Тем не менее мы продолжали запланированный путь, и полдень застал нас в деревне Миелекука (от Весо – 117 километров), население которой в полном составе высыпало поглазеть на «мунделе» – белых людей. Это утомительное и неловкое мероприятие – демонстрация самих себя – неожиданно принесло экспедиции практическую пользу. Один из зрителей, как выяснилось, только что возвратился из глубоких джунглей и видел в нескольких днях пути отсюда «арьергардную» пигмейскую стоянку. Мы также узнали, что пару дней назад маленькие люди выходили из леса, чтобы выменять пойманную дичь на бананы (раньше у них действовало табу на употребление этих плодов, но теперь его никто не соблюдает). Впрочем – сегодня они здесь, а завтра… Было ясно, что другого шанса найти их нам вообще не представится.
На переговоры с деревенским старостой, отбор носильщиков, поиск проводника ушло не более часа. Еще немного – и мы в чреве древесного «океана» дрейфуем на юг, в неизвестность. Сможем ли мы войти в прямой контакт с таинственными детьми природы? Понравимся ли мы им? Позволят ли нам пожить среди них, их бытом и укладом? Сочтут ли они нас, больших и белых, вообще за людей, за себе подобных?
Пунктирная линия тропы петляла, ныряла куда-то вниз, огибала огромные деревья, круто поднималась вверх, «перепрыгивала» через бесчисленные ручьи и речушки с мутной желтоватой водой, небольшие овраги, густо поросшие неизвестными травами и переплетенные прихотливыми лианами, казалось, ей не будет конца. Воздух был насыщен испарениями, влажными, теплыми и тягучими.
Впереди группы проводник, молодой парень по имени Гадек, активно работал мачете, вырубая проход сквозь хаотическую флору, но, несмотря на все старания, острые, как зубья пилы, лиановые шипы цеплялись за одежду и снаряжение, норовя порвать их. Носильщики устали, хотя и пытались бодриться. За последний час мы уже в третий раз объявили привал.
…И тут Нгуадо нашла нас сама. Создалось полное впечатление, что крошечная пигмейская деревня – одиннадцать низких хижин-шалашей, полукруглых и прямоугольных, из веток и из листьев – вместе с опушкой леса, на которой она стояла, вышла из чащи нам навстречу. Четыре хижины к моменту нашего визита пришли в явную негодность: покосились, полуразрушились, покрылись дырами в кровлях. А остальные семь чувствовали себя прекрасно: внутри каждой теплился небольшой очаг, отгоняя насекомых густым дымом. В каждом жилище – по небольшому лежаку из бревен и по своеобразной постели из широких листьев маранты. Над кострами – небольшие «столы» из тех же бревен, на этих поверхностях коптится мясо и хранятся разные продукты. Вот и вся обстановка.
А обитателей нигде не было видно, но вдруг Гадек медленно приложил палец к губам (все остановились и замолчали): – Они здесь. Они наблюдают. Не делайте резких движений. Ждите.
Долго ждать не пришлось. Словно привидение, бесшумно из леса появился пожилой пигмей с непропорционально большим мачете в руке. За ним – еще один с длинным копьем. Не спеша и с опаской они вступили в краткие переговоры с нашим проводником, после чего энергично закивали головами и снова исчезли там, откуда вышли.
– Они вас боятся, – озадаченно сообщил Гадек. – Я говорил, что им ничто не угрожает. Говорил, что вы хорошие люди и обижать их не будете. Но они все равно боятся. Попросили подождать. Сказали, что подумают.
Ночная жизнь в тропиках
Обнаруженное нами племя называлось бака, принадлежало к группе Убанги и говорило на языке либака (на слух он схож с птичьим пересвистом, поскольку содержит массу коротких или тягучих гортанных звуков). И нас – наедине с «диким народом» – осталось пятеро (после того, как носильщики ушли): Георгий Чепик из российского посольства в Республике Конго, директор Российского центра науки и культуры Василий Чечин, этнограф и знаток «лесных» языков Жюстен Кимпалу из конголезского Министерства культуры, искусства и туризма, а также верный Гадек, проводник и по совместительству переводчик с лингала на либака и обратно. Ну и я.
Самый старый член общины, некто Мингуо, оказался, естественно, вождем. При помощи Гадека он разъяснил нам, что разрешает остаться и разбить свой лагерь по соседству с пигмейской деревней. Благодарные, мы, в свою очередь, подарили вождю мачете, которым он остался очень доволен. Контакт установился – но надолго ли? Здесь столько всего необъяснимого – и к тому же никто не желает ничего объяснять. Скажем, в деревне нет женщин и детей. Вместо ответа на наш вопрос «А где они?» мужчины многозначительно молчат…
Как бы там ни было, пришлось спешить, чтобы до темноты устроить лагерь, и в этом деле пигмеи очень помогли, с виртуозной легкостью посредством мачете расчищая от зарослей небольшую площадку. Кроме того, они развели костер и притащили свежую охапку марантовых листьев для нашей ночевки.
