ветер кренит машину. «Да нет, господа, это он приветствовал, крыльями помахал!» — «Не сядет? А как же с шампанским?» — «Выпьем за его здоровье! Послать телеграмму в Клин: «Пьем ваше здоровье!»
