– Граф Суворов был замечательный человек, – опять сказала старушка, когда мы прощались, и придержала собаку, гремевшую цепью около дома.
Из тоннеля, где краской был нарисован черт с вилами, на мост выехал грузовик с двумя философски спокойными мулами в кузове. Когда-то здешней дорогой только на этих невозмутимых животных и можно было проехать. Теперь – машины, машины, одна за другой.
– Спешите, – сказала старушка, подняв руку, – что-то погода мне начинает не нравиться…
* * *
В горы, на перевалы тут едут не иначе, как узнав сводку погоды на два дня вперед. Мы так и сделали. Но погода повсюду не ведет себя в соответствии с предсказаниями. На Сен-Готардтском перевале мы попали в холодный плотный туман. Дорога тут километров двенадцать идет тоннелем и, когда из тоннеля мы наконец выбрались, то не сразу это заметили. Ехали в толще тяжелой тучи, осевшей тут, на макушке у Альп. Дорога сделалась скользкой и к тому же она петляла по краю пропасти и вела нас не вниз, а кверху, еще к одному перевалу…
Веселые разговоры в машине смолкли. Мы глядели через стекло в три пары глаз и каждый думал: а вдруг перевал закрыт?
Так оно и случилось. Минут через тридцать наши зеленые «Жигули» уперлись в шлагбаум, на котором висела табличка: «Перевал Нюфененпасс закрыт».
В отличие от Суворова у нас был путь к отступлению – вернуться прежней дорогой. Но не закрыт ли теперь перевал Сен-Готардт, который мы только что миновали? Сквозь пелену густо пошедшего снега справа светился маленький огонек. Оказалось, у печки в хижине греются трое дорожных рабочих и «смотритель» здешнего перевала. Он подтвердил: «Да, только что передали: Сен-Готардт тоже закрыт».
Вот она, альпийская мышеловка. Снег превращает нашу машину в белую пухлую куклу. Еле виднеется на шлагбауме красный фонарь. Вся жизнь неведомо где внизу. А мы – на вершине, запертые с двух сторон. У одного из сидящих в машине к тому же в кармане билет на самолет, улетающий утром в Москву.
Смотритель, вполне понимающий положение, приоткрыл дверцу:
– Я бы на вашем месте рискнул. Шлагбаум не подымаю. И прошу помнить: я ничего не советовал. Шлагбаум можно объехать вот тут…
Это все, что мог для нас сделать пунктуальный, но сердобольный швейцарец.
Держим совет. За рулем сидящий «фельдмаршал», выслушав всех, принимает решение:
– Ну, зеленые «Жигули», теперь вся надежда на вас…
Мы не ехали, мы двигались. Ощупью. Со скоростью пешехода. Рустэм сидел, вцепившись в баранку, а мы – в верхушки сидений. Даже степной дорогой при такой непогоде ехать было бы безрассудством. А тут слева – пропасть, от которой нас отделяют то низкие столбики, то барьерчик из камня, а справа – скалы, к которым мы жмемся, как дети к матери в минуту крайней опасности.
Ни звука, ни огонька. Видимость – пять шагов. В одном месте с такой же скоростью, как и наша, призрачным катафалком навстречу проплыл «Мерседес». И это чуть ободрило: все-таки не одни…
Целую вечность мы плыли как бы с повязками на глазах. Оказалось: всего лишь час. Снег с туманом стали редеть, и дорога обрела уклон вниз. И вот она радость – вдруг сразу все кончилось! Нет ни тумана, ни пелены снега. Луна огромная и какая-то свежая, как после купанья, висит над Швейцарией. Темнеют слева черные гребни скал и рваные тучи. Под ногами снег, прихваченный легким морозом. Рустэм оглядел, ощупал наш зеленый корабль и засвистел марш в честь завода на Волге. И все мы вдруг жадно набросились на пакет с пирожками и бутербродами.
Внизу приветливо мигали теплые огоньки деревушек, где, как известно, делают славный сыр, и городков, где производят часы столь же славные. До ночлега было километров под триста. Значит, приедем не ранее двух часов ночи. Но какая беда! Дорога сухая, чистая и под гору, под гору, к Женевскому озеру…
Фото из архива В. Пескова. Ж. Ризванова, В. Песков. Женева – Москва. 26 апреля 1980 г.
Швейцарский городок Андерматт стоит в Альпах на перекрестке путей, ведущих в Италию, Австрию, Францию, причем на ключевом перекрестке – у Сен-Готардского перевала. За горстку домов, прилепившихся к скалам, было в истории много жестоких боев и стычек. Однако трудно представить себе сейчас что-либо более мирное и спокойное. На узких мощеных улицах у домов стоят горшки с геранью, у кофейни синеет аквариум с резвыми рыбками, дрозды обедают на рябинах. Туристский сезон окончен, и городок погрузился в альпийский сон. Ищем, у кого бы спросить нужный нам дом № 253, но на улице – ни единого человека. Наконец-то старушка с собакой.
