Результатом стало то, что за десять лет доходы от ярмарочного бизнеса выросли в 20 раз и достигли 100 тысяч рублей за полтора месяца. Постепенно Иван стал у Шарапова отвечать не только за Нижегородскую, но и за все прочие ярмарочные книжные торги. И на каждой ярмарке он неизменно строил свою книготорговую сеть. Сытинская книжная пирамида дала возможность многим вчерашним крестьянам стать состоятельными торговцами. А кому-то даже открыла дорогу к по-настоящему значительным капиталам. Об одном из них Сытин вспоминал с особенным удовольствием: «В маленькую лавочку на ярмарке в селе Холуе Владимирской губернии пришел как-то ко мне деревенский оборвыш.
– Что тебе?
– Да товарцу бы.
– Кто ты?
– Я сирота, подпасок. Три года пас скотину. Вот скопил 5 рублей. Ребята наши торгуют книжками и картинами. Вот и я хочу попробовать… Поучи, сделай милость. Дай товарцу на 4 рубля, а рублик оставлю на харчи. Да поверь рублика на 3, с легкой руки, Христа ради. Уплачу, будь покоен.
– Грамоте знаешь?
– Нет, неграмотный.
Он стал вынимать деньги (они висели у него на кресте), распахнул сермягу – весь голый: вместо рубашки клочья висят.
Вот какой кредитоспособный купец!» Дружбу с начинающим «купцом» Иван Дмитриевич пронес через всю жизнь. Звали оборвыша Федькой. Это на первых порах. Уже через несколько лет его называли уважительно Федором Яковлевичем, чуть позже к имени-отчеству добавилось вежливое обращение «Ваше степенство», применявшееся по отношению к купцам. В 1888 году купца второй гильдии Федора Яковлевича Рощина избрали гласным городской думы города Яранска[10]. А в 1911 году в яранскую городскую управу пришло распоряжение: «… государь император по всеподданейшему докладу министра внутренних дел в 20-й день ноября 1911 года всемилостивейше соизволил на присвоение яранскому купцу II-й гильдии Федору Яковлевичу Рощину звания почетного гражданина города Яранска». К тому времени бывший подпасок обладал уже полумиллионным состоянием. За труды он был награжден пятью правительственными медалями и орденом святой Анны. На его деньги недалеко от деревни Куженер[11] был отстроен Куженерско-Николаевский женский монастырь. Похоронили его на кладбище при обители, а одна из улиц Куженера до сих пор носит его имя.
Выпускные
Женитьба, своя литография
Деловые успехи юного приказчика привели к тому, что уже к началу 1870-х годов Шарапов поднял его жалование до 25 рублей в месяц. Это уже само по себе было больше, чем зарабатывал его отец, так еще он был практически освобожден от каких бы то ни было накладных расходов. Жил Иван в доме хозяина, в антресоли. Только не подумайте, что он лежа обитал в крохотном ящике под потолком, в России еще в начале прошлого века антресолями называлось вполне полноценное помещение в самой верхней части здания, практически под крышей, с очень-очень низким потолком. В антресоли мужчина среднего роста, став на цыпочки вполне мог достать макушкой потолка, Однако, для проживания она вполне подходила и считалась даже лучшим помещением, чем полуподвальные коморки дворника и прочей прислуги. Столовался Ванька также вместе с хозяином, так что на продукты ему тоже тратиться не приходилось. Шарапов дарил Ивану и кафтаны, и рубахи, и штаны и даже шубы со своего купеческого плеча. Если Ваньке надо было купить себе какую-нибудь мелочь или он просто шел с друзьями посидеть в трактире ему дозволялось брать без возврата и отчета небольшие суммы денег из кассы.
Вместе с хозяином Ванька вполне регулярно посещал богослужения в Успенском соборе Кремля, а трижды в неделю приходил сюда и раньше Шарапова, для того, чтобы перед утренней в соборной избе послушать молодого но уж очень речистого и занимательного юриста Федора Плевако[12].Даже в старости вспоминал он сказанные здесь Федором Никифоровичем замечательные слова: «Самые счастливые минуты в жизни мы проводили здесь, в этом великом святом и древнем соборе… Перечувствуйте это, и все остальное покажется вам суетой сует». Иногда, уже после службы, он, интеллектуал и почти аристократ, соглашался посидеть с Ванькой в трактире, выпить пару чая и рассказать что-то интересное. Ванька таким отношением к себе очень гордился и дорожил.
