Умирать в бою нужно только за Россию. Русскому человеку непонятно, как можно умереть за чужую страну, да к тому же всего лишь за среднемосковскую «офисную» зарплату. Или тем более за какие-то неясные идеалы французской революции двухсотлетней давности.
Зато французы очень уважают легионеров за то, что они умирают вместо их сыновей. И им невдомек, что в действительности, сражаясь за интересы Франции, легионеры умирают за своих товарищей, за свою семью, за дом на чужбине — за свой Легион. И ни за кого больше.
На следующий день на КПП встречаю музыканта Андрея Коняхина, но в гражданской одежде не узнаю его. Он с «молодым» — ребята едут на денек в Марсель. «Поваляться на пляже и прошвырнуться по магазинам…»
С легионерской зарплатой особенно не разгуляешься: 1200 евро в месяц. Правда, на всем готовом, но ребята отсылают деньги домой, в Россию и на Украину: помогают родителям-пенсионерам и младшим братьям-сестрам. На себя, любимых, остается немного. Такие вот гастарбайтеры в погонах.
Разумеется, французы и легионеры из восьмерки «цивилизованного сообщества» домой ничего не отсылают. Не в привычках легионеров копить деньги: сегодня есть, а завтра нет. Копить и посылки домой — это удел слаборазвитых. Африканцев, арабов и прочих славян.
Легионеры служат везде, где кусаются злые мухи, а у французов есть свой «интерес». На высокооплачиваемые командировки в «горячие точки» в Африке и прочие неблагополучные места на планете выстраивается очередь. Там платят в два-три раза больше. Но командировки эти — не поездки «слуг народа» на переговоры в пятизвездочный отель. Там, где они работают, — стреляют или в любой момент могут начать стрелять. Только этой опасностью здесь никто не бравирует: такая работа. Получше других, пожалуй.
Отслужив год, наши легионеры приглашают к себе в гости близких. Примерно так же, как наши матери добираются в воинскую часть проведать сына, родители едут к своему легионеру во Францию. Для французов всё стандартно и без лишней лирики — «встреча семьи». Откуда им знать, что за этим стоит? Да и зачем обременять себя лишними культурологическими деталями? Мы вам позволяем у нас жить и за нас умирать, а всё остальное нас не касается… В отличие от русской армии во французской нет такого святого понятия, как «мать солдата», когда даже самый большой самодур-«полкан» разрешает мальчишке повидаться с мамой в ближайшем лесочке и покушать домашних пирожков… или пустит посидеть возле койки в солдатском госпитале и подержать сыночка за руку — ведь он у нее один такой, мужчина… Растила в одиночку.
Мамы и папы приезжают к легионерам не в Обань, и даже не в Марсель — а в Париж. А вот русский миф о Париже будет посильнее французского мифа о легионе. И тогда, во время короткой встречи с прошлой жизнью русских легионеров, оба мифа сливаются в один.
Десантник с кистью
В газетных киосках во Франции еженедельно появляются десятка полтора «маленьких энциклопедий» — небольших тематических журналов, а к ним прилагаются оловянный солдатик, модель автомобиля, самолета и т. д. Эти серии французы собирают годами. Нет, не подростки — взрослые. Есть такая серия и про Иностранный легион: история костюма, сражений, вооружения, судьбы людей, старинные фотографии… и в каждом выпуске — бравый оловянный солдатик За 180 лет легионеры не раз поменяли фасон своих мундиров и кепи…
Издательство «Hachette» выпустило уже сотню номеров совместно с Музеем Иностранного легиона. Я поинтересовался: кто же художник? Оказалось, русский. Евгений Пономарев.
…С того дня прошел год. Дневальный по магазину при Музее Иностранного легиона Владимир Козодий с Украины спрашивает меня: «Вы нашего художника Пономарева знаете?» Отвечаю, что работы его знаю, а вот его самого — пока нет. Козодий задумывается на секунду и продолжает:
— Да, Женька наш — пример тому, как легион дает человеку второй шанс в жизни…
— Это как?
— Ну, дали ему возможность не только с парашютом сигать, но и рисовать: вот и вышел из него художник… Очень мне его работы нравятся. Особенно про Камрон: ну, ферма эта в Мексике, когда 60 легионеров в окружении двух тысяч мексиканцев отказались сдаться и все до единого полегли… Нас иногда наемниками называют, так наемники сразу сдаются, если угроза жизни серьезная. А мы — нет. Мы — легионеры! Лучше смерть, чем бесчестье!
