Гроссман очень интересовался характерами снайперов. Он был хорошо знаком с Зайцевым и другими меткими стрелками, в частности с Анатолием Чеховым. Анатолий, как и его отец, работал на химическом заводе. Чехов с детства «познал темные стороны жизни»[480] – отец пил. В школе мальчик больше всего любил географию, и теперь, подолгу лежа в укрытии и поджидая очередную жертву, он мечтал о дальних странах и путешествиях. У Чехова бесспорно имелся талант стрелка, и где ему было раскрыться, как не на войне? Анатолий был лучшим в школе снайперов. Этому 20-летнему парню от природы было чуждо чувство страха смерти – точно так же, как орлу чужд страх высоты. Он обладал редким даром маскироваться. Позиции Чехов выбирал, как правило, на верхних этажах высоких зданий. Чтобы вспышка выстрела не выдавала его местонахождения, Анатолий придумал специальную насадку на винтовку, и еще он никогда не стрелял при плохом освещении, в частности в сумерках. Кроме того, этот снайпер предпочитал, чтобы перед ним была светлая стена.
Однажды Чехов взял Гроссмана с собой. Самой легкой добычей для снайперов были солдаты, доставлявшие на передовую пищу. Вскоре показался пехотинец, назначенный в дежурство по кухне. Настроив оптический прицел, Чехов взял на пять сантиметров выше его носа. Раздался приглушенный выстрел, и немец упал навзничь, выронив термосы. Снайпер буквально дрожал от возбуждения. Появился второй солдат. Чехов убил и его. Вперед пополз третий фашист и тут же был сражен метким выстрелом. «Трое», – пробормотал себе под нос Анатолий. Окончательный счет будет подведен позднее. Лучший результат Чехова – 17 солдат противника за два дня. Смерть того, кто нес не еду, а воду, по словам Анатолия, можно было считать двойной удачей, поскольку немцам в этом случае приходилось пить грязную, зараженную воду. Гроссман писал, что в этом парне, мечтающем о дальних странах и жалевшем «бить по живому», отражается дух Отечественной войны.[481]
Хорошо известен был и Маненков из 95-й стрелковой дивизии. После того как в боях за оружейный завод «Баррикады» этот бронебойщик подбил шесть танков, он удостоился звания Героя Советского Союза.[482] Снайперы были не только в пехоте, но и в других родах войск. Лейтенант Виноградов из 149-го артиллерийского дивизиона считался лучшим артеллеристом, а кроме того, далеко и метко бросал гранаты. Когда Виноградов вместе с 26 бойцами трое суток был отрезан от своих, в первом сообщении, которое ему удалось переслать, он просил не еду, а боеприпасы. Даже оглохшего после контузии лейтенанта по-прежнему продолжали считать «лучшим охотником на фрицев».[483] Наверное потому, что однажды ему удалось выследить и убить немецкого офицера, командира роты, и принести своим важные документы.
Немецкие дивизии продолжали натиск, двигаясь к югу от тракторного, к заводу «Баррикады». В ночь на 17 октября Чуйкову снова пришлось перенести свой командный пункт. В конце концов он обосновался на обрывистом берегу Волги напротив Мамаева кургана. На следующий день немцы крупными силами прорвались к реке, но в результате контратаки были отброшены назад.
Единственное обнадеживающее известие в штаб 62-й армии принес полковник Камынин. Он был послан в отрезанную часть, державшую оборону севернее тракторного завода у поселков Рынок и Спартаковка. Камынин сообщил, что войска продолжают сражаться и действуют умело и храбро. Опасения вызывали бригады народного ополчения. В ночь на 25 октября группа бойцов 124-й особой бригады, «бывших рабочих Сталинградского тракторного завода»,[484] решила перейти к немцам. Против высказался только один человек, но его угрозами заставили присоединиться к большинству. На «ничьей» земле этот ополченец сделал вид, будто ему нужно перемотать портянку, отстал и бегом вернулся к оставленным позициям. Дезертиры стреляли ему вслед, но безуспешно. Боец вернулся в расположение своего полка и тут же был арестован. Его отдали под трибунал за то, что не принял решительных мер, не предупредил командира своего подразделения и тем самым позволил предателям дезертировать.
Упорные бои на заводах «Баррикады» и «Красный Октябрь», а также вокруг них продолжались. Атаки и контратаки следовали одна за другой. Штаб одного из батальонов 305-й пехотной дивизии вермахта располагался так близко от противника, что можно было услышать телефонные переговоры русских офицеров, которые они вели из своего блиндажа.[485] Когда немцы после яростной атаки окружили его, оставшиеся в живых командиры по рации вызвали на себя огонь «катюш».
