«Кажется, у солдат есть своя мысль – одна, и к тому же глупая, но мысль эта всецело их захватывает, и тут стена, которую не прошибешь. Внешне они иногда как будто еще льнут к нам, спрашивают объяснений и советов, но это – лицемерие, игра какая-то: они уже все объяснили по-своему, придумали какой-то выход, где есть и “замирение” и “земля”… Я пробовал говорить с ними (по их инициативе, конечно: лезли, спрашивали, – сам бы я никогда к ним не пошел) и ощутил – мои слова падают в пустоту. Ибо они одержимы двумя страстями: “Скорей бы кончилась война” и резкою похотью к земле, к материальному благу. Когда я говорил им, ссылаясь на воззвание 15 марта, в котором Monsieurs de Soviet призвали весь мир поцеловаться на радости, что в России – республика (документ, который займет на календаре место в истории русского идиотизма) – что войну нельзя кончить с бухты-барахты, ибо немцы не желают слушать наши мирные предложения, они сочувственно кивали головами, но – думали свое. И я чувствовал, что 1) не знаю языка, на коем следует с ними говорить; 2) что они – люди иной породы, не из моей России; 3) меня очень не любят. А еще чувствовал, что и я их совсем не люблю. Но все это еще пока под спудом…»
Примерно о том же, но с бóльшим юмором писал Борис Зайцев, вспоминая свои беседы с солдатами о необходимости продолжать войну. Он им «рассказывает по-печатному», а они стоят на своем: «…коли свобода, так на кой хрен мы тут?» или: «…нас ежели на фронт пошлют, мы тотчас братание в окопах устроим…».
Останется удивляться, как в тех условиях командование Московского военного округа умудрялось отправлять на фронт маршевые батальоны. По всей видимости, легче всего это было делать в марте, когда призывы защитить завоевания революции имели хоть какое-то воздействие на солдат. «Проводы свободной армии свободным народом» – так назвал корреспондент «Раннего утра» свой репортаж об отправке 23 марта 1917 года первых частей:
«Много солдат проводила Москва на войну, но таких проводов, как эти, еще не было.
Только свободный народ может так провожать свою доблестную, свободную армию…
На платформе N вокзала горы приготовленных ящиков от гор. Москвы.
Всю ночь накануне во всех городских складах шли поспешные приготовления.
Город приготовил на каждого солдата по 1 ф. белого хлеба, 1 ф. сахара, 1/2 ф. колбасы, 1/8 чая и коробку спичек. К сожалению, табаку нигде в Москве не удалось раздобыть.
Служащие лазаретного склада № 6, заготовлявшие подарки, сложились и положили в один из мешков 10 р. “в счастливца”.
Кроме того, от Золоторожского трамвайного парка в пользу отъезжающих поступило 500 р., по 100 р. на роту.
На платформе комендант станции, полковое начальство и представитель города Н. Ф. Водинюк, распоряжающийся подарками.
Уже вечер…
– Идут!.. Идут!.. – раздаются наконец возгласы провожающих.
Вот показываются первые ряды маршевых эшелонов под развевающимися красными знаменами.
Оркестр играет “Варшавянку”, которую потом сменяет “Марсельеза”.
Впереди других – красивое красное знамя с крупной надписью золотыми буквами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Солдаты решили взять его с собой:
– Донести до окопов.
Дальше читаю: “Полковой комитет N полка. Да здравствует народная армия!”
“Да здравствует народ и армия!” и много др.
Солдаты смешиваются на платформе с провожающими.
Какие бодрые и даже радостные лица!
Крепко обнимаясь с товарищами, отъезжающие завещают:
– Смотрите, не выпустите свободу, а мы уж разобьем немца!
– Музыканты, командир полка просит вас сыграть! – подбегает к музыкантам вестовой.
– Дружно, товарищи, в ногу… – подхватывают в теплушках отъезжающие.
В разных концах платформы вспыхивает “ура!”.
Качают любимых ротных командиров.
Подполковник А. Е. Грузинов, провожавший днем эшелоны, не приехал, так как его задержало важное дело.
– Значит, уж нельзя, а то непременно бы прикатил, – говорят солдатики. – Это тебе на Мрозовский! Всюду поспевает.
– Живите, братцы, с офицерами дружно, – наставляет командир полка. – Стойте друг за друга.
Перед самым отходом эшелона быстро подъезжает автомобиль от Совета рабочих депутатов с “литературой”.
Депутации от рабочих и кондукторов приветствовали отъезжающих в казармах и напутствовали их трогательными речами.
