Испанцы, не добившись своего в войнах за Мантуанское наследство, призывали папу сделать все, чтобы французы ушли из северной Италии, но Урбан твердо придерживался профранцузской ориентации, что усиливало неприязнь к нему со стороны Мадрида. Мантуанские войны стали еще одной причиной усиления напряженности в отношениях между Святым престолом и Флоренцией. Хотя Медичи старались не вмешиваться в конфликт, но номинально они были связаны с Империей (одна из сестер императора Фердинанда II, Мария Магдалина (1589 – 1631), была женой Козимо II Медичи и матерью Фердинандо II Медичи, в правление которого и происходили описанные выше события) и ограничены в своих действиях испанским влиянием. Короче, тосканская правящая династия поддерживала Габсбургов.
Итак, в момент, когда конфликт Урбана VIII с Гаспаром Борджа и его сторонниками в курии достиг кульминации (на фоне осложнения политической обстановки в Европе), понтифик узнает о связях Чамполи с происпанской партией и о его симпатиях к una politica filospagnola. Впрочем, связь секретаря с упомянутой выше тройкой кардиналов (Альдобрандини, Лудовизи и Убальдини) не была ни для кого секретом. Чамполи был креатурой Лудовизи. Но теперь все это предстало перед Святейшим в новом свете. Имя Чамполи становится для Урбана нарицательным, синонимом предательства870.
И в этой нелегкой для курии ситуации, спустя считанные недели после инцидента в консистории, по Риму стали распространяться слухи о «Dialogo» Галилея871. Поначалу Урбану было не до научных трактатов, и только в первой половине июня872 1632 года он обратил-таки внимание (или кто-то помог ему это сделать873) на сочинение тосканского ученого. Трудно сказать, что именно задело понтифика в «Dialogo». Возможно, ему не понравилось, что Галилей изложил излюбленный довод папы о божественном всемогуществе и бессилии науки понять устройство мира (а включение этого довода как центральной идеи трактата было одним из conditio sine qua non выдачи цензурного разрешения!) как-то вяло, мимоходом и неубедительно, «très particulier», как выразился Беретта, тогда как коперниканские идеи защищались им с блеском и аргументированно. А может быть, наместника Всевышнего привело в ярость, что упомянутый «богословский» довод был вложен автором в уста Симпличио, суждения которого постоянно опровергались и высмеивались Сальвиати. Наконец, гнев его святейшества мог быть вызван и тем, что в своем трактате Галилей фактически претендовал на лучшее и более глубокое (по сравнению с предложенным верховным понтификом) понимание божественного творения. Но как бы то ни было, Урбан в сложившейся ситуации не мог оставить без внимания книгу, в которой отстаивались утверждения, противоречащие библейскому тексту, и на которой стояли два цензурных разрешения: управляющего Апостольским дворцом Риккарди и флорентийского инквизитора Эджиди. Не надо было обладать сверхчеловеческой проницательностью, чтобы понять, какой козырь получат противники Урбана VIII, упрекающие его в недостатке рвения в деле борьбы с еретиками. Одно дело, когда Святейшему намекали на непотизм874 – грех, конечно, но и общепринятая практика, – и совсем другое, когда речь шла о покровительстве человеку, пропагандирующему идеи, осужденные еще в 1616 году. Урбан не мог игнорировать мнение некоторых отцов-иезуитов, полагавших, что книга Галилея опаснее сочинений Лютера и Кальвина875.
