Вот эту войну и решил продолжить в середине 1690-х юный Петр. Поначалу он и не думал исполнять условия священного союза. Он имел на это полное право, ведь заключала его еще Софья, которая к тому времени вот уже несколько лет искупала свою вину перед государством в стенах Новодевичьего монастыря, став после пострига инокиней Сусанной. Но война была нужна, греческое духовенство усиленно просило Москву о защите от зверствовавших османцев, а турецкие войска, стараниями поляков и австрийцев, все больше теряли свою силу.
Первый свой Азовский поход Петр предпринял в начале 1695 года. 22-летний царь участвовал в нем лично, но не в качестве командующего, а всего лишь как дипломированный бомбардир. Успешным его назвать было нельзя, российским войскам удалось всего лишь занять две охранявшие выход в море каланчи. Но главный вывод для себя из этого похода молодой Петр сделал. Первое, надо было создавать нормальный морской флот. И второе, армию надо перевооружать. Поэтому, вернувшись, кстати, через Тулу, домой, царь зачастил в Воронеж, где тогда рождался российский флот. А кратчайшая дорога до него лежала опять же через Тулу.
Такой науки, как история тогда в России еще не существовало. Ее еще только предстояло создать Василию Татищеву[27], о котором мы еще вспомним несколько позже. Если бы она уже была, кто-нибудь из историков наверняка написал бы о том, как произошло знакомство царя с крупнейшим тульским оружейником. А Никита Демидов Антюфеев, судя по дошедшим до нас сведениям, из всех кузнецов оружейной казенной слободы поставлял в Оружейную палату больше всех ружей. Но, поскольку историков в конце XVII века не было, приходится о жизни Никиты судить по устным преданиям, а о передвижениях и встречах Петра – по дневникам сопровождавших его в походах офицеров-иностранцев. В которых об исторической встрече ничего не сказано. Так что, приходится слушать предания.
А их в народе было сложено немало. Наиболее правдоподобно выглядят три из них.
Согласно первой, известной нам от биографа Демидовых, Григория Спасского, все началось с того, что через Тулу проезжал не Петр, а его сподвижник, дипломат Петр Шафиров.
Петра Павловича, сына перекрещенного польского еврея Павла Шафирова, юный царь нашел, просто гуляя по Москве. Зайдя в лавку купца Евреинова, он увидел там за прилавком молодого приказчика, шустро толковавшего о чем-то с каким-то иностранцем на иностранном же языке. Петр, знавший кроме родного русского еще немецкий и голландский, заинтересовался русским полиглотом и, дождавшись, пока тот разберется с покупателем, тщательно его допросил. Оказалось, что юношу, а ему тогда только исполнился 21 год, зовут Петром, он сын переводчика посольского приказа (читай – министерства иностранных дел), перекрестившегося в православие польского еврея Павла Шафирова, и он в совершенстве владеет немецким, польским и французским языками. Петр Павлович пришелся Петру Алексеевичу по душе и последний приказал первому назавтра явиться к нему лично «ибо де ты мне надобен». Сообразительному юноше сопутствовал успех. Он довольно быстро из простого переводчика стал настоящим дипломатом, сопровождавшим царя почти во всех его заграничных поездках и выполнявшем весьма сложные дипломатические поручения. Он состоял в торговой миссии, занимавшейся закупкой материалов для создававшегося российского флота, участвовал в переговорах с Данией и Польшей, союз с которыми перед войной со Швецией был для государства стратегически важен, и даже самостоятельно вел переговоры с Польшей на их заключительном этапе. В 1703 году, всего через 12 лет после того, как царь взял его в посольский приказ, он уже стал его руководителем, а к тому времени он уже два года возглавлял почтовое ведомство. Однако, хотя Шафиров и был у Петра Великого на хорошем счету, такой же дружбы, как с Меньшиковым или с Лефортом у них не было. Для царя он всегда был человеком из второго ряда приближения. Что не мешало им общаться вполне по-свойски. Шафиров частенько участвовал в царских попойках, да и в общении с западными дипломатами он часто использовал алкоголь как прием для достижения политических целей. В одном из своих отчетов о встрече с иностранной делегацией в 1706 году он писал царю: «Вчера угощал я их обедом: так были веселы и шумны[28], что и теперь рука дрожит». В 1708 году царь наградил своего выдвиженца тремя сотнями крестьянских дворов «за свои верные и