– Не думали мы, что нам будут такие проводы, – говорят солдатики.
– Так-то и умирать будет легче.
Последний сигнал трубача. Последние напутствия, пожелания, и эшелон трогается под звуки народной “Марсельезы”».
Само собой разумеется, газетная передовица, посвященная отправке пополнения в действующую армию, была полна митинговой риторики:
«Да, отправка маршевых рот на фронт сейчас является по существу продолжением революции.(…)
По улицам Москвы маршевые роты уходили в стройном порядке, протянувшись длинными колоннами. Впереди несли красные знамена с надписями:
– За свободную Россию!
– Долой Вильгельма!
– За будущую республику!
– Война до победы!
Роты шли “марсельезно”, украшенные красными лентами, окруженные толпами народа, приветствующего своих воинов.
Новая обстановка!
Старый режим так не отправлял на фронт маршевые колонны. Защитников родины вели прежде “туда” точно в ссылку, точно отверженных, заклейменных. Церемониал устанавливался полицейскими: вели ночью, переулками, без оружия, грузили на товарных станциях в вагоны тайком, не допуская близких и друзей.
Былое…
Новая Москва отправляет новые маршевые роты открыто, со светлой улыбкой, с горячим приветом и радушными пожеланиями.
Вместе с народом роты провожали представителя штаба командующего войсками, комитета общественных организаций, Совета рабочих и солдатских депутатов и Совета офицерских депутатов.
Могло ли быть иначе? Ведь эти московские маршевые роты – первые войска свободной России, первые народные войска. Оттого они не могут не быть кадрами победы, кадрами на Берлин, на город императора Вильгельма, кронпринца и Круппа».
Отправка на фронт «Ударного батальона»
Понятно, что эти восторженные публикации в первую очередь отражают настроения «виртуозов пера» и владельцев газет, которые с радостью провожали солдатиков «защищать революцию», а сами продолжали пребывать вдали от немецких снарядов. Совсем другие ощущения были у тех, кому вскоре предстояло оказаться на линии огня. Большевик прапорщик В. А. Сулацкий, за ведение антивоенной пропаганды отправленный на фронт (!), вспоминал о настроении, царившем в его маршевой роте:
«До вокзала нас сопровождал большой сводный духовой оркестр, мы были одеты в новое обмундирование. Мы шли… но не с песнями, а с опущенными головами. Каждого одолевала своя дума, и все терзались – не могли примириться с произволом, глумлением, с тем, что снова придется сидеть в окопах по пояс в воде и гибнуть».
Летом 1917 года очевидцем проводов на фронт был Борис Зайцев, и его воспоминания об этом совсем не похожи на бодрые репортажи московских газет:
«Все-таки некоторые полки уходили на фронт. Как, кому удавалось уговаривать на это странное предприятие? Но сами мы с женой провожали 193-й пехотный на Днестр. С ним уезжал пасынок мой, прапорщик Алеша С. (впоследствии большевиками расстрелянный).
…Знойный, блестящий день, платформа где-то у Ходынки, товарный поезд с вагоном второго класса для офицеров. Толпа солдат с гиканьем, песнями валит в вагоны. Круглое, в пенсне, лицо Алеши, нервно смеющегося, бегающего по платформе, на ходу целующего руки матери.
– Ты, мама, не волнуйся… Какая теперь война, просто сидение в окопах…
Ни одна мама мира не утешится такими утешеньями – да станут ли ее и спрашивать? Идет стихия, буря, судьбы российские решаются – приходится тащить таинственные жребии. Мать дала ему на войну иконку – Николая Чудотворца – да по-женски плакала, когда уходил поезд, весь в серых шинелях… и оркестр играл:
По улицам ходила
Большая крокодила…
О знаменитая музыка революции, Блоку мерещившаяся, – «Большая крокодила»…
Юношеское лицо в пенсне, конечно в слезах, виднелось из окна вагона. Белый платочек, да ветер, да солнце».
Небольшой штрих: по признанию В. А. Сулацкого, в пути он не тиранил солдат строгим надзором, поэтому после каждой остановки в его команде недосчитывались сразу по несколько человек. В результате до Минска добрался уже не маршевый батальон, а одно его название. В штабе фронта даже хотели отдать прапорщика Сулацкого под суд. Спасло молодого офицера вмешательство товарища по партии М. В. Фрунзе, заправлявшего в солдатском комитете Западного фронта. С его помощью Сулацкий не только избежал наказания, но и просидел в тылу вплоть до Октябрьского переворота.
Стоянка воинского эшелона
