В туалетной кабинке института, где он фотографировал документы фотоаппаратами Tropel, окно было закрашено белой краской. Даже в солнечные дни освещение было тусклым, а в пасмурные — того хуже. Этот маленький туалет находился в соседнем здании, соединенном переходом с его лабораторией, и туда ему было легко проносить секретные материалы. Пропуск при переходе из одного здания в другое не проверяли. Но на всякий случай, для прикрытия, Толкачев обычно заглядывал по дороге к приятелю из соседнего отдела, чтобы объяснить свое присутствие в здании. В туалетной кабинке он мог запереться и остаться в одиночестве. Толкачев рассказал оперативнику, что недавно заснял “очень важный документ”. Он воспроизвел название документа по памяти: “Целевая комплексная программа научно-исследовательских, экспериментальных и опытно-конструкторских работ по созданию фронтовых истребителей и истребителей ПВО 1990-х гг.” Документ явно обещал стать очередным информационным сокровищем для ЦРУ — советские планы развития военной авиации на текущее и следующее десятилетие. Но Толкачев сказал, что фотографии были сделаны в пасмурный день, и голос его, когда он говорил о той съемке, звучал неуверенно{349}.
Он передал оперативнику фотоаппараты Tropel и рукописные заметки в заклеенном пакете. Оперативник же вручил Толкачеву несколько пакетов: еще пять камер Tropel; 100 тысяч рублей; график встреч на следующие три года; инструкции по новым сигналам и местам встреч, в том числе о месте следующей встречи, намеченной на июнь, под кодовым названием “Трубка”. График и инструкции от ЦРУ свидетельствовали о том, что они планируют продолжать операцию еще какое-то время. В передаче также были три книги на русском и оперативная записка с рассказом о том, каким бесценным и важным оказался материал Толкачева для Соединенных Штатов.
Толкачев составил для ЦРУ длинный список личных просьб. Ему нужен был обогреватель для заднего стекла автомобиля. Он по-прежнему страдал от зубной боли и просил еще французское лекарство. Он также хотел получить альбомы и книги по архитектуре для сына, а еще французские фломастеры с мягким наконечником, вроде тех, что появились прошлым летом в Москве. Он передал оперативнику использованный фломастер как образец.
А еще Толкачев жаждал получать новости, публикуемые на Западе, — вырезки из газет и русскоязычные газеты, выходящие в Соединенных Штатах. Он попросил прислать ему информацию о контроле над вооружениями, важные выступления западных лидеров и пресс-конференции советских беженцев и перебежчиков на Западе. Толкачев сказал, что его сын считает своих преподавателей по английскому “очень плохими”, и попросил ЦРУ записать на кассеты обширный аудиокурс английского языка, с выдержками из юмористических рассказов и политических речей, желательно, чтобы читали разные дикторы. Он предложил оплатить покупку такого курса с его депозитного счета.
В оперативной записке для Толкачева резидентура сообщала, что баланс его счета составляет 1 990 729 долларов 85 центов{350}.
Времени было мало. У оперативника был включен диктофон. Он спросил Толкачева о последних слухах: не известно ли ему что-нибудь о здоровье советского лидера Константина Черненко?
“Нет, ничего”, — отвечал Толкачев.
“А правда ли, что красные почтовые ящики пропадают с московских улиц, и что это может значить?”
Толкачев сказал, что не часто пишет письма, так что не обращал на это внимания.
Прошло 20 минут, оперативник открыл дверь машины и быстро растворился в темноте.
Это была двадцать первая встреча Толкачева с ЦРУ.
Когда в резидентуре на следующий день открыли письменные заметки Толкачева, они заметили одну странность. Со страницами под номерами 1–10 было все в порядке, потом шли страницы 34–35, потом еще скачок в нумерации — к страницам 52–57. Они не поняли, в чем дело{351}.
Но в целом было похоже, что Толкачев вернулся к работе. Гербер, глава “советского” отдела, прочитал телеграмму из резидентуры с описанием встречи и написал наверху страницы: “Отлично”.
31 января штаб-квартира прислала в Москву сообщение, где говорилось, что они “по-прежнему настроены оптимистично” относительно того, что кризис с проверками 1983 года “миновал”. Они “особенно довольны”, что условия фотосъемки в институте оказались “гораздо лучше, чем могли быть”; также “вселяет надежду то обстоятельство, что ему не требуется проходить через посты охраны” по пути в туалет{352}.
