– И вы знаете, а мне вот…, папашка называется! И к чему вы все это говорите? Разве знает кто, где эта правда, где справедливость? Мне понятно – так и надо, меня уже вряд ли кто отмолит или отшепчет…, но она то…, как вы сказали с самого дна, «заблудшей овцой»… и вот…
– Тому были причины…, наверняка…, нооо раз вы не знаете о дочери, то наверное не имеете и понятие о ее крестинах… Вот ведь как, если о спасении душ говорить, то Господь может посчитать, что дальнейшие муки на земле грешной излишни и вместо мучений этих молит духовное чадо мое…, дааа…, о душе вашей, да и моей…, может…, хм, что греха таить. Все мы… Так же и с теми, в ком разглядит Он бесполезность здесь существования и по Провидению Своему не нужными в Своем замысле – тех тоже «изымает из оборота», прости Господи – опять мудрствую…
– Наверное, только все это… пока других касается, может, конечно, из-за нашего эгоизма…, ну ни как не могу я сейчас быть рад за нее, тем более, когда нет ее рядом… иии… так ужасно ушла она…, и пока этот гаденыш по земле ходит… Простите меня, батюшка… Отче, извините, если были крестины, то должны быть и крестные…, а кто они? И дочь то мою как зовут?! Это ж не тайна?!
– Для вас нет, конечно. Татьяна – с таким именем крестили чадо ваше.
– Татьяна – красиво, как матушку мою… Так же красиво, как и Милена. Спасибо отче, хоть имя теперь знаю!
– А я вот вам кум, так что мы, можно сказать, родственники, а кумой вам Миленина тетушка – очень набожная женщина… Так что молиться за нее есть кому, но родитель тоже нужен…
– А зовут ее как?
– Кажется Валерия… Да, так, именно так – Валерия…
– Как Валерия, ведь у нее только одна – …Элеонора…
– Такого в православных синодиках нет, по всей видимости Валерия ее имя, полученное при крещении, а так…, я честно говоря и не задумывался. Когда отмечается день этой святой сказать могу, тут должна быть зависимость… Иии брат мой, Алексей, вижу я ваши душевные муки… – нет на этот счет других советов, кроме как молиться и уповать. Понимаю – ни того, ни другого возможно делать не будете, просто запомните – всему свое время и у каждого свой, только ему одному, предназначенный путь! Не найдете ответа, заплутаете, станет невозможно тяжело или одиноко – милости прошу, памяти ради своей духовной дочери рад буду вам и днем, и ночью, и в радости, и на смертном одре. А сказанное сегодня Господь вложил в мои уста, чтобы вы услышали… Зачем – только Ему ведано, да вам…, может, когда известно станет…
– Да, да батюшка…
– Вот что, сын мой. Я ведь знаете ли липецкий, и именно там служить начал, приход первый там получил, дааа…, и вот что вам скажу, ведь случилось так, что Божьей милостью пришлось мне окормлять и несколько колоний…, иии знаете не видел я такого откровения, как у этих ущемленных в правах и униженных людей, более нигде!.. Я далеко не о всех говорю, но есть среди них люди с поразительной тягой к вере… Так вот, там я увидел проблески благодарности за малое благо, и это в нашем-то развратном времени. Скажем, кто-то мог улыбке моей обрадоваться и даже руки целовать, ну… образно…, так сказать, фигурально выражаясь… дааа… А ведь в малом – великое! Этааа девушка, Милена наша, ведь по синодикам такое не поминается, хотя я знаю, что русское имя…, ну в общем как Людмилу поминайте ее, дааа. Так и крестил… Эх жаль повенчать вас не успел! Так вот… – она умела… быть благодарной за малое – поразительным была человеком…
– Так отче, так… И ноготка ее не стою…
– Но о себе то вы… – душа у тебя, чадо, светлая и добрая, а вот делами своими губишь и себя и потомство свое, хотя на все воля Господа нашего Иисуса Христа…, дааа… Вижу и взгляд твой…, и ведь чистый у тебя взгляд…, и закрытость и борьбу с унынием, и жизнь то тебе кажется прошедшей, и не ждешь ты от нее уже ничего… – грех!
– Не знаю, отче, затмилось опять все…, опять – первую то семью тоже… – вон похоронил почти два года назад. С ней вот, только во что-то поверил и…
– Помоги тебе Боже! Господь с тобой – помни это…
– Что-то не жалует Он меня. Вот и первая супруга все в церкви, и в церкви, и мать ее Ярославна, а и они «ушли», а я вот зачем-то жив!
