Однако молодые пожарные робели и смущались и не торопились выполнить приказ Замятина. От приглянувшейся ему стены их отделяла опасная зона, охваченная огнем. Пробираться пришлось бы буквально сквозь пламя. Кроме того, на эту полосу то и дело шлепались горящие обломки склада.
Замятин понял колебания пожарных: тяжелый лафетный ствол за секунды не перетащишь через коридор огня и в огнезащите изжаришься. Быстрым глазом засек проезжавший мимо самосвал.
— Эй! Эй! — закричал, махнув рукой, бросился к машине. Ребята тут же представили замысел начальства: лафетный ствол в кузов — и через огненную преграду под спасительную защитную стенку. Правда, рукав попадал в зону огня, но, наполненный холодной водой, он мог долго противостоять действию тепла. Водитель поколебался.
— Туда? — на предложение Замятина он ткнул пальцем в волнующуюся огнем и дымом завесу. Глаза парня потемнели, рот приоткрылся, но длилось его колебание незаметные секунды.
— А, давай!
Свистнули шины по шершавой бетонной коже, поддал газу молодой водитель, и самосвал, влача за собой обернутую резиной водную струю, пронесся под стенку склада. По крыше кабины что-то стучало, поле зрения заволокло дымом, однако правильный маневр помог, и пожарные выехали на выбранное место. Ориентир определен точно — позиция для наступления на огонь оказалась удобной.
Дальше все поступки и действия были, как говорится, делом техники, каждый знал свое место и нужные движения.
И с этого момента наступление на огонь пошло как-то слаженно и удачно. Точно пружина приятных событий принялась выталкивать одно за другим мелкие и крупные удачи.
Пожар на пристани отступил и сдался.
А на море вновь переменился ветер. И Костюк с Джафаровым на катерах преградили путь горящей нефтяной пленке. Им помогли многократная пена и погода — завод был спасен.
…Лежа на вагонной койке, Замятин прислушивался к голосам молодых своих помощников. Коновалов спорил с Костюком о трудностях их пожарного дела. Костюк, как всегда подтянутый, сидел выпрямившись, с негнувшейся спиной, и больше помалкивал, отбиваясь репликами от словоохотливого собеседника. Коновалов, напротив, поводя могучими плечами, был, по мнению Замятина, необычно речист.
— Что ни делают, сколько ни пишут, — говорил Коновалов, — все равно средний человек к нам, пожарным, плохо относится. У многих от завихрения мозгов все путается в голове — пожарных в пожаре обвинять начинают. Эта бабка, чей дом возле пристани загорелся, кричать стала: понаехали, говорит, сюда со всех концов света, огонь по городу разнесли. Понял, как люди думают?
— Темная личность, обывательница, — небрежно бросил Костюк.
— Ты говоришь! Помню, гасили химическую лабораторию, так начальник их, какой-то профессор, докладную написал, что по вине пожарных сгорели какие-то там приборы. Они, мол, — это мы, в смысле, — выпустили огонь из вытяжного шкафа по всей лаборатории. Вот тебе и темная личность — профессор!
— Обыватель!
— Не в том дело, просто к нашей профессии относятся по-старому. Пожарниками считают, обозниками. Все по-прежнему с усмешечкой: эх вы, пожарники, опять опоздали, снова прозевали!
— Да это просто дураки, а люди, которые интересуются, знают, что такое пожарный в наше время.
— То-то и обидно, — продолжал свое Коновалов, — мы вон какие пожары гасим. Это же бой целый такой огонь унять. И море тут, и суша, все на свете. А относятся к нам как к старорежимным обозникам. Тем легко было — изба сгорела, приехали с бочкой, полили огарки, все дела!
Слушал, слушал Замятин эти разговоры, не выдержал. Соскочил с верхней полки, к столику подсел. Помощники его смутились — думали, давно спит их начальник.
— Правильно говоришь, Анатолий, да неточно.
Почувствовал Петр Федорович, что нужно совсем особое слово сказать. Значительное и укоряющее. Чтоб правда была в том слове. Помощники его, Костюк и Коновалов, смотрели на Замятина во все глаза. И уважали его, любили, каждый по-своему, понятно.
— Вот ты говоришь, раньше обозникам было легко, — задумчиво сказал Петр Федорович, — а знаешь, как горел Большой театр в 1853 году? Шесть человек погибло, один остался навсегда нервным хроником, как писали газеты. Через две минуты после начала пожара занялась вся сцена. Сцены вообще горят хорошо — это заготовка для костра, там кулисы, декорации, тряпки. Дерево, фанера, масло. Пожар продолжался целый день, театр внутри выгорел весь, остались только стены. А началось с кладовой машиниста, там у него свечечка, или свечной фонарь, была, видимо, крепко спал машинист, когда веревки, тряпки занялись. Или ушел куда-то по делам.
