Я спросила монсеньора Стринковски о расщеплении тканей. Он без колебаний ответил, что для церкви неприемлема «мысль о том, что человеческие останки утекают в канализацию». Он сказал, что католическая церковь всегда считала, что хоронить человека следует достойным образом, вне зависимости от того, хороним ли мы тело или только пепел. (Рассеивание пепла по-прежнему считается грехом.) Когда я объяснила, что компания планирует ввести в систему дегидратор, чтобы превратить жидкие останки в сухой порошок, который затем можно закопать, как пепел, на другом конце линии возникло некоторое замешательство. Наконец последовал ответ: «Я думаю, это возможно». По голосу было слышно, что монсеньор Стринковски с нетерпением ждет окончания разговора.
Граница между уничтожением твердых отходов и похоронным ритуалом поддерживается очень строго. Это одна из причин, почему Агентство по охране окружающей среды США не регулирует работу крематориев. Чтобы оно смогло регулировать их работу, на крематории должна распространяться статья 129 Закона о чистоте воздуха, касающаяся «Сжигания твердых отходов». И это означает, как объяснил мне Фред Портер из отдела стандартов Агентства по охране окружающей среды в Вашингтоне, что то, «что мы сжигаем в крематориях, является твердыми отходами». Агентство по охране окружающей среды США не хочет услышать обвинений в том, что оно называет останки дорогих для кого-то людей «твердыми отходами».
Вииг-Масак может преуспеть со своей концепцией компостирования, поскольку понимает, насколько в сознании семьи важно достойное отношение к телам, которые никак нельзя рассматривать в качестве отходов. Конечно, в некоторой степени все «достоинство» определяется упаковкой. Как мы понимаем, ни разложение, ни сжигание, ни препарирование, ни расщепление тканей, ни компостирование нельзя назвать достойным уходом. Все эти процессы довольно неприятны. Чтобы сделать их приемлемыми, следует придумать для них правильные названия: захоронение, кремация, анатомическое пожертвование, «восстановление водой», экологические похороны. Мне раньше казалось, что традиционный способ захоронения моряков выглядит неплохо. Я представляла себе солнце над океаном, бесконечную синеву. Но однажды я беседовала с Филиппом Бэкманом, и он сказал, что один из самых чистых, быстрых и экологически безвредных способов ликвидации тела состоит в том, чтобы опустить его в море у берега, где живут крабы, которые любят человеческое мясо не меньше, чем люди любят крабовое. «Они сделают дело всего за пару дней, — сказал он. — Все чисто, и все вернулось в природу». Мое восторженное отношение к похоронам в море, не говоря уже о крабовом мясе, внезапно и окончательно пропало.
Вииг-Масак закончила говорить, и слушатели зааплодировали. Если они воспринимают ее в качестве врага, то они это здорово скрывают. После доклада фотограф попросил нас встать рядом с Хелсингом и двумя другими директорами, чтобы сделать фото для сайта компании. Мы встали, выдвинув одну ногу и одно плечо вперед, как исполнители песен в стиле ду-вуп, только в неожиданно строгих костюмах.
Пока я проходилась по своей одежде роликовой щеткой с эмблемой компании Fonus, я слышала, как Хелсинг говорил, что компания планирует разместить на своем сайте ссылку на технологию Promessa. Итак, контакт был установлен.
На одном из холмов по дороге, ведущей от Йонко-пинга к дому Вииг-Масак, расположено кладбище. Если вы подъедете к этому кладбищу с задней стороны, то увидите небольшое поле, на котором через какое-то время церковь даст разрешение рыть новые могилы. На половине высоты холма, среди нескошенных трав, растет небольшой рододендрон. Это опытная могила, созданная по технологии Promessa. В декабре прошлого года Вииг-Масак создала приблизительный эквивалент восьмидесятикилограммового человеческого трупа, используя замороженную и высушенную коровью кровь и замороженные, высушенные и измельченные кости и мясо. Она положила порошок в коробку из кукурузной муки и зарыла на глубину 35 см, так чтобы к компосту мог поступать кислород. В июне она вернется, чтобы разрыть могилу и убедиться в том, что коробки больше нет, а ее содержимое начало свое метафизическое путешествие.
Вииг-Масак и я молча стоим у могилы безымянного животного, как будто отдавая дань уважения. Уже стемнело, и трудно разглядеть растение, но, кажется, оно чувствует себя хорошо. Я говорю Вииг-Масак, что это великолепно: эти поиски экологического пути, знаки памяти. Я хочу сказать, что всеми корнями за нее, но все же выражаю свои чувства, не используя садового лексикона.
