Паулюс и Шмидт, просмотрев все доклады Нимейера, посчитали его тревоги преувеличенными. Оба генерала допускали возможность массированных атак с поддержкой артиллерии и танков, но крупное наступление… Удар в глубокий тыл с использованием их же собственной тактики Schwerpunkt.[554] Нет, этого не может быть! После того как 6-я армия все-таки попала в «котел», Паулюс утверждал, что видел опасность с самого начала, а Шмидт, напротив, нашел в себе смелость признаться в том, что они серьезно недооценили противника. Что касается Гота, он единственный понимал, чем им всем грозит контрнаступление русских с плацдарма южнее Сталинграда.
В Берлине большинство штабных генералов считали, что у Красной армии нет сил и резервов для двух широкомасштабных операций. Донесения полковника Гелена, хотя и умышленно расплывчатые, чтобы не исключить никакую возможность, продолжали указывать на то, что наиболее вероятно зимнее контрнаступление на участке группы армий «Центр». Ведомство Гелена – 12-й отдела Генштаба «Иностранные армии Востока», который занимался армейской разведкой в отношении РККА, не сумело проследить появление на Донском фронте 5-й танковой армии, сконцентрировавшейся напротив румынских позиций. Только радиоперехват, осуществленный незадолго перед началом наступления, показал немцам, какая страшная ошибка ими допущена.
Самым поразительным является то, что Паулюс и Шмидт, видя, что угрожающая обстановка складывалась не на их участке фронта, бездействовали. Подобная пассивность совершенно не в прусской военной традиции, считавшей нежелание думать и брать на себя ответственность недопустимым для командиров. Впрочем, Гитлер не любил инициативных генералов, и Паулюс, по своей натуре скорее штабист, чем военачальник, эти правила игры принял.
Паулюса нередко обвиняют в том, что он не выполнял приказы Гитлера позднее, когда уже стали очевидны масштабы катастрофы, однако главной его ошибкой как командира является неспособность подготовиться к отражению угрозы – она ведь нависла над его собственной армией. Надо было вывести бо́льшую часть своих танков из города, все равно в уличных боях от них было мало толку, и создать мощную механизированную группу, готовую к быстрым действиям. Склады боеприпасов и снаряжения следовало взять под личный контроль, чтобы быть уверенным – вся техника в случае необходимости тут же двинется вперед. Пренебрежение этими простыми мерами и нежелание взять ответственность на себя привели к тому, что в критический момент 6-я армия не смога дать отпор противнику.
30 июня Гитлер своей директивой запретил соединениям вермахта поддерживать прямую связь со своими соседями. Тем не менее генерал Шмидт этот приказ проигнорировал. К румынам, располагавшимся на северо-западном фланге 6-й армии, был направлен представитель ее штаба – лейтенант Герхард Шток. Кстати, на Олимпийских играх 1936 года, проходивших в Берлине, он завоевал золотую медаль в метании копья. Генерал Штрекер тоже распорядился направить в штаб 11-го корпуса своего офицера.
Первые сообщения о наращивании сил противника за Доном и их активизации поступили в конце октября. Командующий 3-й румынской армией генерал Думитреску не скрывал, что его части смогут удерживать оборону только в том случае, если в ней не будет «дыр», то есть весь берег полностью будет под контролем румынских и германских частей, а главным противотанковым препятствием станет сам Дон. Еще в конце сентября Думитреску настаивал на том, что следует захватить весь правый берег реки. Командование группы армий Б признало справедливость его доводов, но посчитало, что все резервы необходимо сосредоточить в Сталинграде, который, как тогда еще казалось, должен был вот-вот пасть.
Заметив наращивание сил противника, румыны не на шутку встревожились. Каждой их дивизии, насчитывающей всего семь батальонов, приходилось держать линию фронта длиной в 20 километров. Им остро не хватало эффективных противотанковых средств. У румын были лишь 37-миллиметровые противотанковые орудия на конной тяге, и тех недостаточно. Русские презрительно называли их «пушки-колотушки», потому что снаряды этих орудий не пробивали броню Т-34. Кроме того, румынским артиллерийским батареям не хватало снарядов, потому что бо́льшая часть боеприпасов предназначалась для 6-й армии.