– Ну так ведь и ты Господа не жалуешь – ну так всему свое время. А причинно-следственную связь еще и при прежней власти признавали. На все они есть, эти причины…, дааа, но нам не понять, хотим вот сразу и сейчас, а нужно то… – вот когда действительно нужно Господь и дарует…
– Возможно…, только когда выбор человек делает, остается он точно один! И никто ему ничего по настоящему не подсказывает, хотя и советы дают, а отвечать именно самому приходится…
– У вас духовник есть?
– Это кому свои печали рассказываешь?!
– Нет. Это кто перед Богом за содеянное вами по его благословлению отвечает.
– Как это?
– Знаете что, вы вот приходите, Алексей, скажем…, дааа…, да в любое время приходите… Будет возможность, либо я, либо матушка, либо кто из прихожан…, нет, лучше я сам!.. Многое вам сказать есть что, мнооогое. Жаль мне души гибнущие, а вашу в особенности… На девять дней приходите, я поминать обязательно буду – чадо ведь мое. Чайку попьем с вареньицем…, только…, дааа… – берегите себя, хоть молитовкой «Иисусовой» берегитесь…
– И как же?
– «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного!». А можно короче, эту точно не забудете: «Господи помилуй!»…
* * *
Всё, после этого, не имело никакого влияния на происходившее в душе Алексея, конечно, кроме касающегося работы, а «наказание» виновных и стало сегодня основой этой работы. Не правильным было бы думать, что отсутствовала всякая реакция на окружающий мир, если человек жив, то живо и все присущее этому состоянию. Другое дело на поверхности это или глубоко спрятано, или как в нашем случае – загрублено на фоне пережитого, а потому и незаметно.
Зачастую все, что менялось в облике Алексея было лишь внешней вуалью, за которой пряталось глубочайшая печаль – глаза, их выражение, наверное опять, то самое, появившееся движений век, сводящихся словно тиком, но чуть замедленным, и только теми их частями, что были расположены у самой переносицы. Это было крайне неприятно для заметившего и достаточным с его стороны, что бы выразить свое отношение к происходящему.
«Солдат» и раньше относился не очень внимательно к чужому мнению о себе – ибо всегда помнил о его переменчивости и ошибочности, да и что кто-то мог знать о человеке, которого и толком-то разглядеть был не в состоянии. Иное дело его собственное – оно обязательно должно быть правдивым, то есть сегодня неприглядным. Прошло несколько дней и, наконец-то, предстояла встреча с Григорием. «Сотый» решил пользоваться любым моментом для его устранения, но прежде предполагал выяснить кто был вторым в «Мерседесе» в тот страшный для него день.
С этих пор внешность его перестала быть натуральной: парики, бороды, усы, шрамы, очки, цвет кожи, возможные изменения форм щек и крыльев носа, стали постоянными попутчиками и прежде всего из-за предполагаемой возможности «отработать» «Гриню» каждый день, при первой же появившейся возможности.
До встречи осталось пять с лишним часов… Одетый, на его короткую прическу, парик с натуральными светлорусыми волосами странно выделял некоторые черты лица, в то время, как скажем, свои иссиня-черные слегка оптически увеличивали нос, возможно меняя его и общую форму лица, то есть придавая ей настоящую. Странно, но если сравнить стремление женщин в изменении своей внешности за счет окраски шевелюры, то им наверняка приходилось учитывать эти аспекты и применять все свои таланты в макияже, чтобы скрыть явно не выгодно выделившиеся черты лица и подчеркнуть то, что потеряло свою выигрышную выразительность. Алексей же, напротив, старался еще более видоизменить в большую сторону свои, и без того крупные, нос и губы, если они высвечивались, или уменьшить, а то и совсем что-то скрыть искусственной растительностью, частями одежды или всевозможными причиндалами: курительной трубкой, мундштуком, очками или вырезанными из пластика вставками в щеки или за губы. Артистам это хорошо известно, но в отличие от них, у него не было возможности пользоваться гримом, по причине долгого освобождения от этой массы, тогда как времени на изменения внешности почти никогда не было – специфика, так сказать.
Сегодня был упрощенный вариант, а потому и излюбленный – парик средней длины очки от солнца, на мягких, гнущихся душках и с пластиковыми желтыми линзами, вписывающимися как раз в глазные впадины. Желтые линзы делали предметы более четкими, а встреча должна была состояться в частном клубе, где присутствовал постоянный полумрак. Этот цвет не скрывает взгляд, меняя цвет глаз, но на это длинная челка – взмах головой сваливал ее на глаза и закрывал от посторонних глаз не только его, но и само лицо, оставляя открытыми лишь улыбающийся рот или звериный оскал. О точном определении этого могли сказать лишь скрытые глаза и мимика верхней части лица.
