Валерия Алфеева - Паломничество на Синай

Апостолы, возведенные на вершину Фавора, и великие пророки древности Моисей и Илия замкнуты сияющей полусферой с золотисто-зеленой каймой, напоминающей грань земли и неба или радугу Завета. Коленопреклоненные Иоанн и Иаков, Петр, в священном ужасе поверженный у ног Христа, пророки — все обращены к преображенному Господу. Прекрасен лик Петра; похожи большеглазые лики братьев — чистое юное лицо Иоанна и обрамленное усами и бородой лицо Иакова.

Есть в симметрии их поз, в воздетых руках застывшая условность, условны и тяжелые фигуры Моисея и Илии, поднявших благословляющие в сторону Христа руки, — но все это я замечу гораздо позже. Как позже вспомню, что ранние византийские художники делают мозаики из пластинок смальты, окрашенной окисью металлов и обожженной стекловидной массы; разные по форме и размерам пластинки укладываются не в гладкую поверхность, а чуть наклонно одна к другой, и по-разному отраженный свет мерцает, выявляя оттенки и полутона.

Позже прочту я и русский перевод греческой надписи под мозаикой: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа совершен сей художественный труд на спасение плодоносящих при Лонгине, преподобнейшем пресвитере и игумене», и другой текст, чуть ниже: «Художество Феодора пресвитера 24 года индикта 14». Это индикт, как пишет наш паломник епископ Порфирий Успенский, дважды путешествовавший на Синай, совпадает с 24 годом царствования Юстиниана, то есть с 551 годом. И позже узнаю, что потемневшая от копоти веков, осыпающаяся мозаика была высветлена и укреплена русским иеромонахом Самуилом в сороковых годах прошлого века.

А пока я вижу отверстое небо, кайму из звездчатых райских цветов и клюющих птиц по алтарной арке, двух Ангелов с венками в вытянутых руках, летящих навстречу друг другу по золотым парусам стены. В их нежных ликах и легких удлиненных фигурах с высоко подпоясанными хитонами, в фиолетовых тенях складок гиматиев, в синих крыльях с павлиньими глазками есть та же высокая гармония. Блажен священнослужитель, предстоящий закланному Агнцу и видящий над собой это небо вечности, лик озаряющей Любви и запечатленных в незримом горнем полете вестников ее земного страдания и грядущей победы.

Светоносные золото, лазурит, белизна — свет, выявленный в многоцветий земли художниками византийской столицы времен Юстиниана, благородная палитра, избирающая пурпурное и лиловое, цвета вечереющей пустыни и царских багряниц, отзываются впечатлением возвышенным, редчайшим, драгоценным. Не в этом ли смысл и тайна творчества — словами, звуками, кусочками смальты или красками земными напомнить о Нетварном свете, пробудить тоску о нем, молитву, упование…

В широкой верхней кайме всего мозаичного круга — двенадцать серебряных медальонов с погрудными изображениями апостолов и семнадцать таких же портретов пророков на пурпурно-фиолетовом фоне, с царем Давидом в центре на нижней кайме. Пророки и апостолы видели славу Его, славу, как. Единородного от Отца, им чрез откровение возвещена тайна, сокрывавшаяся от вечности в Боге. С тех пор в сердцах их горит огонь, которого они не в силах удержать. И слова их звучат то мольбой, то заклинанием, то угрозой, потому что обращены к земле опустошенной, сожженным городам, к народу, отвергшему Бога и обремененному беззакониями.

О, Господи!.. Ты поражаешь их, а они не чувствуют боли; Ты истребляешь их, а они не хотят принять вразумления… — восклицает Иеремия. — …Есть ли такой мудрец, который понял бы… за что погибла страна и выжжена, как пустыня..?

И сказал Господь: за то, что они оставили закон Мой… Я накормлю их., этот народ полынью, и напою их водою с желчью; и рассею их между народами…

Ибо голос плача слышен с Сиона: «как мы ограблены! как мы жестоко посрамлены»…

Все пророки говорили о божественной славе — утраченной, взыскуемой и грядущей. И сколько этих строк можно было бы взять эпиграфом к судьбам людей и народов-богоотступников…

…Вас, которые оставили Господа, забыли святую гору Мою… — от лица Божия восклицает Исаия, — вас обрекаю я мечу, и все вы преклонитесь на заклание:

потому что я звал, и вы не отвечали; говорил, и вы не слушали, но делали злое в очах Моих и избирали то, что было неугодно Мне…

Посему так говорит Господь Бог: вот, рабы. Мои будут есть, а вы будете голодать; рабы Мои будут пить, а вы будете томиться жаждою;

рабы Мои будут веселиться, а вы будете в стыде; рабы Мои будут петь от сердечной радости, а вы будете кричать от сердечной скорби и рыдать от сокрушения духа…

Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю…

И всем другим вестникам, святым, мученикам, страстотерпцам, призванным Господом и верным Ему, вошедшим в сияющий круг вечности, преображенным Его славой — возвещена эта тайна священного назначения человека, созданного из праха, но призванного стать богом.

