Некоторые тревожные события имели место в рядах УНР. Несомненно, никакая демократическая группа не могла бы пережить восемнадцать лет эмигрантского существования без каких-либо признаков вырождения. Основа силы демократического правительства и правления – частое возобновление поддержки путем выноса своей политики на всенародный вердикт и набора новых сил из народных масс – оказывается недейственной в условиях эмиграции. Это по существу своему динамическое явление становится статичным вследствие отрыва от масс, и члены такого правительства начинают заниматься собой. Здоровые явления демократической политики заменяют личная вражда, фракционность и борьба за внешнюю поддержку. Так шли дела и в УНР. Когда началась война, «правительство» было рассеяно в трех европейских столицах. Некоторые из менее важных министров были в Праге, где до недавнего времени демократическая атмосфера и поддержка чехословацкого правительства создали благоприятный климат для развития украинской культуры. В Париже находились Вячеслав Прокопович, премьер-министр, и Александр Шульгин, министр иностранных дел. Главным центром, однако, была Варшава – резиденция президента Левицкого и его министров Сальского и Смаль-Стоцкого. Такое распределение приблизительно соответствовало связям правительства с европейскими правительствами. Основными были связи с Польшей, как это было при Петлюре в последние месяцы его правления. У правительства в изгнании связи с Польшей стали еще теснее[45]. Когда разразилась война, значительное число прежних офицеров Украинской республиканской армии служили как профессиональные военные (офицеры по контракту) в польской армии. Кроме того, прометеевское движение, которое было основано украинцами в двадцатых годах и возглавлялось Смаль-Стоцким, всецело поддерживалось Варшавой. Это движение, которое пыталось объединить эмигрантских лидеров наций Советского Союза (исключая русскую), играло большую роль в польских планах создания блока государств в Восточной Европе, от Финляндии до Кавказа, в котором Польша могла стать истинно великой державой, пользуясь своим «естественным» положением лидера. Украинские лидеры прометеевского движения знали, конечно, о целях Польши, но, в своем подавляющем большинстве желая освобождения этих народов от коммунистического ярма, принимали помощь варшавского правительства.[46]
С точки зрения реальной политики зависимость лидеров УНР от Польши вполне понятна. К сожалению, польское окружение сделало многое для того, чтобы дать им почувствовать все минусы положения изгнанников. Тенденция к шовинизму в польском государстве, его быстрый отход от демократических принципов в тридцатых годах и атмосфера милитаризма и фракционности перекликаются в некоторой степени с параллельными процессами в украинском движении.
Результатом связей лидеров УНР с Польшей, а также следствием их демократической идеологии стало то, что они предпочли продолжать свою деятельность во Франции и Румынии, где получили определенную поддержку от официальных кругов. В Румынии находилась большая группа украинских эмигрантов, но политическая атмосфера там быстро ухудшилась подобно тому, как это было в Польше. Условия во Франции были гораздо более благоприятными, и тамошнее украинское республиканское сообщество, включавшее в себя людей, занимавших высокие места в правительстве УНР, осталось в основном демократическим по взглядам. Франко-советский договор, однако, казалось, уничтожал любую надежду на реальную помощь со стороны Франции. В то же самое время, как было отмечено, перспектива польско-германского сотрудничества против Советского Союза становилась реальнее. Эта перспектива была настолько привлекательна для лидеров УНР, что многие, включая президента Левицкого, отказывались видеть реальное ухудшение в германо-польских отношениях даже в конце лета 1939 года и отчаянно надеялись на поворот в немецкой политике даже после объявления о заключении договора Молотова – Риббентропа.[47]
Когда вспыхнула война, десятки украинских офицеров верно несли свою службу в рядах терпевшей безнадежное поражение польской армии. В ответ польское правительство уделяло явно незначительное внимание вопросам безопасности руководства УНР в Варшаве. Однако Левицкий в конце концов сумел покинуть Варшаву и переехать в украинскую этнографическую область Польши. Там его команда получила известие о довольно быстром подходе советских сил. Было решено, что предпочтительнее попасть в руки немцев, чем своих архиврагов. Перед тем, однако, как сдаться немцам, президент сумел сообщить Прокоповичу, что, в соответствии с конституцией, тот должен принять обязанности президента и что Шульгин должен, в свою очередь, стать премьер-министром[48]. Прометейцы, возглавляемые Смаль-Стоцким, достигли Львова и были в даже большей опасности перед лицом советского продвижения, но они также успели достичь немецких линий и были благополучно эвакуированы, вероятно, благодаря специальным усилиям адмирала Канариса, начальника разведки, который рассчитывал сохранить группировку для будущего использования против Советского Союза.[49]
После того как украинские республиканцы неохотно приняли покровительство немцев, те сразу стали обращаться с ними как с вражескими военнопленными. Их организация была объявлена незаконной, а лидеры оказались под строгим наблюдением и ограниченными в передвижениях. Однако вскоре к ним стали относиться менее строго. Множеству украинских «офицеров по контракту», номинально военнопленным, позволяли перемещаться в пределах оккупированной немцами Польши, в то время как нескольким политическим лидерам была предоставлена даже работа, связанная с написанием для немцев исследований по Украине. Несомненно, эти послабления были отчасти вызваны готовностью Левицкого и других лидеров поддерживать неофициальные контакты дружественного характера с немецкими представителями. Как будет показано, однако, они никак не желали становиться пешками в руках немцев и при удобном случае старались восстановить собственную свободу действий.[50]
В течение некоторого времени «правительство-преемник» в Париже было способно проводить независимую политику. Прокопович и Шульгин активно помогали делу союзников, особенно усилиями по вербовке значительного числа рабочих украинского происхождения в планируемый легион, который надеялись создать для помощи Финляндии в ее борьбе против Советского Союза. Прежде чем их планы смогли материализоваться, эти люди были захвачены в плен в результате быстрого германского вторжения во Францию. Шульгина направили в концлагерь, Прокопович умер через несколько месяцев после французской капитуляции, и вся значимая деятельность в этом регионе прекратилась.
