А вот призыв «Смерть врагам свободы» вызвал недоумение у Н. П. Окунева: «…если это угроза нашим черносотенцам, то она не в духе настоящего времени. Ведь только что отменена смертная казнь».
Зато весело смотрелось участие в «революционном променаде» клоуна Владимира Дурова. Он не только провез в цирковой тележке куклы Распутина и Протопопова, но даже вывел на демонстрацию слона. Причем огромное животное было покрыто алой, революционного цвета, попоной, на которой золотом был вышит девиз: «В борьбе обретешь ты право свое». «Господи! – заметил по этому поводу В. А. Амфитеатров-Кадашев. – Даже слоны вступают в партию социалистов-революционеров».
Демонстрация, в которой приняли участие почти полмиллиона человек, продолжалась до 5 часов вечера. Колонны, прошедшие через Театральную площадь, распорядители из Совета рабочих депутатов направляли на Большую Дмитровку и Тверскую, откуда демонстранты расходились по митингам. Под собрания в тот вечер в городе были заняты все маломальски подходящие помещения.
Кстати сказать, митинги и собрания превратились в неотъемлемую черту жизни новой, «демократической» Москвы. Залы кинотеатров и клубов не могли порой вместить всех желающих. Так, 10 марта возле «Кино-Арс» на Тверской собралась огромная толпа, выражавшая негодование по поводу того, что партия кадетов устроила митинг в маленьком зале, в котором оказалось слишком мало мест. Более предусмотрительно поступили московские евреи – они провели митинг в цирке Никитина. В Художественном театре поместились все писатели. В другом театре, Никитском, прошел митинг московских артистов.
Трудно назвать категорию населения Москвы, которая в те дни не собралась, чтобы высказаться «о текущем моменте» и заявить о своих требованиях. Политические партии и национальные объединения, старообрядцы и парикмахеры, студенты и духовные певцы, официанты и извозчики – всех не перечислить.
Женщины, митинговавшие в гимназии на Остоженке, вынесли резолюцию о необходимости продолжения войны «во имя свободы народов и верности союзникам», а также дружно проголосовали за предоставление им политических прав и созыва Учредительного собрания с участием женщин. Слепые решили создать свою организацию и высказались за отмену существовавшего для них запрета на вступление в брак. Солдаты, потерявшие зрение на фронте, потребовали от правительства бесплатного наделения их землей и сельскохозяйственным инвентарем.
Скромнее в своих желаниях были служащие цветочных предприятий и магазинов. Они всего лишь обратились с просьбой отменить продажу цветов в праздничные дни. «Цветы предмет роскоши и удовольствия, а не первой необходимости, – пояснили участники митинга свою позицию, – и прекращение торговли ими в праздничные дни, давая возможность садоводам, служащим и рабочим цветочных предприятий и магазинов проявить полноту прав и выполнить обязанности граждан, в то же время не причинить никакого ущерба гражданам Москвы». Попутно было решено обратиться к москвичам с призывом воздержаться от покупки цветов в праздничные дни.
Дети от девяти до шестнадцати лет были собраны на митинг в уголке Дурова, где, по словам корреспондента «Московского листка», ими «путем разъяснения сказок о спящем царстве и об Илье Муромце была уяснена по возможности сущность совершившегося у нас государственного переворота».
Самым тихим из всех был, пожалуй, митинг глухонемых. Побывавший на нем журналист описал увиденное:
«Странный митинг! Мертвая тишина царит в помещении собрания в Садовниках.
Ничего, кроме напряженных лиц, не говорит о серьезности здесь происходящего.
Тем не менее здесь вчера происходил митинг, настоящий митинг – полный жизни, кипящий, непонятный нам, слышащим и говорящим, но увлекающий и живо интересующий глухонемых, собравшихся обсудить вопрос текущего момента.
На трибуне оратор быстро, быстро шевелит пальцами, поднося их ко лбу, ушам, рту, носу. На его бледном лице застыло мучительно страстное выражение. Человек спешит передать свою мысль. И пальцы рук, беспрестанно шевелясь, как будто не поспевают за мыслью.
Один за другим сменяются ораторы. Зрители живо воспринимают передаваемое – в разных концах зала поднимаются вверх руки, шевелятся пальцы, щелкают, хлопают.
Прения разгораются. После прений принимается резолюция, в которой выражается доверие Временному правительству и пожелание довести войну до победного конца».
Зато самыми шумными и бестолковыми были митинги кухарок. На одном из них вместо обсуждения политических вопросов «восставшие “парии”» (как их назвал репортер «Раннего утра»), перекрикивая друг друга, делились с товарками наболевшим – рассказывали о добрых и злых хозяевах. Пробужденное революцией чувство собственного достоинства рождало идущие от сердца слова: «Если хозяйка меня с уважением попросит поставить самоварчик, хотя бы и вечером, да разве я откажу? Другое дело, когда тебе приказывают». Сам митинг закончился без резолюции, поскольку всех участниц сманил за собой проходивший по улице военный оркестр.
Другое собрание кухарок и горничных, состоявшееся девятого марта на Тверской, в кинотеатре «Европейский», сумело войти в рамки обсуждения экономических вопросов, но без шума, едва не перешедшего в драку, все же не обошлось. Две элегантно одетые дамы, проходившие мимо, позволили себе пренебрежительно отозваться о митингующих кухарках и мгновенно получили отпор. От побоев женщин спасло вмешательство милиционеров, препроводивших их в комиссариат. Там оскорбительницам кухарок было предложено вместо составления протокола пожертвовать 50 рублей в пользу детей погибших героев революции, на что дамы с радостью согласились.
На следующий день, собравшись в том же «Европейском», швейцары, дворники, лакеи и горничные все же вынесли резолюцию: считать 8-часовой рабочий день неприемлемым, требовать более приличных помещений для проживания и увеличения жалованья в 3 раза, Россия должна быть республикой. А вот швейцары гостиниц, митинговавшие в «электро-театре» на Сретенке, выдвинули требование не сдавать вешалки для верхней одежды в аренду посторонним лицам, а предоставить этот доходный промысел в их полное распоряжение.
Поскольку в политической жизни страны чуть ли не ежедневно происходили важнейшие события, поводы для митингов и собраний не переводились. Например, по поводу акта от 21 марта об отмене национальных и исповедальных ограничений грузинская колония Москвы приняла в адрес Временного правительства такое обращение:
«Русское общество знает притеснения грузин, чинимые старой властью и лишение их всех прав на национальное определение. Обещанное договорами не исполнялось, предоставленное актами и трактатами отнималось.
Русский народ всегда был на стороне угнетаемых. Грузия, в свое время добровольно присоединившаяся, знала, что справедливый и не менее угнетенный русский народ не одобряет действий старого правительства, и верила, что рано или поздно пробьет час ее освобождения.
Состав Временного правительства дает грузинам уверенность в том, что права малых народностей свободной Россией забыты не будут, что Грузия – на пути к осуществлению своих исторических и законных прав и близок час исполнения заветной мечты каждого грузина: “Автономная Грузия под стягом Свободной России”».
Устроенное по тому же поводу чрезвычайное собрание членов московской еврейской общины под председательством Д. В. Высоцкого вынесло свою резолюцию:
«Веками прежний режим угнетал и надругался над еврейским народом, но не сломил его сил, энергии и бодрости. Призванный ныне к новой жизни, он вместе со всей Россией напряжет все свои силы для творческой работы и службы родной стране. Народное правительство может уверенно опираться на русское еврейство в его героических усилиях, направленных как к победоносному завершению мировой войны, так и к созданию новой жизни на незыблемых началах свободы, народовластия, равенства граждан и свободного самоопределения национальностей».
А вот призыв министра иностранных дел Милюкова к захвату Дарданелл и изгнанию турок из Европы вызвал протест московских мусульман:
«Мусульмане полагают, что в великой свободной России, которую они защищали и защищают кровью миллионов своих единоверцев, при разрешении вопросов как внутреннего строительства страны, так и международных отношений справедливость должна быть прежде всего и не должно быть места империалистическим лозунгам, направленным к порабощению слабых народов Азии и Африки».
О стихии митингов, охвативших Москву в то время, Константин Паустовский вспоминал в «Повести о жизни»:
«За несколько месяцев Россия выговорила все, о чем молчала целые столетия.
С февраля до осени семнадцатого года по всей стране днем и ночью шел сплошной беспорядочный митинг.