В пространство от слов Божиих: «Да будет свет» — до Нового неба и Новой земли, которая наполнится познанием славы Господа, как воды наполняют море, вмещается вся история мира, ибо Сам Господь есть этот Свет предвечный и неугасимый, а смысл истории — откровение Его.

Можно ли представить картину мира как огромную мозаику Преображения — с явленным во славе Иисусом Христом в сердцевине ее и постепенным просветлением одних образов и омрачением других? Когда Творец поставит на место последний кусочек смальты, когда все лики проявятся, закончится отделение света oт тьмы, — история завершится.

На парусах арки перед алтарным сводом, по сторонам двойного окна, разделенного колонкой и обведенного арочками с пурпурной каемкой и орнаментом из четырехлистника, есть еще два изображения Моисея. На одном из них он снимает сандалию перед густо зеленеющим Терновником, а в листве горят багряные, фиолетовые, белые огни, как вспыхнувшие райские цветы. Его склоненная фигура высока, крепка, легка; пастух, приведший стадо к горе Божией, он облачен в светло-фиолетовый хитон и бледно-голубой гиматий — пророческие одежды в отсветах огня, уже являющие его призвание.

Хочется всмотреться в черты его лица, понять — кто он, один из первых избранников Божиих?

Красивый сын еврейского народа, он рожден в египетском рабстве и от рождения обречен на смерть. Но может ли земная власть фараона противостоять замыслу Божию? В осмоленной корзине — малом ковчеге — ребенок оставлен в нильских водах и извлечен дочерью фараона. Он назван «спасенным из воды» — из темных вод потопа, — как Ной с сыновьями и поколениями, заложенными в семени сыновей, — из смертоносного потока духовного рабства, из тьмы сознания народа, довольствующегося деланием кирпичей для пирамид фараонов и египетским мясом с чесноком. Он воспитан дочерью фараона, как ее собственный сын и обучен всей древней египетской мудрости.

Какая от начала дней исключительность судьбы на скрещении линий жизни и смерти, линий истории двух великих народов: одного в предвестии заката его могущества и культуры, другого — в предначертании избранничества.

Всего несколько десятилетий отделяют Моисея от самого яркого периода египетской истории — царствования Эхнатона, когда на смену темному сонму идолов впервые приходит идея единого Бога.

Что нового было в том, что едва достигший совершеннолетия фараон объявил себя жрецом Атона — Солнца? Солнце с древности обожествлялось в Египте. В Верхнем Египте оно почиталось как крылатый диск под именем Гора, слившегося с богом-соколом, покровителем царской власти. Фиванские жрецы помещали солнечный диск между рогами барана, символизирующего главное божество — Амона. В Гелиополе поклонялись древнему Ра, «создателю мира», имя которого тоже означало солнце. Дополнением к Ра служил Атум, обозначавший солнце в момент заката, и Хепер, бог вечного становления и движения, символом которого стали скарабеи. Эхнатон упразднил весь сонм прежних богов, как главных, так и бесчисленных идолов, поклонение которым шло еще от обожествления животных: Тот с головой ибиса, Сохмет с головой льва, Хатор с головой коровы, Анубис с головой шакала, Себек с головой крокодила и другие, и каждого сопровождал пантеон родственных идолов, и каждый имел власть, ограниченную территорией разных городов и номов, и все они имели власть только в Египте. Эти чрезвычайно запутанные системы мистико-религиозных представлений дробили страну. Гениальное прозрение фараона об универсальности религиозной истины почти на полтора тысячелетия предшествовало откровению христианства и далеко опередило сознание его времени, обрекая на гибель его реформаторство. В шестой год царствования вместе с семьей, приближенными, воинами, новым жречеством и служилым людом он покинул Фивы — прежнюю столицу, и поднявшись по течению Нила, вышел на берег в широкой долине, окруженной скалами. Здесь был возведен новый город с храмами Атону, дворцами, парками, садами, прудами, богатыми кварталами приближенных.