тетради и принялась умываться.) Тоже из-за комплекса неполноценности?
Я сказал Карен, что должен учиться воспринимать действительность более активно, а не только с посторонними мыслями. Она со мной сердечно согласилась.
Легкая музыка, цыгане. Карен, восторженная, сидела на лестнице.
Трио Эрцбишоф. Уже к ночи отвез Карен и вернулся обратно. Никаких таверн, хотя мы пили, и после вина в голове поднялась волна.
Снова мысли заняты Н. Это понятно, но уже с другим подходом к произошедшему; как мой невроз вместе с ее (гордыней, независимостью и т. д.) может привести только к моей катастрофе. Спираль, изогнутая вниз. Самоуничижение, ослабление и т. д. Карен это подтвердила.
Я должен перестать вращаться вокруг самого себя. Открыть окна, двери, впустить мир. Тогда он меня когда-нибудь понесет. Чувство, что его всегда мне не хватало. Я вращался вокруг «отчужденного себя». Естественная самость воспринималась бы в соединении с миром и жизнью совершенно естественно. Вместо этого я держал себя в западне изолированной «Больной любви»* (Ганс Егер), сам себя запер и таким образом только усилил свою зависимость, поскольку ничего не осталось, когда отношения разрушились. Стеклянный колпак любви; нет, не любви, а того, что под ее именем скрывало эту зависимость.
В течение дня никакой депрессии. Но все-таки нервозность. Взялся за карты. Желание, чтобы Н. что-нибудь предложила, а я бы ответил отказом, чтобы прервалась эта связь. Если бы она приехала сюда. Тотчас, бессмысленно. Я снова стал бы расстраиваться, будто я все испортил. Мы могли бы по-человечески поговорить о ее отношениях. Именно то, что могло бы перейти в дружбу.
Слабость не проходит только потому, что ты выяснил ее причину.
Открой себя для жизни! Попытайся оживить онемевшие, невостребованные органы! Поначалу это больно, как гимнастика. И хочется поскорее это прекратить. Брось, пожалуй, как-нибудь, но поймай снова.
Принять интерес к миру. Обратить внимание на то, что написала Грета Миллер-Хауэнфельс: как я должен ценить то многое, чем одарил меня Господь.
Написал ей сегодня, чтобы приехала на несколько дней.
Письмо от Торбергов; собираются весной в Европу. Внезапное чувство: зачем я, собственно, еду в Нью-Йорк? Марлен, Торберг уехали – мысль о Европе становится все сильнее. Оскар*, Цук, Торберг – можно ездить, Нью-Йорк ограничить до двух месяцев или и того меньше.
Если не начнется война. Вечная угроза.
Надо иметь больше друзей. Как Наташа. У нее они всюду. Кем была бы она без них? Потеряна. Для себя самого всегда можно иметь достаточно времени. Мне же всегда все это казалось только потерей времени или времяпрепровождением – время, которое я провожу не с женщиной, которую я люблю. Я был всегда для них доступен; они вводили ограничения. Так быть не должно!
17.08.<1950. Порто-Ронко>
Вечером огонь в камине. Молодая кошка, будто Павлова, прыгающая и танцующая среди ночных мотыльков. Зыбкое настроение: нетерпение, сомнение в работе, экспансивные желания, Наташа, «за» и «против», досада на зависимость, нежные путы. Без сомнения, меня беспокоит то, что она в Европе.
Понимаю, что до тех пор, пока у нее этот «невроз гордыни» («Почему ты не решаешься любить меня» и «Нет того, кто был бы достаточно хорош для меня»), нет другого выхода, кроме как уйти. Все письма прошлого года, которые она писала, когда мы расставались, были скорее желанием унизить меня.
Позже: Карин Штильке, Детте Оппенгеймер (молодая, красивая, неуправляемая, кажется, слишком большие ноги и туфли, однако не без очарования). Далека от мысли: быть может, появятся вдруг лицо или жест, которые вытеснят Н. Временами холодное, колючее лицо Наташи, устало-колючее, потом вдруг озаряется улыбкой и сиянием глаз, но и глаза нечасто бывают такими.
Вспоминаю, как в году 1936-м или 1937-м хотел трепетать, требовал этого, чтобы задевало, склонялся под бурей, думал, что не смогу больше так. Вскоре это пришло. Тринадцать лет я трепетал. И не вижу теперь конца.
Утешительная и ужасная мысль: любимые женщины со временем стареют. Алчность (отвергнутой) любви. Обнаружить морщины, усталость, серый налет на коже с тайным ожиданием когда-нибудь обрести освобождение, когда возраст сделает то, на что не способны никакие желания и воля; наконец разлюбить любимое лицо.
Для Н. типично, она мне об этом часто говорила: другие мужчины были загнаны, затравлены, она могла бы им отдаться (Сент-Экзюпери). Я был не первый. Отсюда легкая продолжительная ненависть, ее комплекс гордыни: начало наших отношений приводить как причину всего остального; ненависть, с которой она заявляла, что хотела признавать во мне только вульгарность, появившуюся тогда и т. д.
«Что меня особенно впечатляло за все эти месяцы охоты, это именно стоическое мужество дичи: она всегда боролась до последнего, никакое восприятие боли не омрачало ее жизненную отвагу, ничто ее не могло сломить, кроме самой смерти» (Книга об охоте в Африке, Вивиан фон Ваттервигль).
В природе всякая вещь, которая уступает, просто незаконна.
«Самоуничтожающийся тип» – в какой-то степени обо мне. Поступать с другим несправедливо, чтобы, страдая от несправедливости, снова к нему вернуться, – поведение жертвенного Рака, мученичество через привлечение обид, спекулирование ситуациями, так что они, в том числе любовные, становятся бесполезными драматизациями. Возвращаются к сексуальным приключениям и т. д.
Что за комбинация! Н. и я. Я не мог придумать ничего лучше, все было прежде таким же: Марлен, Петер. Всегда во второй половине отношений, когда они должны бы стать слабее, я же держался за них, привязывался, не хотел упускать.
Дождь, дождь. Настроение лучше, чем вчера. Намерения. Желания. Воля. Работал в шляпе, спасаясь от сквозняка и холода. Разговоры с Розхен, которая мне сочувствует. Читал книгу Карен.
20.08.<1950. Порто-Ронко> воскресенье
Вчера вечером дома. Работал на террасе. Молодой месяц висел целый час, пока не скрылся за горами на западе. Не скрылся, шел, плыл, парил – пока огромные часы мира не привлекли его к возвращению на один день за горы.
Хорошее, свободное настроение. Уравновешен, сдвиг маятника в эту сторону. Юпитер над домом. Чувствую, что давление Наташи ослабело.
Сон: перед каким-то отъездом. То ли на пароходе, то ли где-то, где было много лестниц. Много людей, столовая, которая скорее похожа на жилую комнату; каждый раз перестановка для приема пищи. Люди, среди них и женщины. Мой багаж (по крайней мере, два чемодана) стоял справа от меня. Один чемодан открыт, в нем огромные коробки с конфетами и печеньем. Вдруг оказался с Георгом Шлее. Предложил ему угоститься. Взобрался с ним на небольшой помост или ступень, чтобы из лежавшего высоко чемодана выбрать бомбоньерку. Он сказал, что подобного никогда не видел. Я: «Хорошо, выбери себе что-нибудь». Потом за столом он взял