С годами Ванька и действительно стал настоящим членом шараповской семьи. Он строго подчинялся всем внутридомовым распорядкам, хозяин же волновался за него, как за родного сына. Сытин, рассказывая о жизни у Шарапова, часто вспоминал, как однажды, после воскресных посиделок с манухинскими приказчиками, он пришел домой в одиннадцатом часу вечера. В доме Шарапова был заведен строгий порядок: в 21–00 – ужин, 22–00 – отбой. Поэтому, возвращаясь, Иван был уверен, что Петр Николаевич вместе со всеми домашними уже спит и ему надо будет только как можно тише пробраться восвояси. Однако ворота ему открыл не кто-нибудь из работников, а сам Шарапов. Он был полностью одет, с фонарем в руке. На лице его самыми яркими красками была написана тревога за куда-то запропастившегося мальчишку, которая и не позволяла ему спокойно отойти ко сну. Осветив Ванькино лицо, он не стал ругаться, а только укоризненно покачал головой:
– Ты где это пропадал до полуночи? Как тебе не стыдно тревожить меня, старика? Где твоя совесть?
Совесть в это время вовсю уедала молодого работника. Она только и позволила Ваньке, низко опустив голову, пристыжено пробурчать:
– Простите, Христа ради, Петр Николаевич… Этого больше никогда не повторится.
И правда, подобное больше не повторялось. Хотя держать слово молодому Ивану было отнюдь не легко. И не только в силу возраста и всяческих соблазнов, но и по службе. Одной из важных обязанностей у молодого приказчика было представительское сопровождение оптовых шараповских покупателей. Тех же офеней именно Ванька кормил и поил в трактирах и обязательно водил в баню, что было равносильно банкету по поводу удачного окончания сделки.
Но если в Москве Шарапов мог хорошо следить за своим любимцем и за его моральным обликом, тог во время ярмарочных командировок этот контроль почти полностью утрачивался. И это сильно тревожило старого купца. Он прекрасно знал, что любую более или менее значимую сделку там принято «обмывать». И такие «обмывания» порой выливались в объемную попойку, не участвовать в которой Ванька просто не мог, дабы не обидеть клиента.
Сытину исполнилось 24 года, когда Шарапов всерьез обеспокоился о том, чтобы молодец остепенился. Скорее всего, купец думал над этим вопросом уже давно, но первым вслух высказал мысль о том, что Сытину пора уже жениться высказал не он, и даже не сам Иван, а переплетчик маленькой шараповской типографии Гаврила Иванович Горячев. Как то и было положено, с мыслью этой он обратился сначала не к самому перспективному жениху, а к его хозяину и почти родителю. Вот как рассказывал об этом сам Сытин:
«… наш переплетчик Гаврила Иванович Горячев, работавший для Шарапова, задумал меня сосватать и, как водится, обратился с этой мыслью прежде всего к моему хозяину.
– Петр Николаевич, Ванюшу вашего женить бы пора. Парень он молодой, как бы чего худого не вышло…
– А что ж, это ты, парень, дело говоришь.
– Да как же, в молодых годах мало ли что бывает: сегодня вожжа под хвост попадет, завтра попадет – что хорошего?
Хозяин мой очень хорошо знал, как велики были соблазны Нижегородской ярмарки, где разгул был почти обязателен для торгового человека, так как покупатели (в особенности сибиряки) требовали, чтобы каждая сделка была вспрыснута. И это соображение окончательно склонило его к мысли, что меня надо женить.
Со мной переплетчик Гаврила Иванович заговорил о моей женитьбе только после того, как договорился с хозяином.
– Что ж, Ваня, пора, брат, тебе и жениться… Будет болтаться холостяком.
– Да тебе какая забота?
– А я тебе невесту сосватаю… Очень подходящая девушка есть на примете…
– Ну сосватай…
Так полушутя, полусерьезно подошел я к решению этого важнейшего жизненного вопроса.
В виде особой ко мне милости хозяин мой согласился поехать на смотрины невесты вместе со мной, Но так как он боялся разговоров, то из скромности сделал это тайно.
– Ты иди вперед и подожди меня на Таганке, а я вслед за тобой на извозчике приеду.
На Таганке мы встретились и пошли пешком уже вместе… К нам присоединился и сват Горячев».
Предполагаемой невесте, Евдокии, тогда едва исполнилось 16 лет. Отец ее, Иван Ларионович Соколов, был вдовцом и занимался тем, что готовил торты и другие кондитерские изделия для свадеб и званых вечеров. До сватовства Иван видел Евдокию только раз, на свадьбе у того же Горячева два года назад. Но тогда у него и в мыслях не было, что с этой, тогда еще совсем девочкой, он проживет бок о бок долгие годы.
