нет. Сам-то я не пью…
— А мы что ж? Мы разве пьем? — обиделись мастера. — Да нам на алкоголь начхать. Только нельзя! — суеверно заметил тот, который смотрел прямо.
— Галюша, — тихо позвал Гурмаев, — у нас где-то спирт для компрессов был, ты бы посмотрела…
Первая рюмка была выпита за хозяйку дома и за замечательный борщ, который, как высказался один из мастеров, "до самого пупка прожигает". Вторую хотели поднять за хозяина, но Гурмаев уперся и сказал, что так нельзя, что надо прежде выпить за главное, то есть за колодец.
— Пусть вода в нем будет чиста, как слеза младенца, — пожелал косой мастер.
Гурмаев, растроганный, попросил налить и ему.
— Пусть он будет глубоким и свежим, — сказал он.
Мастера дружно крякнули и достали из сумы бутылку портвейна "Кавказ".
Когда Гурмаев уснул после выпитого, странные видения роились в его голове. Чудилось Николаю Николаевичу, будто лежит он на террасе загородного дома в шерстяной расшитой душегрейке и наслаждается благолепием природы. Прожужжал шмель, залетела бабочка, потолклась перед носом профессора и запорхала дальше. Куда летишь, пеструшка? Сон дивный, сон чудный. Гурмаеву не хотелось отрывать взгляда от прихотливого полета божьей твари, он чуть скосил глаза и узрел нечто такое, что даже во сне показалось ему странным. Бабочка, только что порхавшая над головой, долетела до порога и опустилась на грудь человека, до странности похожего на Сидора Ширинкина. Рука Сидора в каком-то замедленном ритме описала дугу и вдруг сграбастала бабочку. Хрустнули пальцы — и акварельные крылья бабочки превратились в пыль. Сердце Гурмаева сжалось.
— Что же ты делаешь, басурман? — запротестовал он. — Живую природу губишь…
— Так ведь она, стервь, всю капусту изгадит, — сурово сказал человек с обликом Сидора.
— Ширинкин, ты? — воскликнул профессор.
Но человек, так похожий на мозолиста, сделал предостерегающий жест рукой.
— Как ты сюда попал, Сидор? — невольно переходя на шепот, спросил Гурмаев.
— Поговорить надо…
— О чем же, Сидор?
— О Дубровском…
Тут с человеком, похожим на Ширинкина, произошло что-то странное. Он заволновался, замахал руками, в его глазах мелькнул испуг, и, уткнувшись носом в душегрейку профессора, он глухо зарыдал.
— Что ты, Сидор, что, голубчик, — гладил его Гурмаев по голове. — Разве беда какая?
— Беда, ой, беда, — запричитал Ширинкин.
— С кем же беда, Сидор?
— С Дубровским…
— Ты какого, Сидор, Дубровского имеешь в виду? Того толстого из Заготпушнины, что к тебе по вторникам ходит?
Мозолист поднял на профессора испуганный взор.
— Да хрен с ним что будет. Он здоров, как мерин.
— Какого же тогда Дубровского?
— Известно, какого, — Александра Сергеевича Пушкина. Его творенье!
— Так, так, так… — задумчиво говорил Гурмаев, следя за секундной стрелкой. — Пульс у тебя нормальный, разве что самую малость учащен. Переутомился ты, Сидор, отдохнуть тебе надо.
Но Ширинкину эти профессоровы слова почему-то не понравились. Он вырвал руку, которую поглаживал Гурмаев.
— Что ты мне пульс считаешь? Ты лучше денежки свои посчитай! Сколько за "Дубровского" отвалил?
— Ты, верно, хочешь спросить, сколько я за рукопись "Дубровского" уплатил?
— Ну да, да… Дошло, наконец. Сколько с вас сорвал этот прощелыга? — кипятился Ширинкин. — Я ему руки обломаю… Я его бритвой, негодяя…
— Ах, ах… — вздыхал Гурмаев. — Да что же ты его ругаешь, Сидор? Разве "Дубровский" не стоит того, что уплачено?
