– Да и зачем? – сказал мне старший помощник. – Походишь по городу, например, по Тауранге, посмотришь, что люди живут в своих домах, с семьями, и так тошно на душе становится, как представишь, что опять возвращаться и стоять на вахте. Лучше уж вообще с судна ни ногой. В Брисбен уже столько раз заходили, а я в городе так ни разу и не был.
Дальневосточное морское пароходство сумело выжить в неспокойные 1990-е гг., хотя без потерь не обошлось: из 280 теплоходов осталось 70, остальные списали на металлолом или разворовали. Суда старше 20 лет эксплуатировать невыгодно, больше потратишь на ремонт, чем заработаешь.
На судне, как в буддистском монастыре, главная проблема – скука. Часами и днями вокруг – одно и то же: море. Ни встречных судов, ни попутных. Только изредка появится стайка пингвинов или вдалеке кит пустит фонтанчик. Приключения, если это так можно назвать, случаются только во время коротких заходов в порты.
Об одной из таких историй мне рассказал капитан Сладков:
– Однажды мы шли швартоваться в порт Бангкока. А он там далеко от моря. Нужно долго подниматься вверх по реке, делающей крутые изгибы. В одном месте река поворачивает на 90 градусов. Лоцман прозевал момент, когда нужно было начинать разворот. Нос судна вышел на стремнину, и течение стало давить в борт. Штурвал сразу круто повернули. Но было уже поздно. Течение там слишком сильное. Даем команду «полный назад», винт надрывается, а судно продолжает по инерции двигаться прямо на берег, застроенный магазинчиками и ресторанчиками с сидящими за столиками людьми. Когда они увидели, что пароход движется прямо на них, началась паника. Мы, честно говоря, тоже думали, что столкновение неизбежно. Отдали два кормовых якоря, но им для того, чтобы дойти до дна и набрать грунта, тоже требовалось время. И все же нам повезло. Когда до берега оставалось не больше трех метров, судно остановилось. Но успокаиваться было рано. Течение начало нас разворачивать, могло прижать к берегу, и тогда хана! Выбираем якоря и опять даем «полный вперед». До сих пор удивляюсь, как тогда удалось избежать крупной катастрофы.
В море же за целую вахту я увидел всего пару птиц и один встречный лесовоз, с которым разошлись в двух милях. А по ночам и того хуже. Абсолютно полная темнота по всем направлениям: ни огней, ни встречных судов. Даже экран локатора светился равномерно зеленым светом, на котором не фиксировалось ни единой цели.
И так четыре дня подряд. Только когда на горизонте появилась Новая Зеландия и мы стали идти вдоль берега, стало веселее: радиоэфир оживился; вначале на локаторе, а затем и в зоне видимости невооруженным глазом стали появляться сухогрузы, танкеры и контейнеровозы.
Когда судно вошло в порт Тауранга, на борт поднялся таможенный офицер. Работы у него было немного. Кроме меня, никто не собирался осчастливить Новую Зеландию своим присутствием.
– А не привез ли ты на своих ботинках австралийскую землю? А пауков в рюкзаке? – Только это и интересовало таможенника, проверявшего мои документы.
Судно встречал Олег Розов, обеспечивавший все российские экипажи в новозеландских портах продуктами и товарами первой необходимости. По пути в Окленд он рассказал мне, как попал в Новую Зеландию:
– Приехал я сюда на курсы английского языка. Виза у меня была самая плохая – «целевая». Ее нельзя продлить. И тем более подать с нее на эмиграцию. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Я поселился в доме, где, кроме меня, жило еще четыре человека. Комната у каждого была своя, а телефон – один. Из-за него и возникали конфликты. Однажды ко мне зашел поговорить новозеландец Питер. Ему нужно было куда-то срочно позвонить. Он снял трубку, а линия занята: живущий с нами сенегалец болтал с кем-то из своих собратьев. Через пятнадцать минут Питер опять снял трубку, но там продолжался разговор. Он вежливо попросил собеседников прерваться на пять минут, чтобы дать ему возможность сделать срочный звонок. Сенегальца это возмутило, он ворвался в мою комнату и заорал: «Кто тебя просил вмешиваться в мой разговор?! Теперь все узнают, что я так плохо живу, что у меня даже нет собственного телефона!»
– А Питер?
– Он был такой же вспыльчивый и в долгу не остался. Завязалась драка. Сенегалец сбегал на кухню, притащил оттуда нож. Тут уж я понял, что пора их разнимать, пока они не наломали дров. Питер спрятался у меня за спиной, а я, улучив подходящий момент, выбил у негра нож, схватил его в охапку и понес к нему в комнату. Когда Питер ухитрился его пырнуть, я не заметил. О том, что это произошло, я понял только, когда увидел, как из раны вовсю хлещет кровь. Знаешь, о чем я тогда подумал?