29 октября штаб Думитреску доложил о своих тревогах командованию группы армий Б. Маршал Антонеску, в свою очередь, послал Гитлеру донесение об опасной ситуации, в которой оказались его войска. Однако фюрер, со дня на день ожидавший известий о победе в Сталинграде, был занят совсем другими проблемами. За отступлением Роммеля после второго сражения под Эль-Аламейном пришло известие о том, что в море вышел англо-американский флот. Вскоре последовала высадка во Французской Северной Африке – началась операция «Факел». Это заставило фюрера обратить свой взор на Францию. 11 ноября Гитлер приказал ввести войска в еще неоккупированные ее районы, и в этот же день Паулюс начал последний штурм Сталинграда.
Число тревожных сообщений о готовящемся советском наступлении между тем увеличивалось. 7 ноября офицер, находившийся в расположении 3-й румынской армии, доложил, что в течение суток она ожидает крупного наступления противника с участием танков в районе Клетская—Распопинская.[555] Поскольку румыны постоянно заявляли, что русское наступление начнется в течение ближайших 24 часов, а на деле этого не происходило, и в особенности после ничем их не обеспокоившей 25-й годовщины Октябрьской революции, на предостережения союзников перестали обращать внимание.
С другой стороны, у генерала фон Рихтгофена не было оснований не верить донесениям своих разведывательных эскадрилий. Во время последнего штурма, предпринятого Паулюсом 11 ноября, он выделил часть 8-го воздушного корпуса для нанесения удара по местам сосредоточения русских войск напротив 3-й румынской армии. На следующий день Рихтгофен записал в своем дневнике: «На Дону русские упорно продолжают приготовления к наступлению на румын. 8-й авиационный корпус, вообще весь 4-й воздушный флот и румынская авиация постоянно их атакуют. Резервы уже сосредоточены. Когда, спрашиваю я себя, начнется наступление?»[556]
14 ноября генерал писал: «Погода непрерывно ухудшается, в тумане обледеневают крылья, постоянно идут ледяные дожди. На Сталинградском фронте все тихо. Наши бомбардировщики успешно бомбят железнодорожные линии к востоку от Сталинграда – места дислокации пополнений и склады продовольствия и боеприпасов. Истребители и истребители-бомбардировщики уничтожают части русских, подходящие к Дону».[557]
Немецкие самолеты бомбили советские тылы и нанесли большой урон частям 5-й танковой армии, переправляющейся через Дон. Жертвами авианалета едва не стали Еременко и Хрущев. Пилоты люфтваффе атаковали Светлый Яр, где командующий Сталинградским фронтом и член Военного совета встречали делегацию из Узбекистана, сопровождавшую эшелон с подарками для защитников города. В Сталинград прибыло 37 вагонов с вином, папиросами, сушеными дынями, рисом, яблоками, грушами и вяленым мясом.[558]
Разногласия между ставкой фюрера, штабом группы армий Б и 6-й армии не сводились к заявлениям «слишком мало» или «слишком поздно». Они были очень значительными. Свою роль сыграли и иллюзии Гитлера. Фюрер полагал, что дела обстоят не так уж и плохо, и ограничился приказом усилить румын немецкими войсками. Кроме того, он распорядился поставить дополнительные минные заграждения. При этом фюрер словно не понимал, что необходимых сил и средств для этого нет.
Из резерва был выделен только 48-й танковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Фердинанда Хейма, бывшего начальника штаба Паулюса. На бумаге это соединение выглядело грозным. В его состав входили 14-я и 22-я танковые дивизии, 1-я румынская танковая дивизия, а также противотанковый и моторизованный артиллерийский батальоны, однако на самом деле все было печально. Во всех трех дивизиях танкового корпуса насчитывалось меньше 100 исправных современных танков…
14-я танковая дивизия, изрядно потрепанная в ходе уличных боев в Сталинграде, еще не имела возможности восстановить силы. Румынские части были укомплектованы легкими танками «шкода» чехословацкого производства, не имевшими в противостоянии с русскими Т-34 никаких шансов. Находившаяся в резерве 22-я танковая дивизия как резервное формирование жила на голодном пайке горючего. За длительный период бездействия в ее машинах поселились мыши. Они перегрызли электропроводку, а замены под рукой не было. Тем временем другие полки дивизии непрерывно дробили и посылали «туда и сюда»[559] – в зависимости от того, откуда раздавались крики о помощи со стороны румынской армии. Чтобы успокоить союзников, небольшие группы – два танка и пара противотанковых орудий – перебрасывались с одного участка на другой. Личный адъютант фюрера от люфтваффе Николаус фон Белов позже утверждал, что «Гитлер был неправильно проинформирован относительно состояния танкового корпуса»,[560] но даже если это действительно так, фюрер сам виноват в том, что штабисты часто стремились замолчать нелицеприятную правду.