Попутно, с несколько навязчивым интересом они разглядывали наше снаряжение, палатки, рюкзаки и аппаратуру, тыча во все это (а также в наши фигуры) пальцами и пересмеиваясь между собой. Единственный из нас, кто пользуется некоторым их почтением, – это проводник. Во-первых, черный, вовторых, говорит на либака…
В тропиках темнеет рано и быстро. Густая ночь сваливается откуда-то сверху, с огромных раскидистых крон сорокаметровых деревьев, в один прием поглощая остатки света и затопляя пространство. Мрак так непроницаем, что не видно собственной вытянутой руки. Зато много чего слышно. Лес переполнен звуками, как метро в час пик, стрекот цикад заглушается криками ночных птиц, сверху наслаиваются отрывистые одиночные «аккорды» обезьян, стук падающих плодов, хруст веток, шелест листвы – получается совершеннейшая какофония в «эфире». Создается впечатление, что жизнь на этих широтах вообще разгорается только после заката.
Пигмеи прекрасно знают и используют это обстоятельство. Они блестяще ориентируются ночью, быстро и бесшумно перемещаются по чаще, конечно же, без всяких фонарей. А вот их, наоборот, просто невозможно обнаружить, они будто бестелесны, всегда застают врасплох, из ниоткуда вырастая за спиной, слева, спереди или справа.
В эту ночь к тому же у бака были особые резоны не спать до самого рассвета. Даже вернувшись из лесу, они жгли костер, разговаривали и с опаской поглядывали в сторону стоянки «больших белых», которые так неожиданно ворвались в их жизнь. Слово «мунделе» так и стояло над деревней…
Круг жизни
Утро встретило нас донельзя неприятным сюрпризом. Оказывается, с рассветом дикие пчелы слетаются на запах человеческого пота. И не по одной, а сразу всем роем. Они облепляют тело, забираются под одежду, в обувь, в ткань палаток. Их бесполезно стряхивать, сдувать, сбивать. Укусы ощущаются как болезненные прививки, словно в тебя ежесекундно всаживают толстый шприц – резко и глубоко. Пигмеев ужасно веселили «белый» бешеный танец и притопывание, крики и беготня взад-вперед по деревне в облаке из пчел. Опять пошло в ход показывание пальцем – но обижаться нам, конечно, было не на что. Ведь у пигмеев с пчелами загадочное, но полное взаимопонимание.
…Они не верят в Бога, в смысле – в творца. Они, как все люди палеолита, обожествляют Лес, животных и деревья. В их представлении существует фигура Величайшего из слонов, которого в конце мироздания убьет Величайший из охотников. Ежедневно пигмей взывает к Лесу о защите, о том, чтоб миновали беда, болезни и превратности. Когда пришли мы, в молитвы вошел «пункт» о заступничестве от «белых» неприятностей, если таковые случатся (как они не понимают, что «большие белые» как раз в тысячу раз беззащитнее их в этом Лесу?).
После полудня неожиданно явились женщины и дети – также тихо и незаметно. Они, казалось, старались прокрасться мимо нас так, чтобы мы вообще не обнаружили их существования. Не смотрели в глаза, прятали лица в ладонях, отворачивались от объективов. Вздрагивали при каждой фотовспышке, поспешно ретируясь в полумрак хижины. Нам не хотелось нарушать их привычного распорядка, и мы стремились к максимальной деликатности, но, впрочем, скоро вся деревня привыкла к нашим «штучкам» и стала вести нормальный для себя образ жизни, не обращая ни на что внимания. А он у пигмеев тяжелый и однообразный. С утра пораньше женщины, взяв плетеные корзины, уходят ловить рыбу, собирать сочные тропические плоды, орехи, коренья, грибы и личинок разных насекомых (в деревне, чтобы поддерживать огонь костра и присматривать за детьми, остаются одна-две «дежурные»). Мужчины в это время проверяют выставленные накануне силки и охотятся – обыкновенно на обезьян, птиц и хохлатых антилоп дукеров.
Еще в самом недавнем прошлом пигмейские общины часто объединялись ради «магуа-мусо» – большой охоты на крупных зверей вроде лесных слонов и горилл, но теперь их стало катастрофически мало в лесу. Кроме того, эбубу (по-пигмейски – гориллы) очень опасны и при случае всегда готовы поменяться с охотником ролями. Приходится довольствоваться тем, что есть. Тем, что остается после разрушительной деятельности лесных компаний, активно проникающих в самые труднодоступные уголки чащи и вырубающих ее, сужая тем самым ареал животных. Недалеки те времена, когда с помощью луков и отравленных стрел вообще нельзя будет никого добыть, и придется пигмеям опять идти на поклон к «большим черным» банту, чтобы те со своими ружьями поучаствовали в охоте. В сезон дождей они собирают мед – любимое пигмейское лакомство.
