22 декабря большой отряд бунтовщиков с криками и пальбой подступился к ледяным редутам Уфы. Пушки защитников тотчас загавкали на врага, будто псы на волков. Но мятежники не пошли в атаку. Это была разведка: Чика, прищурясь, с седла примечал, где в сугробах городской околицы спрятались батареи.
В Уфе на Смоленском соборе вдруг сами собой забили колокола. Пономари взвились на колокольню и ухватили колокола за языки. Но тревожный набат не умолк: в жёлтом небе декабря он словно облепил купола собора. Тогда горожане вынесли из собора иконы и пошли вокруг города крестным ходом. Гул утих.
На следующий день, едва забрезжило, по городу через Агидель и по пикету на Московской дороге ударили 25 пушек повстанцев. Когда упали белые фонтаны разрывов, из снежной пыли на лыжах выбежали 10 тысяч мятежников с ружьями и пиками. Они полезли на валы и редуты. Их встретили в штыки, и они повалились обратно, задрав лыжи. Сражение свирепо барахталось в сугробах до сумерек. Самая тесная свалка случилась на речке Сутолоке. Приступ забуксовал на ледяных откосах. Солнце посинело от закатной стужи, и Чика скомандовал отступление.
Он выждал месяц, пока защитники ослабеют от холодов, и 25 января начал второй штурм. Мятежников стало больше, они придвинули пушки на санях на 200 сажен к уфимским пикетам и стреляли прямой наводкой. Город атаковали сразу с четырёх сторон. Атаку от Кургаула возглавил сам Чика, сидевший на белом коне.
Зима устала от озлобления. Крест уфимской колокольни резал утробы сизых туч. Ветер валил столбы разрывов, рвал пороховые дымы. Мятежники ползли на редуты, стискивая заиндевелые сабли. Защитники палили из ружей, держа в зубах рукавицы. Канониры обухами топоров со звоном разбивали мёрзлые пирамиды чугунных ядер. Мертвецы в залубеневших зипунах сидели в снегу, словно пни.
Отряд Чики вскарабкался на окутанную паром главную батарею, где горячие пушки проплавили ямы в ледяных брустверах. Защитники ударили врукопашную: от их кулаков с башкир слетали треухие волчьи малахаи. Чика отступил. Картечь вспенила снега, и мятежники поползли прочь. Чика орал, стреляя из пистолетов, но белый конь под ним зашатался и упал замертво. Уфа отбила и второй штурм.
Сейчас все ратные поля вокруг Уфы застроены многоэтажками. В облике Уфы нет и следа былого упрямства. Уфа – город мягкий, южный, добродушный. Над старинными фигурными особнячками в зелени тополей стоят ампирные дворцы, выше дворцов – пёстрые и причудливые азиатские высотки. В Уфе кажется, что рядом – море: оно где-то за крутым обрывом Агидели. А море – это сама Башкирия, то штилевая в лесостепях, то вздыбленная штормом горных цепей.
Уфа простояла в блокаде до конца зимы 1774 года. Весной генерал Бибиков направил на спасение города специальный деташемент. Этот отряд пожелал возглавить генерал-интендант Александр Ларионов. Участь Уфы решилась в крепостях Нагайбак и Бакалы.
Нагайбак: башкирский Вавилон
Дорогу от Казани до Уфы за Мензелинском стерегли крепости Нагайбак и Бакалы. Вокруг них селились нагайбаки – татары, перешедшие в православие. Их вера превратилась в национальность: нагайбаки составили особую этническую группу. Под покровительство нагайбаков русская власть отправляла жить персов, арабов и бухарцев – спасённых казахских пленников, которые согласились принять христианство. Крепость Нагайбак стала маленьким башкирским Вавилоном.
Пещера Пугачёва близ села Нагайбак
Нагайбаки понимали: жить православными на земле ислама они могут лишь в мире с хозяевами – с башкирами. Когда Урал закачало пугачёвщиной, нагайбаки всполошились. Они не хотели бунтовать и не хотели, чтобы давить бунт пришли войска, ведь башкиры отомстят за погром. Комендант крепости Нагайбак увидел смятение жителей, забрал верных казаков и отступил в соседний Мензелинск.
Мензелинск осадили отряды полковника Караная Муратова. Неподалёку на Каме громил заводы старшина Месягут Гумеров. Чтобы контролировать неистовых башкир, Пугачёв должен был послать атамана для вавилонян Нагайбака. И Емельян подобрал им командира по идентичности: перса-христианина. Перс родился в Мешхеде, имя ему было Валит, а казаки звали его Василием Торновым или Васькой Персияниновым. Такое диво служило в команде Тимофея Подурова. Торнов отправился из-под Оренбурга в Нагайбак с армией из пяти казаков и сразу занял крепость.