усерднорадетельные к Государю службы; а особливо при бытности Его Величества в чужих краях; также за непрестанное его пребывание в воинских походах от самого начала Шведской войны, равно как и за неусыпные его труды и советы в Государственных Посольских секретных делах», а годом позже, по случаю «Полтавской виктории», он был назначен вице-канцлером. Тогда же Шафирову высочайше был присвоен титул барона. В 1711 году он, после того, как лично Петр I вместе с будущей женой Екатериной попал в турецкое окружение около реки Прут[29], фактически спас страну. Положение было угрожающим, и вполне могло закончиться поражением России не только в войне с турками, но и в Северной войне со Швецией. Раздав на 200 000 рублей взяток, Шафиров добился наиболее благоприятных и вполне приемлемых условий для мирного договора. Но одним из дополнительных условий было то, что сам Шафиров, а вместе с ним – российский фельдмаршал, генерал-майор Михаил Шереметьев останутся в Стамбуле у турецкого султана на положении заложников, как гарантия того, что Россия выполнит взятые на себя обязательства в полном объеме. В плену, условия которого были далеки от идеальных, они пробыли до 1714 года. «Султан посадил нас в ноябре месяце в эдикуль[30], – писал Петр Шафиров графу Шереметьеву, – где мы и доныне обретаемся с сыном вашим Михаилом Борисовичем, и живем с великой нуждой, имея свет только сверху сквозь решетку, и терпим от тесноты и от смрада великую нужду. Если война продолжится, в таком случае мы в сем своем бедственном заключении принуждены будем помереть». Заключение подорвало здоровье фельдмаршала и он, уже после освобождения, по пути на родину, скончался в Киеве. Шафиров же был встречен в столице с великими почестями, как спаситель России в общем, и царской семьи – в частности и высочайше осыпан всяческими милостями. А в 1723 году вице-канцлер был обвинен в злоупотреблениях и хищениях в особо крупных размерах в подведомственном ему почтовом ведомстве, лишен всех званий титулов и имущества и приговорен к смертной казни, которая в последнюю минуту была заменена вечной ссылкой в Сибирь, которую потом облегчили ссылкой в Новгород. Вечная ссылка продлилась чуть больше года. Сразу после смерти царя Петра императрица Екатерина, помня о том, что Шафиров спас ее от турецкого плена, вызвала его в Петербург, вернула ему все отобранное и сделала председателем Коммерц-коллегии (министерства торговли). Вместо отобранной при аресте шпаги, которую так и не удалось найти, он получил личную шпагу Петра Великого. Петр Павлович Шафиров умер в 1739 году в достатке и почете.
Фаворит Петра был страстным охотником до хорошего оружия. В его коллекции были пистолеты и ружья самых различных систем и самых известных иностранных оружейников. Как-то раз в 1695 году на пути из Воронежа в Москву у него сломался ценный дорожный пистолет работы знаменитого немецкого мастера Кухенрейтера[31]. Путь проходил через Тулу, где московскому чиновнику посоветовали отдать оружие в починку кузнецам-оружейникам, самым умелым из которых считался Никита Демидович Антюфеев. Вызванный Никита осмотрел пистолет и согласился взять его в ремонт.
Спустя некоторое оговоренное время Шафиров вновь приехал в Тулу для того, чтобы забрать дорогой пистоль. Принесенное Никитой оружие было в полной исправности и царский посол не мог им нарадоваться. После того, как он похвалил кузнеца и собрался уже достать деньги для того, чтобы рассчитаться с мастером, тот неожиданно остановил высокого гостя и сказал:
– Так что, ваша милость, этот пистолет – собственной моей работы. У того, что вы мне дать изволили, при починке сломалась затравка, и я ее исправить никак не мог.
Для того чтобы понять юмор кузнеца, надо знать, что затравкой в кремниевых пистолетах называлась даже не деталь, а расходный материал, с помощью которого в каморе поджигался порох. В зависимости от модели пистолета это мог быть специальный легковоспламеняющийся от искры затравочный порох, который насыпали на затравочную полку или в затравочное отверстие, а мог быть и особый химический капсюль, надевавшийся на затравочный стержень и возгоравшийся после того, как его разбивал спускающийся курок. С таким же успехом кузнец мог сказать: «В пистолете при починке промок порох, а я порох ремонтировать или производить не умею». Пошутив таким образом, Никита достал из-под полы точно такой же, как и предыдущий, пистоль:
