Ранним утром, когда струился золотой рассветный свет, а ветер еще не раздул зацепившиеся за ели сонные туманы, по центру реки, разбрызгивая сверкающие искры, дружно пробежали олени. Они даже не взглянули в мою сторону, даже головы не повернули. Серо-пегие, безрогие, квадратные и приземистые, похожие на крупных овец, они бежали на Пяозеро, спасаясь от проснувшихся медведей.
Лесник рассказывал, как в прошлую весну медведь загнал в угол речного залива олениху с олененком. Там и порешил. Весь снег вокруг был красного цвета, и по льду уходили красные мишкины следы. Он выел только мягкое оленье брюхо, а остальное бросил. Жуткая такая была история.
А вот еще одна, не менее драматичная. На горе Кивакка, не споря, живут аж три медведя. И хотя по карельской статистике, на одного медведя полагается 50 км2, эти оказались более уживчивы. Они скромные и не беспокоят людей, для которых на вершину проложена одна тропинка с деревянными лагами через болота и трещины. Огромные склоны горы, покрытые лесом, озерками и болотами, и вовсе не посещаемы.
Однажды (хорошее начало для истории) лесник вел на вершину группу финских туристов из двенадцати человек. Все были разного возраста, но сильно за тридцать. Потягивая на ходу водку из литровой бутылки, группу замыкал абсолютно пьяный 70-летний старик. Кроме этого, еще имел он травму, дыру в черепе, затянутую кожей, пересаженной из разных других его мест. Лесник часто на него с опаской поглядывал, ведь в тайге просто наткнуться на сучек, и тогда – мозги долой. Неожиданно на тропинку перед группой вышел удивленный медведь. Не выскочил, не выпрыгнул, а просто – вышел. Народ завизжал и бросился врассыпную, а старик тут же упал в мягкий мох и сразу уснул. Наверное, с нервов. Куда подевался медведь – история умалчивает, а туристы ломанулись опрометью, наугад в тайгу. Спонтанно образовалось из них две группы бегущих, и обе сразу заблудились. Травмированного ранее финна лесник вынес на руках вниз, к дороге, а на гору и обратно летал 6 раз, но никого из туристов не встретил. Всю ночь шел он тайгой вверх по течению и лишь в шести километрах от горы, у самого моста нагнал группу финнов. Вторую группу нашли на следующий день. Жертв не было.
Чему учит меня эта история? Главное, что неизвестно, сколько медведей бродит вокруг моего домика, ведь их следы – не подошвы с рубцовкой, чтобы я их различал. Просто – большие, страшные, когтистые плюхи. Они есть и на левом, и на правом берегу, и на льду реки. У ручья, впадающего в Олангу, я уже слышал какие-то рычания, отрыжки и хрипы в прибрежных зарослях. Придется теперь ходить посередине реки и стучать ножом по шнеку, предупреждая, что я тоже опасен. Придется чаще оглядываться. Бдеть.
Метель
Грандиозная, семивершинная гора Кивакка возвышается над изгибами и плесами Оланги. В реке, в темных ее глубинах гуляют красавцы хариусы и кумжи, по льду бегают олени, на горе живут медведи, а в небе проносятся лебеди-трубачи. Наверное, так может быть только в раю.
На закате вязкое, почти черное небо висит над пейзажем тяжело и значительно. Бреду с палкой в руке посередине реки как зачарованный. Останавливаюсь и, глядя по сторонам, пытаюсь весь наполниться красотой посредством более широкого открывания глаз. Жадность душит от понимания, что не остаться мне тут и не унести эту красоту. И жалко себя немного. Чувствую себя маленькой точкой среди торжественного простора. И вдруг возникает неодолимое желание запеть песню или прочесть благодарственную молитву. Сказать спасибо всему вокруг за то, что оно есть. Сказать, что я люблю зиму и привык к твердым нарам и длинному дню. Я могу теперь – и по колено в снегу, и на лыжах по мокрому льду, и упасть, подняться и не отряхиваться. Я могу не надевать перчатки, мне вовсе не холодно. Сквозь городскую слизь проступил мужчина. Он всегда был внутри. Настоящий мужчина, а не маленький сопливый мальчик с большим, пустым чемоданом.
Утром пошел крупный снег. Даль задернулась, закуталась и растворилась в молочном бреду. Падающий среди тайги, среди сопок или в чистом поле снег торжествен и чист, как музыка барокко. Он создает парадокс движения, когда все вокруг неподвижно, а воздух дышит и колеблется как живое существо. Снег покрывает все и заметает следы. Он совершенно нереален.