Но несколько дней спустя из главного управления пришли тревожные известия. Последняя пленка оказалась нечитаемой. Негативы были “чрезвычайно недоэкспонированы из-за недостатка освещения”. При слабом свете фотоаппараты Tropel попросту не работали. Ценный документ, который Толкачев с таким старанием переснимал в институтском туалете, был потерян. Была и еще одна необъяснимая загадка. На одном конце фотоаппаратов Tropel были навинчивающиеся колпачки. “Колпачки на двух камерах явно поменяли местами”, — сообщали из главного управления{353}. Ошибка, сделанная в спешке, или что-то иное?
В феврале в штаб-квартире ЦРУ был составлен и отправлен в московскую резидентуру аналитический отчет, оценивающий уровень безопасности Толкачева на основе всего корпуса телеграмм и сообщений последних четырех лет. Его авторы подробно изучили институтскую пропускную систему и порядок выдачи секретных документов из библиотеки, описанные Толкачевым. Аналитики подчеркивали, что хотя Толкачеву в течение нескольких лет поразительно успешно удавалось выносить документы из института и фотографировать их дома, теперь власти “ввели ряд взаимосвязанных ограничений и проверочных пунктов”, вследствие чего выносить документы из института труднее. Они также писали, что “вселяет оптимизм” известие, “что “Осилить”, очевидно, может свободно перемещаться по территории института”. Тем не менее они рекомендовали ЦРУ оставаться настороже и искать способы уменьшить риски для Толкачева. Однако документ анализировал исключительно риски, которые Толкачев сам создавал своими действиями, и не рассматривал угрозы от других источников. В ЦРУ исходили из того, что меры безопасности в их собственной штаб-квартире очень строгие. Утечка из Лэнгли или от армейских “клиентов”, которые столь успешно пользовались данными Толкачева, считалась немыслимой{354}.
4 марта московские оперативники подали Толкачеву визуальный сигнал с просьбой о внеочередной встрече. В резидентуре хотели рассказать ему о бракованной последней пленке и выдать новый экспонометр и фотоаппараты с другой пленкой, приспособленной для съемки при слабом освещении. “Мы считаем, что есть хороший шанс, что “Осилить” сможет возобновить успешную съемку в относительно безопасных условиях туалета”, — писали из штаб-квартиры{355}. Но Толкачев на сигнал не отозвался.
На следующей неделе оперативник увидел сигнал, однако был в нем не уверен: это была другая форточка, хотя ее и открыли в нужное время.
Так или иначе, но Толкачев не появился.
В конце марта подошла дата дополнительной встречи, но Толкачев на встречу опять не пришел{356}.
В январе 1985 года Эдвард Ли Ховард полетел в Вену на встречу со своими советскими связными{357}. Жене Мэри Ховард сказал, что КГБ хочет оценить добросовестность его намерений и проверить информацию, которую он предлагает. КГБ компенсировал Ховарду расходы на поездку, но ему сказали, что прежде чем заплатить что-то еще, нужно найти подтверждение его материалам. Что именно произошло в Вене, неизвестно. Сам Ховард рассказывал потом жене, что его подобрали у входа в кинотеатр и возили по городу около получаса, чтобы проверить, нет ли слежки. На него произвели впечатление методы их работы. Затем его провели через заднюю дверь в советское посольство, где два сотрудника — он называл их Борис и Виктор — опрашивали его в течение трех или четырех часов. Он чувствовал себя значимой персоной, с ним обращались уважительно, наливали выпить и поставили перед ним икру. Один из тех двоих прилетел в Вену из Москвы. Ховард говорил, что сотрудники КГБ “все еще не полностью были убеждены в его добросовестных намерениях, потому что не смогли подтвердить часть переданной им информации”. Он рассказывал, что “ему обещали выплатить значительную сумму денег” на следующей встрече{358}.
Из-за границы Ховард отправил другу открытку со словами “Я говорил со своим куратором”{359}.
В апреле он вернулся в Вену, на этот раз вместе с Мэри. Она вспоминала, что Ховард расплачивался дорожными чеками, а не своей кредиткой American Express. Они остановились в четырехзвездочном отеле “Бетховен” на два дня. Ховард заполнил заявку на трудоустройство в одном из агентств ООН в Вене и написал, что сможет прибыть на собеседование 25 апреля 1985 года. Жена подвезла его к офису ООН{360}. Но это было лишь прикрытие: Ховард уже позвонил в ООН и отменил собеседование{361}. Очевидно, в этот раз он снова встречался с советскими разведчиками. Потом Ховард писал, что он также ездил в Цюрих и “исполнил свою давнюю мечту, купив за 600 долларов часы Rolex”{362}.