И это правда. Я надеюсь, что у Вииг-Масак все получится и у WR тоже. Я за то, чтобы во всем был выбор — и в жизни, и в смерти. Вииг-Масак обрадована моей поддержкой, как была обрадована поддержкой церкви Швеции, спонсоров, а также тех людей, которые дали положительный ответ при опросе по поводу компостирования. Ветер колышет листья на мемориальном деревце. «Мне всегда было очень важно чувствовать, что я не сумасшедшая», — произносит она.
12. Об останках самого автора
У профессоров анатомии давно существует традиция завещать свои тела медицинской науке. Хью Паттерсон, чью лабораторию в Сан-Франциско я посетила, говорит об этом следующим образом: «Мне нравилось преподавать анатомию, и посмотри, я смогу продолжать делать это после смерти». Он сказал, что таким образом пытается обмануть смерть. По словам Паттерсона, знаменитые учителя анатомии в Падуе и Болонье в эпоху Возрождения при приближении смерти вызывали к себе лучших учеников и просили сделать из их черепа анатомическое пособие. Если когда-нибудь будете в Падуе, можете взглянуть на некоторые из этих черепов на медицинском факультете университета.
Я не преподаю анатомию, но могу понять такое решение. Несколько месяцев назад подумывала, не сделаться ли скелетом в учебном классе медицинского факультета. Когда-то давно я читала рассказ Рэя Брэдбери о человеке, которому не давал покоя собственный скелет. Он воспринимал его как разумное и зловещее существо, поселившееся внутри него и ожидающее его смерти, после чего кости смогут наконец зажить самостоятельно. Я стала думать о моем скелете, этой твердой замечательной конструкции внутри меня, которой я никогда не увижу. Я не воспринимала его как узурпатора, скорее как дублера, способного на бессмертие. Я любил а слоняться по комнатам, ничего больше не делая, и посмотри, я делаю это и после смерти. Кроме того, учитывая низкую вероятность существования загробной жизни, в том числе и на других планетах, попав на медицинский факультет, я смогла бы наконец увидеть, как выглядят мои кости. Мне понравилась мысль, что после моего ухода мой скелет сможет жить в залитой солнцем и наполненной голосами классной комнате. Я хотела бы быть загадкой для будущих студентов-медиков: Кем была эта женщина? Что она делала? Как она сюда попала?
Безусловно, «загадочности» можно добиться гораздо более простым способом — путем завещания останков для научных исследований. Примерно 80% тел, переданных для научных исследований, попадают в анатомические лаборатории для препарирования. Практически наверняка лабораторный труп занимает мысли препарирующих его студентов. Но для меня проблема заключается в том, что, хотя скелет остается неизменным и эстетически приятным, этого не скажешь о теле восьмидесятилетнего человека. Мне не хочется вызывать отвращения у молодых людей своей обвислой кожей и атрофированными конечностями. Мне сорок три, и на меня уже смотрят без восторга. Предстать в виде скелета было бы не так унизительно.
Я решила заняться этим вопросом и связалась с антропологическим музеем Максвелла в Университете Нью-Мехико, который принимает тела специально для извлечения костей. Я рассказала музейному работнику о своей книге и попросила разрешения прийти и посмотреть, как делают скелеты. В рассказе Брэдбери кости главного героя извлекает через рот некий чужестранец, замаскированный под прекрасную женщину. Остальное тело собирается в виде бесформенной лужи в спальне, и при этом не проливается ни капли крови.
Чего не скажешь о лаборатории музея. Мне сказали, что я могу увидеть одну из двух стадий процесса: «разделку» или «вываривание». Разделка представляет собой приблизительно то, что мы понимаем под этим словом. Сотрудники лаборатории высвобождают кости единственным возможным путем — путем обрезания окружающей их плоти. Оставшиеся мышцы и сухожилия растворяют путем вываривания костей в каком-то растворе на протяжении нескольких недель, периодически сливая бульон и заменяя его новым раствором. Я представила себе молодого студента из Падуи, склонившегося над кастрюлей, в которой кипит голова любимого профессора медицины. Я также подумала об актерах из труппы шекспировского театра, о котором читала несколько лет назад. Они отказались выполнить последнюю просьбу одного из своих собратьев, который перед смертью попросил, чтобы его череп использовали на сцене в качестве черепа Йорика. Людям действительно непросто исполнить такое пожелание.