– О чем?
– О том, что, похоже, не видать мне теперь новозеландского гражданства. Позвонили в полицию. Я еще рассказывал по телефону, что произошло, а в дверь уже врывалась группа вооруженных полицейских. Нас троих забрали в участок. Там я подробно рассказал, как было дело.
– И чем же эта история закончилась?
– Меня записали в свидетели. А суд должен был состояться через несколько месяцев. Под это мне продлили визу. А потом, когда я подал заявление на эмиграцию, они же написали мне рекомендательное письмо: «Нам нужны люди с активной гражданской позицией».
– Так гражданство дали только по просьбе полиции?
– Нет. Я прошел по очкам: за знание английского, возраст, высшее образование, ведь я окончил Хабаровский институт инженеров железнодорожного транспорта, а он входит в список российских вузов, дипломы которых признаются в Новой Зеландии. И даже за то, что у жены тоже есть высшее образование, мне добавили один балл.
– И много здесь нужно железнодорожников?
– Не знаю. Я в Новой Зеландии занялся торговлей. Стал импортировать сюда российский лес. Представляешь, какой это был шок! Новая Зеландия сейчас является одним из крупнейших экспортеров леса. Но у деревьев, растущих в стране, где тепло и зимой и летом, годовые кольца вырастают по два-три сантиметра. Поэтому древесина получается рыхлая. Ее только на целлюлозу и перерабатывать. А у деревьев, выросших в Сибири, годовые кольца только в микроскоп можно рассмотреть. Зато и древесина получается крепкая, как сталь.
– И у и как разворачивался бизнес?
– Проблем было много. Во-первых, цельные стволы сюда везти нельзя: там кора, а в ней могут быть всякие жучки-паучки. Поэтому первый контейнер я привез с уже готовыми досками. Но и их встретили с подозрением. Поставили мой груз отдельно от остальных, вызвали специальную дезинфекционную бригаду, а ядовитый дым использовали в такой сильной концентрации, что потом в контейнеры без противогаза нельзя было зайти. Открываем первый контейнер: доски чистые, а на полу возле самой двери лежит огромный короед! Ну, все, думаю, пропал! А таможенники, наоборот, увидев дохлого жука, обрадовались: «Вот видишь, какая у нас эффективная дезинфекция, всех вредителей потравили».
– И как идет торговля?
– Нормально. Я и в России занимался лесом. У меня была фирма по вертолетной трелевке леса. Мы работали в заповедниках, в водоохранных зонах. Там, где сплошная вырубка запрещена.
– Это же дорого.
– Так кажется только на первый взгляд. Действительно, себестоимость одного кубометра при вертолетной трелевке 50 долларов, а при обычной, тракторной, только 13. Но в России, когда получаешь лицензию на заготовку леса, то в соответствии с инструкцией, действующей еще с тридцатых годов, должен убрать с участка все подчистую. А зачем? Ведь реально на нем всего 10–20 процентов деревьев, которые можно с выгодой продать. За «недоруб» выписывают штрафы, поэтому лесозаготовители просто вынуждены рубить все подряд, тратя на это время, силы и деньги. Хорошо еще, что срубленный лес вывозить не заставляют. Его обычно просто тракторами втаптывают в землю.
– А чем же отличается вертолетная трелевка?
– При ней можно работать аккуратно, буквально с ювелирной точностью. По тайге проходит лесник и на деревьях, которые мешают расти молодняку, делает отметки. Лесорубы валят только их. А вертолетом уже срубленные деревья вывозят к ближайшей трассе. Получается, кстати, что и на строительство подъездных дорог тратиться не нужно. Это уже большая экономия. Я уж не говорю про экологическую выгоду.
– И кто же это придумал?
– Не знаю, кто именно. Но в Америке этим занимаются уже очень давно. Я сам это видел, когда был там на стажировке. Она проходила под эгидой российско-американской комиссии Гора – Черномырдина. Когда из молодых бизнесменов отбирали кандидатов на стажировку, оплачиваемую, кстати, американским правительством, я на собеседовании так прямо и сказал: «Хочу посмотреть, как у них осуществляется вертолетная трелевка». И мне предоставили возможность изучить весь процесс. Я снял его на видеокамеру, а потом использовал эту запись для обучения своих вертолетчиков. Мы даже немного улучшили технологию.
