Во всеподданнейшем докладе А.Н. Голицына 27 марта 1838 года о старшем цензоре Санкт-Петербургского почтамта Э.К. Цирлейне, в частности, говорилось: «По основательному знанию французского, немецкого и английского языков… он командирован был в 1818 году от Министерства иностранных дел в Санкт-Петербургский Почтамт <…> Из 44 000 номеров иностранных газет, прочитанных в течение двух лет, ни одна статья, даже ни одно слово, вредное и двусмысленное, не оставлены без его рассмотрения и разрешения». Он исправлял сделанные другими цензорами переводы с английского и немецкого на французский язык. Его разрешениями постоянно руководствовалась цензура Московского почтамта «и в некоторых сомнительных случаях Виленская цензура». Вице-канцлер К.В. Нессельроде возложил на него цензуру «политических статей, печатаемых в российских и немецких академических Ведомостях и Северной пчеле». Кроме этого, он занимался и в секретной экспедиции. Через два года к его характеристике было добавлено, что по положению он может быть приравнен к председателю Цензурного комитета, хотя такой должности в Почтовом ведомстве не предусмотрено975.
Надо также отметить, что руководители «черных кабинетов» Санкт-Петербургского почтамта в первой половине XIX века были специалистами широкого профиля. Они одновременно занимались перлюстрацией, цензурой периодических изданий, а также активно участвовали в подготовке почтовых соглашений с Австрией и Пруссией. Действительный статский советник И.Ф. Вейраух кроме перлюстрации «усердно занимался текущей перепиской на немецком языке по выписке иностранных газет и расчетам с Прусским и Австрийским почтовыми управлениями». За это ему в 1844 году было добавлено 500 руб. в год976. Весной 1861 года старший цензор Ф.И. Ульрихс подал просьбу о разрешении на поездку для лечения на курорт Крейцнах. 15 апреля 1861 года, когда Ф.И. Прянишников доложил об этой просьбе императору, было решено использовать поездку Ульрихса для переговоров с прусским правительством о некотором изменении маршрута доставки заграничной почты977.
Еще одно профессиональное заболевание было связано с приготовлением и использованием массы для создания поддельных печатей, содержавшей большое количество ртути. В этом отношении показательна история чиновника Х.Х. Кантера. Он начал участвовать в делах «черных кабинетов» с июня 1795 года. Служил в Литовском почтамте в Вильно. С декабря 1806‐го по ноябрь 1807 года и с апреля 1812‐го по февраль 1816 года находился в полевых почтамтах действующей армии, будучи в 1812–1816 годах полевым почт-директором. После ликвидации полевых почтамтов оказался в очень тяжелом положении: резкое снижение жалованья, отсутствие казенной квартиры, расстройство здоровья. В апреле 1817 года к министру внутренних дел О.П. Козодавлеву обратился с просьбой помочь Кантеру чиновник Министерства иностранных дел Г. Шишмарев. Он, в частности, писал: «В бытность мою в 1807 году дипломатическим агентом в армии при генерале графе Бенигсене находился при мне по почтовой части г. Кантер. Он всегда отличался ревностным исполнением известного вашему превосходительству секретного поручения, на него возложенного. Занимаясь сим… он совершенно расстроил от того свое здоровье и находится ныне в самом жалостном положении». В результате Комитет министров 28 апреля 1817 года постановил произвести оплату бывшим почт-директорам Кантеру и Гельмгольцу из расчета 1500 руб. годовых за время после увольнения от должности978.
Но поправить здоровье Х.Х. Кантер уже не мог и умер в 1819 году. Летом 1821 года его вдова подала прошение о пенсии. При этом она ссылалась на врачебное свидетельство штаб-лекаря Кальфельдта, что муж ее «получил болезнь и умер от секретных занятий по почтовой части». А.Н. Голицын доложил об этом Александру I 21 августа 1821 года. Император распорядился разыскать врача и потребовать у него объяснения, «почему он дал подобное свидетельство, тогда как полевые почт-директора никогда не употреблялись подобным образом и с чего он сие взял». Оказалось, что лекарь умер в апреле 1820 года. В конечном счете государь 6 ноября 1821 года наложил резолюцию: назначить пенсию 750 руб. в год (50 % жалованья мужа) и отобрать врачебное свидетельство979.
Зато относительно вредного влияния массы для изготовления поддельных печатей на здоровье чиновников секретной экспедиции никаких сомнений не было. В характеристике А.П. Штера в марте 1838 года указывалось: «Расстроил здоровье от беспрерывного обращения с массой, имеющей в составе большое количество ртути». Поскольку дело было секретное, врачи «не могли отгадать причины скопления меркурия в организме» чиновника980. С массой работал и его сын П.А. Штер, помощник управляющего секретной экспедицией. После смерти отца в декабре 1840 года он осуществлял «главный надзор за перлюстрацией», а также «довел до совершенства массу, употребляемую для делания печатей при вскрывании писем, и приготовил несколько чиновников, которые с пользою употребляются в разных местах империи», в частности в Одессе и Рени. Он же в порядке обмена опытом в 1838 году составил массу для перлюстрационной службы в Вене. Нередко для перлюстрации ему доставляли от вице-канцлера К.В. Нессельроде пакеты к иностранным министрам. Но такая нагрузка не прошла бесследно. «Сидячая жизнь, отсутствие развлечения для необходимого отдыха, беспрерывное напряжение внимания и составление массы из ртути приготовили его к апоплексическому удару» в возрасте сорока четырех лет981.
Чиновники «черных кабинетов» в определенной степени являлись, безусловно, привилегированной группой, каждого из которых знал не только его непосредственный начальник, но и главноуправляющий Почтовым департаментом, а нередко и министр внутренних дел. Почтмейстеры, осуществлявшие руководство ведением перлюстрации, также имели возможность противостоять давлению губернаторов и других местных властей, при необходимости обращаясь за поддержкой в Петербург.
Можно привести лишь один пример, когда конфликт между губернатором и почт-директором первоначально закончился печально для почтового чиновника. Речь идет о событиях в Москве летом 1812 года. 24 мая военным губернатором Москвы был назначен Ф.В. Ростопчин. Через месяц началась Отечественная война. «Сумасшедший Федька», как называла его Екатерина II, со всей присущей ему избыточной энергией взялся за организацию помощи армии и за поиск врагов в городе. Для воодушевления жителей печатались так называемые ростопчинские афишки. 3 июля сообщалось о появлении в городе «дерзкой бумаги», в которой утверждалось, что через шесть месяцев Наполеон будет в обеих столицах Российской империи. Сочинителем был назван сын купца Н.М. Верещагин, «воспитанный иностранным и развращенный трактирною беседой». На деле это был перевод письма Наполеона к прусскому королю и его же речи в Дрездене перед князьями Рейнского союза, опубликованных в зарубежных газетах. На следствии Верещагин заявил, что получил газеты от сына московского почт-директора Ф.П. Ключарева, впоследствии признав это оговором. Поскольку Ключарев-старший был масоном и другом Н.И. Новикова, то Ростопчин не только обвинил его в потворстве «врагам Отечества», но своей властью 10 августа выслал почт-директора в Воронеж и настаивал на назначении на эту должность князя М.Д. Цицианова. Близкий к Ключареву экспедитор Московского почтамта Дружинин несколько дней провел под арестом. Одновременно Ростопчин в донесении министру полиции А.Д. Балашову стремился бросить тень на сенатора П.И. Голенищева-Кутузова (президента Московского университета в 1812–1814 годах) и профессора Х.А. Чеботарева (ректора Московского университета в 1803–1805 годах), утверждая, что они съезжались по ночам к Ключареву.
Это вызвало некий шок в Петербурге. Министр полиции А.Д. Балашов, получив донесение Ростопчина, писал Александру I 14 августа: «Меня его [Ростопчина] решимость удивила; ибо явного его преступления он не пишет…; одному генералу послать в ссылку другого генеральского же чина чиновника [Ф.П. Ключарев был действительным статским советником, т. е. штатским генералом], без повеления государя, мне кажется иначе нельзя, как в важности первой степени». Министр внутренних дел О.П. Козодавлев, в свою очередь, не просто пытался заступиться за своего подчиненного, но предупреждал государя о негативных последствиях случившегося для самой службы перлюстрации. 17 августа он докладывал императору:
…я обливаюсь слезами, что сии два происшествия [дела Ключарева и Дружинина] могли случиться в царствование Ваше. В Комитет министров я о сем не представил, дабы не огласить сих дел; ожидать буду Вашего повеления, особливо же относительно запечатанного почт-директорского кабинета, в котором вероятно хранятся все секретные и до перлюстрации касающиеся дела. Я весьма опасаюсь, чтобы сии бумаги не сделались жертвою любопытства и не послужили пищей остроумию. <…> Доверенность моя к нему [Ф.П. Ключареву] и хорошие об нем отзывы основаны единственно на самом лучшем отправлении им своей должности и личных к оной способностях. <…> ежели Цицианов или кто другой из приверженцев графа Ростопчина будет почт-директором, то Московский почтамт совсем уже будет в руках московского главнокомандующего, перлюстрация тогда перестанет быть от полиции тайною… и у Вашего Величества отнимется средство поверять другим, и самым вернейшим способом, скрытые действия и намерения разных чиновников, не исключая и самых знатнейших.
