В августе 1914 года многие немцы верили, что они достигли именно такого синтеза, когда беспрецедентная волна единения в общей эйфории смыла классовые различия потоком эмоций. Вот, наконец, появилось нечто достойное поклонения. «Наконец-то есть бог», — писал в бурные первые недели войны Райнер-Мария Рильке, который позднее охарактеризовал волшебное чувство духовного единства и идеализма как «новую сущность, черпающую энергию из смерти». Стефан Цвейг также отмечал: «Тысячи и тысячи чувствовали, как должны были бы чувствовать в мирное время, что они созданы друг для друга». Для многих немцев война означала идентификацию личного долга с потребностями общества, что приводило к созданию сильнейшего ощущения общности судьбы. Это настроение оказало глубокое влияние на Адольфа Гитлера, совершенно постороннего на тот момент человека. Впоследствии он утверждал, что Первая мировая война произвела на него «величайшее впечатление», показав, что «личные интересы… могут быть подчинены интересам общим». Таким образом, в окопах Первой мировой войны родилась новая идея, понимание того, что совместно пережитое на фронте привело к формированию общности людей, в которой исчезали все социальные и материальные различия. Память об этом единении, особенно в его мифологических измерениях, позволила духу 1914 года, когда на горизонте возникло новое общество, сохранить в Германии большую политическую силу.
Какое же разочарование постигло немцев, пропитанных духом 1914 года, в послевоенный период с его политическим параличом, социальной раздробленностью, экономическими неурядицами, грызней между группировками, отстаивавшими собственные интересы, и общенациональным унижением. То, что некогда было осязаемым, великим достижением военного времени, казалось, было потеряно, и совершенно явственно ощущалась атмосфера кризиса. Но, пожалуй, хуже всего было чувство духовного дискомфорта. Война разожгла в немцах беспокойный дух, стремление восстановить чувство общности, чтобы заменить утраченное единство времен войны. Хуго фон Хоффманшталь в 1927 году утверждал: «Немцы ищут не свободы, а сплочения общества». Секрет популярности нацистов заключался в том, что они это понимали и возрождали чаяния 1914 года. Национал-социализм как организующая идея был обязан своим существованием войне, модели «окопного социализма», который так чтил Гитлер. Как отмечал в 1938 году главнокомандующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич, Гитлер просто «использовал великий опыт фронтового солдата для формирования национал-социалистской философии… Было создано новое, уникальное национальное содружество, стоящее выше любых классовых противоречий». Таким образом, нацисты пообещали начать все сначала, создать национальное сообщество, которое восстановит утраченные ощущения принадлежности к единому целому и товарищества. В этом отношении нацизм был идеалистическим, даже если идеализм был основан на ощущении кризиса. Это был призыв к национальному духу, обещание спасения на разных уровнях. Он означал рывок в будущее, однако обещание спасения было обманом. Так, Готфрид Бенн отметил: «Не все мы были оппортунистами».
Основой этого мифа о возрождении стало сообщество товарищей, выкованное на фронте. Оно должно было послужить той клеткой, из которой должна была вырасти новая Германия, основанная на национальном единстве и равенстве. На основе этих ценностей должны были возродиться чувства предназначения, принадлежности к единому целому, самопожертвования и понимания смысла войны. Таким образом, Гитлер предлагал трансформировать немецкий народ в группу единомышленников, равных по статусу, если не по исполняемым функциям, под руководством сильного лидера — нового человека, только что вернувшегося с фронта. Особенно сильное воздействие эта идея национал-социализма оказывала на тех, кто верил, что она уже была однажды воплощена в окопах Первой мировой войны. «Немецкая революция началась в августовские дни 1914 года! — восклицал Роберт Лей, глава Трудового фронта Третьего рейха. — Люди воссоединились в траншеях… Гранаты и мины не разбирали между благородными и неблагородными по рождению, между богатыми и бедными, между приверженцами разных религий или представителями разных социальных групп. Скорее, это был великий, ярчайший пример смысла и духа единения».
Придя к власти, Гитлер не колеблясь приступил к пропаганде символа и, в меньшей степени, сущности «народного единства». Хотя споры о том, насколько ему удалось реформировать немецкое общество, не утихают до сих пор, гораздо меньше тайн окружает его попытки реорганизовать армию. Еще до 1933 года вермахт заинтересовался понятием «народного единства», видя в нем способ создания более сплоченных и эффективных вооруженных сил. Любая будущая война неизбежно должна была стать тотальной войной, которая потребует полной мобилизации всего немецкого общества, поэтому военное руководство следовало идее «народного единства» как средства надежного сплочения нации. Таким образом, и Гитлер, и руководство вооруженных сил разделяли точку зрения, согласно которой восстановленное «фронтовое единство» Первой мировой войны должно было стать постоянным фактором.