Немецкие солдаты вынуждены были признать, что «собаки дерутся как львы».[486] Их потери росли с каждым днем. Среди разрывов снарядов, автоматных очередей и визга рикошетивших от кирпичных развалин пуль то и дело слышались крики раненых: «Sani! Hilfe!»[487] Территория, обороняемая 62-й армией на правом берегу, сократилась до нескольких плацдармов глубиной не больше нескольких сотен метров. Немцы захватывали улицу за улицей, один квартал за другим, оттесняя советские войска все ближе к Волге. Завод «Баррикады» был почти весь занят частями вермахта. Последняя переправа, через которую 62-я армия получала пополнения, боеприпасы и продовольствие, находилась под прямым огнем немецких орудий. Все подкрепления приходилось бросать туда, чтобы удержать этот клочок земли. В советских дивизиях оставалось по нескольку сотен человек, но они продолжали сражаться, активизируясь в темное время суток. «Ночь и ночной бой были для нас родной стихией»,[488] – писал, вспоминая эти страшные дни, Чуйков.
А немецкий ефрейтор писал домой вот что: «Отец, ты всегда говорил: “Будьте верны своему долгу, и вы победите”. Я помню эти слова, но сейчас для каждого думающего немца пришло время, чтобы понять: эта война – полное безумие. Невозможно описать, что здесь происходит. В Сталинграде все, у кого еще есть голова и руки, женщины наравне с мужчинами, продолжают сражаться».[489] Другой немецкий солдат уже ни на что не надеялся: «Не беспокойся и не огорчайся, так как чем раньше я лягу в землю, тем меньше мучений выпадет на мою долю… Часто мы говорим себе – ну, теперь-то уж точно Россия должна капитулировать, но, увы, эти невежественные, тупые люди никак не хотят понять очевидное».[490] Третий, очевидно озирая руины Сталинграда, написал: «Здесь мне на ум часто приходят слова из Священного Писания: “Не останется камня на камне”. И это истинная правда».[491]
Глава 13
Последний натиск Паулюса
Жизнь немецких дивизий, дислоцированных в степи под Сталинградом, шла своим чередом. Конечно, она кардинально отличалась от той, что пришлась на долю соединений, воюющих в городе. В степи имелась линия обороны, которую нужно было удерживать, и случались эпизодические атаки противника – их приходилось отражать, но в целом условия вдали от передовой можно было назвать неплохими. В воскресенье 25 октября офицеры одного из полков 376-й баварской пехотной дивизии даже пригласили своего командира генерала Эдлера фон Даниэльса посостязаться в стрельбе. Они устроили традиционный мюнхенский Oktoberfest – массовое гулянье, в котором предусматривалось и такое развлечение.[492]
Главной своей задачей в этот период солдаты считали подготовку хороших зимних квартир. «Местность здесь совсем непривлекательная, – написал домой пехотинец 113-й дивизии. – До самого горизонта ни деревни, ни рощи, вообще ни деревца, ни кустика и ни капли воды».[493] Русских военнопленных и «хиви» заставляли строить блиндажи и копать бункеры. «Нам необходимо как можно эффективнее использовать этих людей, потому что у нас не хватает рабочих рук»,[494] – написал домой один из немецких офицеров. Строительный материал в степи взять было неоткуда, поэтому дивизиям вермахта приходилось отправлять грузовики и рабочие команды в Сталинград, чтобы те разбирали завалы. Из города везли камни, деревянные брусья и бревна – в ход шло все. Солдаты 297-й дивизии, стоявшей на позициях южнее Сталинграда, рыли пещеры в задернованных склонах глубоких балок – сухих долин. В пещерах укрывали лошадей, устраивали склады, а впоследствии и целый полевой госпиталь. Все оборудование и снаряжение доставлялось по железной дороге из Германии. Бабье лето, как называют погожий период в начале осени, в 1942 году пришлось на первую половину октября, и немцы спешили подготовить себе то, что уже называли Haus.[495] Даже новобранцы понимали, как это важно, ведь им предстоит провести здесь всю зиму.
Гитлер разработал свои собственные инструкции на зимний период. Он ждал от своих войск «крайне активной обороны и абсолютной веры в победу».[496] Поступило распоряжение танки укрыть от морозов и бомбежек в специальных бетонных бункерах, однако материалы, необходимые для строительства, так и не подвезли, поэтому техника стояла под открытым небом. В штабе 6-й армии тоже разрабатывали подробные планы и среди прочего заказали киноролик – финский научно-популярный фильм «Как построить сауну в поле».[497] Впрочем, сауны, как и многое другое, построены не были. «Фюрер приказал нам защищать позиции до последнего человека, – писал домой в Германию Гроскурт. – Конечно, мы и сами это сделаем, поскольку, если нас выбьют из блиндажей и укрытий, это едва ли улучшит наше положение. Мы знаем, каково это – остаться без крова в голой степи».[498]