— А люди? Зрители?! — воскликнул Коновалов.
— Вот интересно, — улыбнулся Замятин, — у всех сразу одинаковая мысль — о людях, о зрителях. Но театры горят и пустыми. Пожар в Большом начался в девять утра, когда там никого не было. Но о другом речь: как гасили пожар? Утро было туманным, морозным, дымка густая в воздухе, поэтому с каланчи не скоро разглядели пожар. А местная команда, что в театре, и вовсе облапошилась. Пожарами тогда почему-то занимались инвалидные команды, может, оттуда пошло небрежение к людям нашего труда? Инвалид в роли пожарного вряд ли вызывал особенное уважение? А? Пока этот инвалид бегал «скликать» товарищей, огонь уже вовсю работал. И пожарный обоз запоздал, люди погибли, а погасить не смогли. Так и выгорел театр дотла. А ты говоришь — легко. Очень нелегко — огонь тот же, а техника слабее. Например, в прошлом веке в Петербурге церковь Иоанна Предтечи на Выборгской стороне сгорела за час, там погибло все — иконы, утварь, убранство. За один час сгорел в Кишиневе цирк нашего знаменитого Дурова, все животные погибли, только люди спаслись. Как тогда писали, владелец стотысячного состояния Анатолий Дуров проснулся нищим: цирк не был застрахован. А почему? Техника ни к черту: лошадки, бочки, паровые трубы, ерунда сплошная. Хотя тоже… помогала.
Петр Федорович замолчал, припоминая исторические примеры…
Здесь, конечно, наш старый пожарный должен развернуться. Путь у них долгий, а значит, и беседа не короткая. Замятин просвещает своих учеников, пользуясь информацией из книги Петра Степановича Савельева «Пожары-катастрофы». Эта замечательная книга по истории крупнейших пожаров прочиталась им (и мною) как увлекательный роман. Вот Замятин и сыплет почерпнутыми из нее сведениями. «Хроника горестных лет» повествует, что древняя Москва горела не однажды. Всего за четыре с половиной века своего начального существования Москва тринадцать раз выгорала дотла и раз сто огнем выжигалась бо́льшая часть города. В те годы этот город напоминал беспрестанно дымящий факел. В огне гибли здания, люди, невосстановимые культурные ценности. Так, в жестоком пожаре 1571 года сгорела знаменитая библиотека (либерия) Ивана Грозного.
Спасаясь из горящей Москвы, едва не погиб Наполеон со свитой из маршалов, королей и адъютантов. По эффекту воздействия на неприятеля пожар Москвы 1812 года сравнивают с битвой под Бородином.
Пожар Зимнего дворца в 1838 году, тушением которого там неудачно руководил сам император, едва не привел к гибели всех шедевров Эрмитажа. Горели театры и цирки, торговые ряды и церкви, жилые дома и целые города — стихия огня из столетия в столетие не покидала человека. Как и Прометею, похитившему огонь, людям приходится платить за этот божественный дар страданием.
Оборона Ленинграда вписала в историю пожарного дела страницы высочайшего героизма. Под градом вражеских бомб пожарные, ослабевшие от голода и холода, выполняли свой воинский долг. К 1 января 1942 года от истощения умерло триста пожарных. При тушении один человек уже не в состоянии был удержать ствол с пожарным рукавом, ему помогали три-четыре человека. Воды в гидрантах не было — пожар гасили снегом. Перенапряжение на работе, голод зачастую приводили к тому, что пожарные умирали на посту, стоя…
Словом, наш почетный пожарный в короткой вагонной беседе постарается просветить умы своих подопечных множеством ярких эпизодов из героической истории пожарного дела, из своей многолетней работы, чтобы чувствовали ребята за своей спиной не пустоту незнания, а вековые традиции мужества. Ведь, общаясь с Сергеем Петровичем, я тоже ощутил, а точнее, как бы увидел внутренним взором долгую вереницу безвестных героев, принадлежащих истории.
Майор Криулько представляет сегодняшний день этой истории, он наш современник и в совершенстве владеет нынешней техникой тушения пожаров, но одновременно он один из них, из тех, кто сегодня своей работой, делом своим продолжает и укрепляет лучшие традиции прошлого. Поэтому штрихи к его портрету должны были найти свое место в очертаниях характеров моих героев.
…Капитан Костюк спал тревожно и проснулся при первом звонке будильника. Привычным движением нажал кнопку, треск прекратился. Сел на постели, ощупал босыми ногами холодный пол, сладко зевнул. Огляделся. Жена крепко спала, прижавшись щекой к подушке. Иришка посапывала в своей кроватке. В спальне было душновато. Знакомые вещи источали успокаивающие теплые волны.