ОУН, которая быстро увеличивала свое влияние в тридцатых годах, пошла другим курсом. Убийство Коновальца явилось серьезным ударом, но его наиболее болезненные последствия почувствовались не сразу. Вскоре после этого ОУН с головой ушла в формирование украинского «государства» в прикарпатской области Чехословакии. Крах этого проекта в марте принес крайнее разочарование. Это, однако, не дискредитировало ОУН в глазах большинства украинских националистов. В конце концов они увидели, что украинцы начали решительную, хотя и краткую, борьбу против обрушившихся на них невзгод, в то время как другие народы Чехословацкой республики подчинились диктату соседних держав, не оказав никакого сопротивления. Тысячи молодых закарпатских украинцев оказались в изгнании (главным образом в Большой Германии), расширив таким образом ряды ОУН. «Карпатская сечь», военная организация, которая боролась с венграми, заняла свое место в украинской легенде наряду с запорожскими казаками, сечевыми стрельцами и отрядом Тютюнника. Чистым выигрышем оказалось скорое повышение престижа организации, хотя сомнения в мудрости курса, которому она следовала, проявятся позже.
На момент начала войны руководство ОУН оставалось во многом таким же, как и до смерти Коновальца. Кроме его руководителя, Андрея Мельника, был еще и Провод в составе восьми членов. Важная роль этих людей в описываемых далее событиях требует того, чтобы подробнее сказать о личности каждого и их прошлом. Двое были генералами революционного периода; ОУН, как большинство украинских организаций, считала желательным иметь в руководстве лица, которые напоминали бы о днях активной борьбы за освобождение, чтобы таким образом теснее связать организацию с националистическим мифом. Роль генерала Курмановича, кажется, в значительной степени была ограничена этими соображениями престижа; нельзя сказать то же самое о генерале Капустянском, которому предстояло сыграть смелую и активную роль в националистической организации на востоке Украины после июня 1941 года. Ни один из них, однако, похоже, не оказал значительного воздействия на формирование политики организации. Также ограниченную значимость в формировании политики имели двое из более молодых членов руководства – Ярослав Барановский и Дмытро Андриевский. Барановскому было лишь тридцать три года, когда вспыхнула война, он был человеком совсем другого поколения, чем большинство членов руководства. Родом из Галиции, он являлся активным членом подпольной студенческой организации во Львове, был заключен в тюрьму поляками. Позже он продолжил изучение юриспруденции в Австрии[51]. Его возраст и предыдущий жизненный путь, похоже, сделали его естественным звеном в связи между руководством и галицкой националистической молодежью, и действительно, вплоть до 1940 года его влияние в этой группе было значительным. К сожалению для него, его репутация находилась в постоянной опасности и могла в любой момент рухнуть из-за того, что его брат, Роман, был агентом польской полиции, хотя Ярослав со всех точек зрения был вне подозрений[52]. Андриевский, хотя был лишь несколькими годами старше Барановского, имел отличную от того биографию и функции в организации. Он уехал с Восточной Украины молодым человеком, некоторое время находился на дипломатической службе республики, а затем обучался на инженера в Бельгии. Примкнув к движению, он взял на себя значительную часть его внешних сношений, хотя главные контакты, поддерживавшиеся с Германией, осуществлялись через другие каналы. Его умеренность и писательский талант сделали его ценным достоянием организации.[53]
