Несмотря на изрядную долю горечи разочарования, любовь к Союзу, удовлетворенность некоторыми нашими достижениями, несомненно, была. Меня радовало, что Союз развивает критику, установил влияние над журналами. В журнал «Искусство кино» была нами рекомендована Л. П. Погожева, литератор не бог весть какой, но человек энергичный и образованный. Очень меня радовало, что ее заместителем согласился стать Шура Новогрудский, мой однокашник по ВГИКу, работавший до войны заместителем редактора газеты «Кино», потом перешедший в ТАСС. Как и я – беспартийный, он не стремился к высоким должностям, зато культурно и охотно работал за начальников. «Искусство кино» под его руководством заметно пошло в гору.
Улучшился и журнал «Советский экран», бывший чем-то вроде ведомственного бюллетеня при Кинокомитете. Туда мы рекомендовали Е. М. Смирнову, заведующую кафедрой истории кино ВГИКа после «разоблачения» Н. А. Лебедева. Как и во ВГИКе, в «Советском экране» она мягко улаживала конфликты, давала возможность работать всем, кто хотел и умел, ценила авторов, доверяла молодежи. В киноредакцию газеты «Советская культура» пришел Володя Шалуновский, выпускник сценарного факультета ВГИКа, когда-то мой студент. Плацдарм для развития кинокритики образовался, и все чаще начали появляться имена молодых – выпускников ВГИКа, ГИТИСа, факультета журналистики МГУ...».
Стоит отметить, что все перечисленные деятели (Л. Погожева, Е. Смирнова), пришедшие к власти в ведущих кинематографических печатных органах, относились к либеральной части киношной братии, что явно указывало на то, чья сила «ломила» в кинематографическом мире.
Между тем при новом завхозе – Г. Марьямове – удалось значительно улучшить жизнь киношной братии. Например, именно при нем многие звезды советского кинематографа перебрались жить в новые дома возле метро «Аэропорт» (улица Черняховского и прилегающие окрестности). Там же разместилось издательство журнала «Искусство кино». Остальная киношная элита жила в других местах города, перебравшись туда из опостылевшей ей «слезы социализма» (жилгигант на улицах Большая Дорогомиловская и Полянка): например, на улице Пудовкина напротив «Мосфильма» был целый киношный микрогородок. А вот Иван Пырьев поселился в сталинской «высотке» на Котельнической набережной и жил там припеваючи. Вот как об этом вспоминает режиссер Владимир Наумов:
«Однажды мы с Аловым зашли в его квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. Квартира была огромная, шикарная, пять комнат. Я такие видел только в зарубежных кинофильмах.
– Да, теперь я понимаю, что мы идем к коммунизму, – сказал Алов, оглядывая чудо-квартиру.
– Конечно, идем, – согласился Пырьев, – только не все сразу. По очереди. Очередь в двести миллионов. Я в начале. Ты в конце...».
Одним из первых существенных свершений Оргбюро СРК стало проведение Всесоюзной творческой конференции, которая состоялась в феврале—марте 1958 года. Ее вдохновителем был Пырьев, который, выступая перед киношным активом, заявил следующее:
«Нам надо показать себя. Кое-какие организационные и хозяйственные достижения у нас есть. Но это мелковато. Нужен большой принципиальный разговор о нашем искусстве, его судьбах, задачах, достижениях, недостатках. Я думал, что этот разговор произойдет на нашем первом съезде. Но мне сказали, что к съезду мы еще не готовы, нужна широкая творческая дискуссия, вернее, конференция. И наше оргбюро, ядро Союза, обязано такую конференцию провести!»
И кинематографисты рьяно взялись за дело, понимая, что от этой конференции во многом зависит их будущее: власть явно хотела убедиться в идеологической благонадежности работников важнейшего из искусств. Вспоминает Р. Юренев:
«Сначала мы хотели, чтобы главный, основополагающий доклад сделал Пырьев. Я раздобыл изъятую из библиотек (из-за выступлений Бухарина, Радека, Пильняка и других уничтоженных Сталиным писателей) стенограмму Первого съезда советских писателей со вступительным докладом Горького о социалистическом реализме. Поистине превосходная книга! Горькому удалось ясно и гибко сформулировать принципы реалистической литературы нового социалистического общества, избежав демагогических деклараций о единственности, непогрешимости, всеобщей обязательности этого метода, указав на возможность течений, манер, почерков, индивидуальных характеров и на устремленность к новому, к будущему, назвав ее революционной романтикой. И даже в содокладах руководящих партийных деятелей – Бухарина, Фадеева – звучали не приказные, доктринерские интонации, а живые, подчас спорные, окрашенные личными убеждениями и вкусами мысли. А искренность, душевная открытость речей Олеши, Пастернака поражала исповедальностью.
Пырьев буквально проглотил эту толстую книгу:
– Да, вот такое и нужно бы, да не потянем мы... Смотри – масштаб какой: Барбюс, Роллан, Андерсен-Нексе, Зегерс. Не поедут к нам Росселини, Феллини, Бергман, Форд... Да и нет у нас таких теоретиков, как Горький, Бухарин, Фадеев. И отвыкли мы говорить искренне, без оглядок... Да и не созрели мы, не доросли до уровня литературы.
– Но ведь через год после съезда писателей была Всесоюзная творческая конференция кинематографистов. Доклад Эйзенштейна...
– Вечно ты со своим Эйзенштейном! Путаный и никому не понятный был доклад...
– Да, путаный, сложный и гениальный!
– А я не гений! Мне нужна ясность, дельность, практическая польза. Да и склока была на той конференции. Трауберг, Васильев и друг твой Юткевич разнесли Эйзенштейна в щепочки!
– Не склока это была, а дискуссия, творческий спор. Никто не хотел никого обидеть. И Эйзенштейн не обиделся.
– Ему презрение ко всем не позволяло обижаться!.. А вот ты уже обиделся, надулся...
– Да нет, Иван Александрович, с чего это мне обижаться? Ведь мы хотим одного, как и тогда Эйзенштейн и его оппоненты хотели: движения нашего искусства, роста кинематографии, появления новых великих фильмов. Пусть кто-то ошибется...
– Ну уж нет! Ошибаться не будем. Так поправят, что вся затея прахом пойдет!
И все же попросил у меня стенограмму Творческого совещания 1935 года, изданную под заглавием «За большевистское киноискусство» и тоже изъятую из библиотек из-за участия репрессированных Луппола, Юкова, Шумяцкого. И ее прочел быстро и внимательно.
Готовить доклад Пырьева мы должны были коллективно. Привлекли незаменимого мастера по руководящим работам – Новогрудского. Но вскоре Пырьев смущенно заявил, что основной доклад надо поручить министру культуры Михайлову. Так посоветовали... Над докладом министра уже трудятся редакторы Госкино – Маневич, Витензон, Рачук, еще кто-то. И все ценное, что мы уже успели написать, – нужно отдать Михайлову.
К счастью, другие заявленные нами доклады оставили нам: Ромм сделал доклад «Вопросы режиссерского мастерства», Габрилович – о кинодраматургии, Герасимов (который сначала сторонился нас из-за конкуренции с Пырьевым, но затем, как всегда деятельно и влиятельно включился) скажет об актерском мастерстве, а мне выпала честь сделать доклад «Новаторство и традиции советского киноискусства».
Когда все это готовилось, обсуждалось, обговаривалось, Пырьев не раз как бы шутливо, но со злобными гримасами попрекал меня засильем критиков. Вспыльчивый, самостийный, самолюбивый, он критику терпеть не мог. И не особенно трудился скрывать это. Но меня любил. Обижался, гневался, огрызался, но любил. А его, если поближе сойтись, не любить было нельзя.
Наконец, в феврале 1958 года наша творческая конференция открылась. Пырьев сделал краткое вступительное слово, в котором не без чванства заявил, что «Карнавальная ночь» (которую, кстати сказать, он буквально вынянчил, пестуя каждый шаг дебютирующего Рязанова) просмотрело за год 50 миллионов зрителей, а, например, Большому театру при полных сборах понадобилось бы для достижения такой цифры более ста лет! (Если быть точным, то «Карнавальную ночь» за год посмотрело 48 миллионов 640 тысяч зрителей, что все равно было рекордом: со времен «Молодой гвардии» (1948) ни один советский фильм таких сборов не давал. – Ф. Р.)
Доклад Михайлова, хотя и обладал всеми признаками официальных руководящих документов, хотя и начинался и кончался акафистами Хрущеву, пестрел ссылками на партийные постановления, но все же носил объективный характер. В нем почти не было резких выпадов против художников, вскользь критиковались действительно слабые фильмы, такие как «Шторм», «К Черному морю», «Случай в пустыне», «Рядом с нами». С критическими замечаниями в адрес фильмов «Случай на шахте №8» и «Дело было в Пенькове» я бы не согласился, но сделаны они были спокойно, тактично. Самую высокую оценку получили действительно прекрасные фильмы: «Летят журавли», «Коммунист», «Тихий Дон», «Весна на Заречной улице», «Дело Румянцева», «Чужая родня». С большим уважением было упомянуто наследие Эйзенштейна, Пудовкина, Довженко, перечислены имена молодых режиссеров, сценаристов, актеров. Словом, дух поощрения, доверия к искусству, справедливости в докладе ощущался. И мы, следующие докладчики, вздохнули свободно, заговорили искренне.