Евгения я представлял человеком невысокого роста, сухощавым, с тонкими пальцами. Нервозным. Если и годен к службе вообще, то только к нестроевой. Немного угодлив, как все в армии, кого «притеплило» начальство. Всегда готов написать портреты членов семей «отцов-командиров» или художественно оформить квартиру, чтобы домой на «дембель» отпустили поскорее: сразу после приказа. Такими мне запомнились художники в нашей армии.
Из-за стола навстречу мне поднялся голубоглазый здоровяк под два метра и весом в сто кило с остриженными под «бокс» пшеничными волосами. Настоящая «десантура»! Не хватает только «тельника» и голубого берета ВДВ, словно гвоздем прибитого к затылку. Но на этом парубке — камуфляж французский. И белое кепи на столе…
«Десант» широко улыбнулся: «Здравствуйте! Солдатское радио уже передало, что приехал корреспондент из Москвы…»
Евгению — 30. Десять из них он служит в легионе. А до этого отслужил свои два года в десантном полку в Кубинке, вернулся к родителям в Минводы. Он умел стрелять, прыгать с парашютом и рисовать. Все три вещи не пригодились. Кто-то из товарищей пошел в ОМОН, другие — в охранники. Евгений пошел на стройку. Пахал много, получал мало. Тупик какой-то. И вдруг вспомнил, что пока у него был «дембельский аккорд» — рисовал десять стенгазет своему замполиту. Полк участвовал в совместных учениях с французами. Пацаны притащили в Кубинку брошюрку про Иностранный легион. Подумал, занял денег и купил тур на юг Франции. Туристические планы сына отцу не понравились: «Ты куда это собрался? У них что, своих французов не хватает? Сдался ты им…» С отцом Евгений дружит. Любит его. Советуется. Слушает. А тут, может быть, первый раз в жизни, не послушал: настоял на своем. Уехал. Сказал только, что если все будет хорошо, то есть возьмут в легионеры, позвонит месяцев через пять… Позвонил через несколько дней: ему не отказали, а просто попросили приехать через несколько месяцев — сейчас перебор «славян». Вернулся. Снова пошел на стройку. Заработал и раздал долги. Опять одолжил денег и уехал. И пропал.
Позвонил только через четыре месяца. Взяли! Служит на Корсике. Во Втором парашютном.
«У нас в РЕПе (REP, Regiment Etranger de Parashutistes — Парашютно-десантный полк Иностранного легиона. — В. Ж) было 70 процентов русскоговорящих. Русские, украинцы и все остальные «эсэнговцы». Болгары, чехи, поляки. Легче там французу было учить русский, чем нам — французский. Оттого и говорим плохо по-французски…» — вспоминает Евгений свой первый срок службы.
Потом был в командировках в Гвиане, Габоне, Новой Каледонии и Косове. Везде по четыре месяца. «В Косове патрулировали. Все НАТО ничего не делали, а мы там в бронежилетах ходили — народ пугали. Но сербы действительно к нам, русским, хорошо относятся, про остальных не знаю… Мне везде интересно. В Новой Каледонии здорово было: на выходные можно поплавать с аквалангом, туристов много из Австралии и Японии. Габон — полная задница! Там никакая не боевая операция была, так, просто «презанс»: присутствие французских войск. Чтобы видели, что «мы тут есть»».
К доске рабочего стола прикреплен эскиз Репина — любимый Женин художник. Он восторгается его техникой письма. В столе книжки по живописи. Среди них — ни одной французской. Только русская школа. Странно… Он поясняет: «Музыканты, художники — в России школа сильнее. А реалистическая — особенно Это все здесь признают. Я-то сам больше по реализму. Когда маленькая картинка и целый список разъяснений, что хотел сказать художник, это смешно! Может, конечно, в Сальвадоре Дали и есть что-то, но мне по душе больше реализм… Я, конечно, по рабоче-крестьянски рассуждаю, как мой батя-полиграфист. Он сурово шашкой рубит… Это он меня в школу рисования в детстве отвел, когда увидел, что я все время рисую. Критиковал меня. Судил строго. Да я и теперь ему работы посылаю: на критику».
Любимые художники — Репин, Айвазовский, Верещагин, Шишкин. Для себя рисует только в свободное от службы время, которого мало. На военные темы. «Битву у Камрона», которая так понравилась легионерам, Евгений рисовал, когда сломал руку: неудачно приземлился с парашютом. Картину любят, ее часто перепечатывают в военных журналах. Сам он к своей работе относится иронично: «Так мужественно они там у меня воюют, это все моя интерпретация. Теперь-то я знаю, что и форма не соответствует, да и всё, наверное, было иначе…»
Евгений подходит к мольберту и отбрасывает бумагу: полевой в Индокитае. Старая «Дакота» идет на посадку. Тревожная какая-то картина… может, от того, что конец французского «презанса» в Азии близок. Нарисовал совсем недавно.