Снег накрывает Паанаярви, будто обрывает прошлое, переворачивая новую страницу ее бесконечной истории. Медведи, лоси и лебеди наново напишут там маленькие свои рассказы. И мои следы переплетаются со звериными где-то на прошлых страницах этой гигантской книги. Во мне тоже будто выпал снег, заметая глупости прошлого, переворачивая новую белую страницу моей короткой жизни.
Когда я уезжал, зима разошлась по-серьезному, словно провожая меня. Пыталась теперь пронзить меня насквозь летящими в свете фар снежинками. Пыталась зачаровать их стремительным полетом. Вьюга, немного отдохнув и показав в лунном, холодном свете занесенные свежим снегом поля, вновь швыряла крученые вихри под колеса. Лес стоял как заколдованный, весь с головы до ног в белых одеждах. Всегда мы уходим не вовремя.
Виктор Грицюк | Фото автора
Петербургу-300: Губернатор полночного града
Мы продолжаем начатую в предыдущем номере годовую серию публикаций, посвященную 300-летнему юбилею Санкт-Петербурга. материалы на эту тему охватят все важнейшие в жизни северной столицы периоды и помогут увидеть судьбу города глазами современников разных эпох. Прилагаемые к материалу карты позволят понять, как с течением времени расширялись границы города. Проект «Санкт-Петербург. 1703—2003» осуществляется журналом совместно с международным благотворительным фондом имени Д.С. Лихачева.
…Как видно из «Поденных записок» А.Д. Меншикова, аккуратно ведшихся его секретарями, рано утром 29 июня 1718 года светлейший князь и петербургский генерал-губернатор Александр Данилович Меншиков отправился из своего василеостровского дворца на торжества по случаю годовщины Полтавской победы. Меншиков сошел с крыльца на гулкую деревянную пристань, где его ждал золоченый быстроходный шлюп с алым балдахином.
В этот солнечный ветреный день у Александра Даниловича было отличное настроение. Все шло прекрасно, ему было чем гордиться. За спиной, сияя на солнце десятками окон, желтой громадой красовался его дворец – лучшее здание в городе, замечательное творение архитекторов Фонтана и Шеделя, в котором сам государь устраивал парадные приемы. Дворец был наполнен редкостной английской и французской мебелью, восточными коврами и вазами, картинами, античной скульптурой, украшен голландскими изразцами и драгоценными паркетами. Больше ни у кого в Петербурге такого богатства не было. Да и сам он неплох – изрядно послужил государю, и теперь грудь его нарядного кафтана, подаренного самой государыней Екатериной Алексеевной (такой только у прусского короля, да еще у датского!), так увешана орденами и лентами, что и места свободного нет…
Меншиков навсегда запомнил «ночь зачатия» Петербурга 2 мая 1703 года, когда на Неве решено было строить город. Как это было? Поздней осенью 1702-го русские войска овладели шведской крепостью Нотебург, переименованной в Шлиссельбург, или Ключ-город (этим ключом государь хотел «открыть» давно и плотно «запертые» шведами двери Балтики). А уже 23 апреля следующего года русские войска осадили крепость Ниеншанц у слияния рек Невы и Охты. Ее комендант оценил подавляющее превосходство противника и сдал крепость 1 мая 1703 года.
Поначалу Петр I намеревался здесь укрепиться, как ранее в Шлиссельбурге. Однако вскоре понял, что ни местоположение крепости, слишком удаленной от устья Невы, ни ее укрепления не отвечают критериям фортификационной науки. Тогда и возникла идея строительства более мощного сооружения, расположенного ближе к взморью. Именно на памятном военном совете 2 мая в лагере под Ниеншанцем, переименованном в Шлотбург, согласно «Поденной записке Петра Великого», решался вопрос: «Тот ли Шанец (Ниеншанц – Шлотбург. – Прим. автора) крепить или иное место удобнее искать, понеже оной мал, далек от моря и место не гораздо крепко от натуры, в котором (совете. – Прим. автора) положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, который назывался Люст-Елант».
Окончательному выбору места для крепости предшествовала тщательная разведка местности. В свите царя в то время находились два специалиста-фортификатора: французский генерал-инженер Ж.Г. Ламбер де Герэн и немецкий инженер В.А. Киршенштейн. Они-то и были главными советниками Петра. Итак, у правого берега Невы на низком острове, известном как Енисаари, в переводе с финского – Заячий, или, по-шведски, Люст-Эйланд, Люст-Гольм (Веселый остров), было решено основать крепость. Остров был очень удобен для обороны устья Невы – огонь с крепостных бастионов перекрывал два основных, сходящихся поблизости от крепости, корабельных фарватера по Большой и Малой Неве.