Вместе с тем роль политического фактора в реакции Урбана VIII на книгу Галилея не следует переоценивать876. Политических оппонентов верховного понтифика приводило в ярость не то, что папа поддерживает Галилея, а то, что он поддерживает Ришелье, поэтому – и Урбан это прекрасно понимал – процесс над Галилеем не мог решить политических проблем Святого престола. Однако эти проблемы оказали столь сильное психологическое воздействие на Урбана VIII (которому всегда была присуща hair-trigger sensitivity877), что он в тяжелой для него ситуации принимал такие решения, которые вряд ли принял бы в более спокойные годы, ибо правильно заметил поэт:
Если тронуть страсти в человеке,
То, конечно, правды не найдешь…
На мой взгляд, Урбан использовал «дело Галилея», чтобы продемонстрировать твердость в борьбе за чистоту католической веры. И эта демонстрация была ему особенно необходима именно в сложившейся нелегкой для Святого престола ситуации. Не случайно поэтому в разгар скандала, связанного с публикацией «Dialogo», Риккарди, передавая тосканскому послу слова Святейшего, подчеркнул, что в условиях, когда католическая вера оказалась перед лицом многих опасностей и испытаний, речь при рассмотрении книги Галилея должна идти не о математических вопросах, но о вещах куда более важных – «о Священном Писании, религии и вере» (полную цитату см. далее). Не случайно также и то, что рассмотрение «дела Галилея» проходило в не совсем обычном режиме, характерном для работы инквизиционного трибунала: дело не было просто передано в Священную канцелярию, но сначала Урбан создал комиссию, рассмотревшую содержание «Dialogo» на предмет его соответствия теологическим требованиям; время от времени папа, как мы увидим далее, передавал тосканскому послу конфиденциальную информацию о ходе разбирательства; текст приговора и отречения Галилея был разослан папским нунциям во все концы католической Европы и всем инквизиторам Италии с требованием, чтобы эти документы были зачитаны публично в университетах (мера, в истории инквизиции применявшаяся крайне редко) и т.д. Урбану не нужен был заурядный инквизиционный процесс, окутанный плотной завесой тайны, ему нужно было наглядно продемонстрировать миру свою решимость в борьбе с любыми уклонениями от учения церкви. Причем Святейшему важно было создать, как бы мы сегодня сказали, публичный имидж непримиримого и жесткого борца за интересы веры. Поэтому суровая риторика в отношении Галилея не соответствовала, как будет видно из дальнейшего, реальным мерам, принимавшимся в отношении тосканского ученого. Короче, политическая ситуация толкала Урбана не просто к осуждению «первого математика и философа великого герцога тосканского» обычным порядком, но к тщательно срежиссированной им лично инсценировке под названием «дело Галилея». Но, повторяю, сиюминутные политические требования были не единственным фактором, определявшим ход и характер процесса.
Во-первых, среди множества забот и тревог Святейшего в начале 1630-х годов дело Галилея было отнюдь не самым главным, потому что не оно решало самые тяжелые политические проблемы, вставшие перед Ватиканом. Во-вторых, Урбан, как уже отмечалось выше, имел свой взгляд на проблему соотношения натурфилософии и теологии, который он, убежденный в своей правоте, активно защищал и который никак не зависел от военно-политической возни вокруг мантуанского наследства или от побед Густава Адольфа (хотя в рамках этого взгляда существовал определенный спектр позиций: от «если бы все дело было предоставлено нам, этот декрет (от 5 марта 1616 года о внесении книги Коперника в Индекс запрещенных книг. – И.Д.) никогда бы не появился» до «не следует налагать никаких обязательств на благословенного Господа Бога», и смещение понтификальных акцентов в границах этого спектра коррелирует с изменением политической ситуации в Европе878). В-третьих, личная обида Урбана на Галилея, бесспорно, сыграла заметную роль во всей этой истории. Даже по прошествии многих лет, когда Галилея уже не было в живых, Святейший не мог забыть обиды, нанесенной ему публикацией «Dialogo».
Таким образом, подытоживая рассмотрение роли политического фактора в процессе над Галилеем, можно сказать, что этот фактор вряд ли был одной из главных причин процесса, но он, бесспорно, оказал определенное влияние на его ход и характер, а также на сопровождавшую его риторику.
В июле 1632 года Урбан VIII приказал отцу Риккарди немедленно обратиться к флорентийскому инквизитору с требованием прекратить распространение «Dialogo». Текст письма Риккарди Эджиди от 21 июля (Фаваро датировал его, правда, со знаком вопроса, 25 июля) свидетельствует о волнении, в котором пребывал отец Мостро:
Сюда [в Рим] доставлена книга синьора Галилея. В ней многое неприемлемо (molte cose non piacciono) и власти намереваются ее пересмотреть (per le quali vogliono in ogni modo i Padroni che si accommodi). Верховный понтифик распорядился (при этом мое имя не упоминается), чтобы распространение книги было приостановлено. Вам не следует присылать ее сюда до тех пор, пока вы не получите указаний относительно того, что в ней следует исправить. Не следует также посылать ее и в другие места. Поговорите об этом с апостолическим нунцием и, соблюдая такт, позаботьтесь, чтобы распоряжение [папы] было выполнено879.