– А, дом Суворова… Да вот он, напротив…
Заурядная, обшитая чешуйчатым тесом постройка с островерхой крышей и карманами висячих пристроек сразу же в наших глазах обретает значительность. Ради этого дома мы и ехали в Андерматт.
24 сентября 1799 года после штурма Сен-Готардского перевала войско Суворова заночевало в маленьком городке. Можно себе представить, что было тут на площади перед домом – дым полевых кухонь, говор солдат, вестовые на лошадях…
Фельдмаршал, по описаниям, занимал комнаты третьего этажа. Сейчас дом жилой. Двойное окно с голубыми ставнями настежь открыто. В окне на вешалке, как видно, для упреждения порчи от моли, висят синего цвета штаны с красным кантом – комнату занимает семья железнодорожного машиниста.
Переговариваясь и делая снимки, мы обошли дом и приготовились уже распрощаться с этой помеченной медной доской постройкой, благополучно одолевшей двухсотлетнюю толщу лет, когда увидели перед домом еще одного человека. Реликвия суворовского похода его, как видно, не занимала. Задержали внимание трое людей-иностранцев. Когда мы вопросительно-вежливо ему кивнули, человек, улыбаясь, ответил по-русски: «Здравствуйте…»
«Дом Суворова».
Встречному было под семьдесят – непокрытая голова была сплошь белой. Однако слово старик к нему явно не подходило. Спортивная синяя куртка, гольфы, ботинки для хождения по горам, вокруг шеи повязан бордовый свитер. Предупреждая вопросы, он сам спросил:
– Знаете, где я учился русскому языку?.. Тут, в Швейцарии, у русского пленного, бежавшего из Германии.
Понимая, что разбудил любопытство, человек указал на открытые двери кофейни.
– Зайдемте. Я очень взволнован и по-русски говорю плохо. Но это будет вам интересно…
За столом, опуская в кипяток на нитке пакетики с чаем, мы познакомились ближе.
Встречного звали Карл, Карл Келлер. Рано утром он приехал в эти места электричкой из городка Арау. Семь часов был в горах. В Андерматт спустился перекусить. Это обычное для него воскресенье. Он одинокий пенсионер. Хождение по горам – главная радость…
Мы тоже сказали, как и что привело нас в маленький городок.
– Меня охватило волнение, когда услышал ваш разговор. Я не мистик. И все-таки удивительно – именно сегодня там, в горах, я вспомнил Петра. Именно сегодня я много думал о нем…
В кофейне, кроме нас, никого не было. Девушка-официантка и повар в большом колпаке. Прислонившись к стойке, вместе с нами слушали человека, взволнованного воспоминанием.
* * *
В 1942 году Карл Келлер преподавал в Арау французский и итальянский язык. Брат его был шефом полиции. От брата он и узнал, что среди русских, бежавших из плена и живших в Швейцарии в лагере-интернате, есть парень, с которым ему интересно будет познакомиться.
«Мы познакомились и сразу почувствовали друг к другу симпатию…» Русского звали Петр. Фамилия его была Билан. Он был до крайности изможден. Ускользнув от фашистской охраны, пленный добрался до Рейна и ночью его переплыл. На швейцарском берегу его подобрали едва живого.
«Встречались мы часто. О многом беседовали. И через какое-то время я посчитал долгом вызволить Петра из барака и поселить на ферме…» Тут русский за хлеб насущный работал на огороде и убирал кукурузу. Но тут он был свободен, мог ходить по окрестным горам. Со своим другом Карлом он смог приехать даже сюда вот, на Сен-Готардский перевал. «Мы стояли так же, как с вами, у дома Суворова. А в этой кофейне, вот тут же в углу, пообедали…»
Карл.
«Петр был художником. Он рассказывал, что учился в Одессе. Но я видел: художником он рожден…» Швейцарец купил русскому другу краски, а лагерный парикмахер снабжал его рамами и холстом. Картины Петр парикмахеру и отдавал, за что старик бесплатно художника стриг и давал немного денег.
«На картинах Петра были горы, луга, домики с тропами по холмам – наша страна, вы видели, живописна. Но часто у Петра повторялся один и тот же мотив: желтоватого цвета равнина, пирамидальные тополя и голубая полоска моря. Его родиной был Мелитополь. Он говорил: «Карл, ты в наших равнинных местах умер бы от тоски. А я вот тоскую по этой равнине. Что там сейчас?..» Мы много говорили о жизни, я поражался глубине его суждений, его пониманию ценностей жизни. Он подсмеивался надо мной: «Вы, жители гор, мыслите по вертикали, а я – равнинный человек – мыслю горизонтально».