Потом в крепости Бакалы Торнов сел за дастархан с Каранаем и Месягутом. Лихой перс и два отчаянных башкира составили отличную компанию, которая, опустошив кумганы, снялась с места и ускакала в Бёрды обмывать дружбу дальше. Пока они бражничали, генерал Бибиков, двигаясь из Казани в Бугульму, занял Нагайбак и Бакалы и разместил здесь свои команды. Под Уфой разъярился Ванька Чика, матеря гулёбщика-перса и его приятелей-башкир. Отряд Чики из-под Уфы полетел на Бакалы и Нагайбак и вышиб гарнизоны Бибикова. Торнов, Муратов и Гумеров в обнимку вернулись в Нагайбак и едва не угодили с пира на виселицу.
Они быстро сообразили, что бунт – это не веселье. Что всё по-настоящему. В начале марта 1774 года с заснеженного бастиона Нагайбака Торнов увидел штыки деташемента генерала Ларионова, который шёл освобождать Уфу от блокады. Нагайбак изготовился к бою. Два десятка генеральских пушек принялись издалека молотить Нагайбак ядрами. Затем в измочаленную крепость ворвались драгуны. Бойцы Торнова отчаянно отмахивались саблями, но не выдержали натиска.
Торнов отступил в Бакалы, к Месягуту и Каранаю. Перс и два башкира целую неделю держали оборону, перекрыв дорогу на Уфу. Пушки генерала полопались, драгуны полегли в сугробы. Лишь пехота, неудержимая, как оползень, под пулями пробороздила снега на брюхе и влезла на куртины. Бакалы пали. Но генерал Ларионов, поражённый сопротивлением мятежников, из Бакалов сообщил командующему Бибикову, что идти дальше на Уфу – смерти подобно, и он отказывается выполнять приказ.
Памятник «Шапочному мосту» в селе Нагайбак
Сражения под Бакалами потрясли и нагайбаков. И бунт для них продолжится в преданиях о Пугачёве, хотя Пугачёв сюда не наведывался. Будто бы Пугач здесь расстрелял из пушек церковь. Будто бы Пугач взял здесь казну, в которой был брильянт величиной с кулак – намного больший, чем «Кохинор», – и спрятал его в огромной пещере, куда въезжал на тройке. Будто бы пугачёвцы построили здесь «шапочный мост» через овраг: принесли землю в шапках и насыпали дамбу. Сие – деяния великого царя, а не бунтовщика. Для местных вавилонян Пугачёв превратится в Искандера Двурогого, Александра Македонского: это ведь он в цветистых легендах Востока рушил храмы, строил мосты и укрывал сокровища Согдианы.
А разгром в Бакалах разбросал Торнова, Муратова и Гумерова по округе. Васька Персиянинов с горсткой бойцов долго кружил по талой лесостепи, пока не примкнул к отряду полковника Кидряса Муллакаева. Кидрясу было 73 года. Он любил золото и книги, всегда сотрудничал с русскими и теперь не понимал, какой шайтан толкнул его на бунт. Кидряс сдался властям и сдал Василия Торнова. Бесшабашный перс очутился в сыром каземате Казани. Но через три месяца для Персиянинова просияло чудо: войско Пугачёва осадило Казань. Тюремные стражники, убегая, перекололи пиками всех узников, а Торнов упал под груду мертвецов и уцелел. Пугачёв принял его обратно в своё войско, произвёл в полковники и вручил полк.
Старинный памятный знак с церкви в Нагайбаке
Василий Торнов-Персиянинов дошёл с Пугачёвым до последнего разгрома и попал в плен во второй раз. Но второго чуда не случилось. 10 января 1775 года в Москве на Болотной площади Торнова подняли в петле над эшафотом, который ещё был залит горячей кровью Емельяна Пугачёва.
Над осаждённой Уфой реяло знамя с изображением коня. Вообще-то на гербе Уфы была куница. При Петре I гербы городов выбили на печатях, что хранились в Герольдмейстерской конторе. Но её директор, достойный итальянец Санти, украл половину печатей и сбежал. Петербург не смог вспомнить старый герб Уфы, и буйным башкирам дали новый – коня. Куница вернулась лишь в конце XVIII века.
После двух штурмов Чика оставил Уфу в осаде. Город страдал не от голода, а от холода. Драгуны делали вылазки не на врага, а в ближайшие рощи, и башкиры охотились за дровяными командами. Пушки бунтовщиков регулярно молотили по Уфе, а отряды налетали на пикеты уфимцев, проверяя оборону на прочность.
Но в целом Ваньке Чике было не до Уфы. Он руководил всем бунтом от Камы до Тобола. Его атаманы осаждали города, заводы, крепости и монастыри. Казак Чика стал равновелик Пугачёву. По плану Бибикова, князь Голицын должен был оторвать бунту оренбургское крыло, а генерал Ларионов – уфимское. Но отряд Ларионова встал в Бакалах. «С места сдвинуть не могу!» – рычал в письме Бибиков.