— Смотреть надо было! — кричал Ширинкин, от волнения переходя на "ты", чего раньше никогда не позволял. — Заладил: Дубровский, Дубровский, Дубровский… Ему липу всучили, а он и рад…
— Почему же липу? — обиделся профессор.
— А потому! Разве я "Дубровского" не знаю? Наизусть помню от первой до последней строчечки…
"Весь дом был в движении, слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ, — с чувством декламировал мозолист. — В уборной барышни, перед зеркалом — дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириповну…
— Скоро ли? — раздался у дверей голос Кирила Петровича.
— Невеста готова — сказала дама Кирилу Петровичу, — прикажите садиться в карету.
— С Богом, — отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола образ: — Подойди ко мне, Маша, — сказал он тронутым голосом, — благословляю тебя…
Бледная девушка упала ему в ноги и зарыдала.
"Папенька, папенька…"
По лицу Ширинкина текли крупные мутные слезы.
— Ну и что? — спросил изумленный Гурмаев. Он никогда не слышал такого задушевного чтения.
— А вот что, — проговорил Ширинкин, утирая ладонью глаза, — у Александра Сергеевича как? — "С Богом, — отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола образ…"
— Ну?
— А у вас? — "С Богом, — отвечал Кирила Петрович и взял со стола обрез". У Пушкина: "В сарае кучера закладывали карету", а у вас в списке уж совсем бог весть что: "В сарае кучера закладывали".
— Постой, постой, — заволновался профессор. — Может, это Александр Сергеевич маху дал? Он хоть и классик, а…
— Конечно, держи карман шире. Можно подумать, Александр Сергеевич без отрыва от производства лицеи кончал…
— А скажи-ка мне. Сидор, — с загадочной улыбкой и уже совершенно спокойно спросил Гурмаев, — откуда тебе все это известно, разве ты рукопись видел?
Лицо Ширинкина сразу окаменело, в глазах промелькнул испуг Он снова понес околесицу.
— Помилуй Бог, не было греха. Не было! Не видел! Ничего не видел, ничего не знаю. Вот тебе крест, сам не ведаю, что несу…
— Что же, тебе все это приснилось?
— Приснилось, истинное слово, приснилось, — обрадовался Ширинкин. — А я уж так напугался… Шутка ли: а вдруг сон в руку? Дай, думаю, съезжу, упрежу. Сон. он всякий бывает, особенно в наше научное время. Может, гипноз?
— Бывает, бывает, Сидор, — проговорил Гурмаев, жалея Ширинкина.
Надо было что-то предпринимать: с Сидором творилось неладное.
— Ты все же съезди, съезди, — шептал мозолист. — Сон теперь ядовитый пошел.
— Я съезжу, обязательно съезжу, Сидорушка… Ты, главное, успокойся, посиди, а я мигом…
Оставив Ширинкина на террасе, Гурмаев ринулся к телефону.
— Явные признаки душевного расстройства… Видения наяву, бредовые явления, галлюцинации, — кричал он в трубку…
"Это ничего, это быстро поправят. Теперь это бывает, — соображал он. — Информационный взрыв… Стрессы… Нервные нагрузки… Курс уколов, массаж — и все пройдет. Главное, сейчас его успокоить…"
Но когда профессор вернулся на террасу, Ширинкина на месте не было. Гурмаев обошел весь сад, искал в сарае, с содроганием сердца заглянул в колодец. Своего присутствия Ширинкин нигде не обнаружил.
Обеспокоенный, взволнованный странными словами Сидора, томимый смутными предчувствиями, Гурмаев собрался и уехал в Москву.
Часа через полтора на даче Гурмаевых зазвонил телефон. Взявшая трубку Галина Еремеевна едва узнала голос своего супруга.
— Что случилось?
— Приезжай немедленно, — приказал профессор. — Нас обчистили…
Детективные страсти
Увы, профессора в самом деле обобрали. Увезли прекрасные китайские ковры, антикварный сервиз на двенадцать персон, стянули каштановую с