И это была не просто риторика. Согласно Давиду Шенбауму, даже в армии нацисты стремились к «тихой социальной революции… под предлогом открытия карьерных возможностей для талантливых людей… Офицерский корпус вермахта должен был стать наименее снобистским за всю историю Германии… в условиях общего сочувствия идее «народного единства». Сам Гитлер приветствовал этот процесс и способствовал его развитию. В своей речи в сентябре 1942 года он заявил: «Если посмотреть на повышение в чинах наших молодых офицеров, то можно увидеть, что здесь в полной мере действует идея национал-социалистского «народного единства». Отсутствуют какие-либо привилегии по свидетельству о рождении или по прежнему положению в жизни, отсутствует понятие богатства или так называемого «происхождения»… Есть только одна оценка: оценка храброго, отважного, верного человека, годного на то, чтобы быть вождем нашего народа. Старый мир по-настоящему рушится. Из этой войны возникнет «народное единство», основанное на крови, более крепкое, чем мы, национал-социалисты, смогли после Мировой войны передать нашему обществу». Краеугольными камнями этого нового «народного единства» должны были стать партия и армия, поскольку «Гитлерюгенд», РАД и вермахт работали над выработкой и укреплением конкретных качеств, имевших значение для нацистов: товарищества, готовности к самопожертвованию, верности, долга, выносливости, отваги и повиновения.
«Социалистический» аспект национал-социализма фактически оказал на молодое поколение немцев более существенное влияние, чем обычно считают. Особенно захватывала воображение многих солдат кажущаяся способность Гитлера достичь обещанного «народного единства», о котором забыли в дни поражения в 1918 году. Хотя это понятие общности в реальном применении нацистами оказалось шовинистическим и тоталитарным, оно все равно сохраняло огромную притягательность, поскольку казалось, что оно подтверждает стремление к новому обществу. И Гитлер казался многим воплощением новой силы, которая способна завершить динамичную модернизацию жизни Германии. В то же время общество, основанное на единении, обеспечивало защиту от напряжения и опасностей самой модернизации. «Народное единство» уравновесило бы личные достижения и групповую солидарность, конкуренцию и сотрудничество, поскольку индивидуум реализовывал и развивал бы свой потенциал в рамках сообщества. То есть очарование нацизма заключалось в создании уверенности в том, что он служит идеалам общества, которое стремится к социальной ответственности и интеграции.
Несмотря на принудительный характер общества при Гитлере, в глазах многих солдат нацисты в течение 1930-х гг. добились вполне достаточных успехов (снизили уровень безработицы, повысили социальные пособия и способствовали равенству возможностей и социальной мобильности), чтобы поддержать их веру в то, что фюрер искренне мечтает создать бесклассовое, монолитное общество. Изучая немецких военнопленных, Г. Л. Ансбахер обнаружил, что значительная часть солдат положительно отзывалась о таких достижениях нацистов, как обеспечение экономической безопасности и социального благополучия, уничтожение классовых различий и создание чувства общности, забота о каждом представителе нации и предоставление более широких возможностей для получения образования детьми из бедных семей. Особенно распространена была вера в то, что от деятельности нацистов наибольшую выгоду получил простой народ и рабочие. По словам Ансбахера, на деле рабочий класс верил в Гитлера в большей степени, чем любая другая группа населения Германии. Многих привлекало в Гитлере то, что он был «человеком из народа». Более того, многие военнопленные, представлявшие рабочий класс, утверждали, что нацистский режим достиг таких важных социалистических целей, как расширение возможностей получения образования для бедных, расширение возможностей для получения хорошей работы, социальная справедливость. Вера в преимущества нацистской революции была настолько глубока, что половина военнопленных из группы, исследованной Ансбахером, не видела вообще ничего плохого в национал-социализме. «Единственная ошибка Гитлера в том, что он проиграл войну», — утверждал в беседе после войны шахтер Герман Пфистер, и его мнение едва ли было единичным. Популярность Гитлера среди немецких военнопленных неуклонно удерживалась на уровне свыше 60 %, и признаки разочарования в нем стали проявляться лишь в марте 1945 года. И Гитлеру это было хорошо известно. Одно из последних своих обращений к немецкому народу 28 февраля 1945 года он завершил так: «Мы твердо намерены не прекращать работу, направленную на построение подлинно народного общества, далекого от какой-либо классовой идеологии, и твердо верим в то, что вечные ценности народа — их лучшие сыновья и дочери, которые, независимо от происхождения и положения в обществе, должны получать образование и работу». «Именно стремление к достижению этих целей составляло суть привлекательности национал-социализма для его последователей», — заключал Ансбахер.
