Во время одной из своих обычных прогулок по арбатским переулкам Гершензон зашел к нам на минутку и, не снимая пальто, стал высказываться о текущих событиях так “еретически” и так решительно, что оба мы с Толстым растерялись. Гершензон говорил о необходимости свернуть фронт, приветствовал дезертирство и утверждал, что только большевикам суждено вывести Россию на исторически правильный путь.
Толстой возражал горячо, резко и, проводив Гершензона, сказал:
– Все дело в том, что этому умнику на Россию наплевать! Нерусский человек. Что ему достоинство России, национальная честь!»
Как скоро выяснилось, молодой писатель оказался не прав. Самые громкие слова уже не трогали большинство населения России. Обыватели, разуверившиеся в действенности власти, хотели одного – сохранить в неприкосновенности свой мирок, хотя бы в пределах дома, квартиры. Отражением этого сдвига в общественном сознании стало характерное для осени 1917 года самовооружение москвичей, создание «домовых комитетов», введение ночных дежурств из числа самих жильцов.
21 октября Н. П. Окунев записал в дневнике: «Вчера в Петрограде и Москве ожидалось “выступление” большевиков. Напуганному обывателю рисовалось, что ночью произойдут на квартиры вооруженные нападения, резня, грабежи, – одним словом, что-то вроде Варфоломеевской ночи. И вот “домовые комитеты”… (Да! Завелись комитеты по всяким делам, не только по правительственным, общественным и профессиональным, но и по жилищным делам, т. е. касающиеся кухни, спальной и дворницкой.) Вот блага так долгожданной свободы: она спеленала нашу жизнь бессмысленными комитетами, резолюциями, воззваниями, поборами, угрозами, самочинством. Ни есть, ни пить, ни спать, ни дышать свободно не можем. Была одна власть, теперь она над нами, под нами, с боков, сзади, перед нами – взнузданы мы все и уже бесимся. Сами норовим огрызнуться и ударить грозящего нам “товарища”, и вот домовые комитеты на этих днях, и преимущественно вчера, собирались и совещались, как бы оберечь свои семьи, имущество и сон от анархических эксцессов, и тут обнаружилось, что большинство обывателей имеют и револьверы, и ружья, и кинжалы. Решено учредить ночное дежурство на лестницах, на парадных, на улицах перед входами в дома и т. д. Состоялись такие “стратегические” советы: как, мол, действовать, если ввалится шайка в 10–15 человек, и как действовать, когда дом осадит толпа в 500–1000 человек. Таким образом, и мы – 12 квартирантов дома Поповых в Просвирином пер., совещались с 9 до 11:30 вечера и решили по двое дежурить вооруженными с 12 ч. ночи до 7:30 ч. утра. На каждую смену вышло по 1 ч. с четвертью времени, и нам с соседом пришлось дежурить от 2:30 ночи до 3:45. У него был свой револьвер, а мне оставил мой предшественник по дежурству, так как у меня, кроме перочинного ножа, никогда никаких смертоубийственных орудий не было. Было очень скучно и смешно. Дом спал, в переулке тишина, ни людских голосов, ни собачьих, ни кошачьих, ни каких других звуков (впрочем, петухи немного попели). Фонари не горели, но зато светила великолепная луна и поблескивали звезды. Держался крохотный морозец, ветра не было, и вообще чувствовалось недурно. И если так было у многих домов, то при осуществлении “выступления” действительно бы вышло что-нибудь кровопролитное. Не у всех ведь револьверы были на запоре, как у меня, “непротивленца”».
Всего через несколько дней автору дневника вместе с остальными москвичами пришлось убедиться, что револьверы «домовых комитетов» – слабая защита от большевиков.
Октябръ, Октябрь!
Какая память,
над алым годом ворожа,
тебя посмеет не обрамить
протуберанцем мятежа?
В. И. Нарбут
«Это было утром 26 октября, – вспоминал Сергей Эфрон начало роковых событий. – Помню, как нехотя я, садясь за чай, развернул “Русские Ведомости” или “Русское Слово”, не ожидая, после провала Корниловского выступления, ничего доброго.
На первой странице бросилась в глаза напечатанная жирным шрифтом строчка:
“Переворот в Петрограде. Арест членов Временного правительства. Бои на улицах города”.
Кровь бросилась в голову. То, что должно было произойти со дня на день и мысль о чем так старательно отгонялась всеми, – свершилось.
Предупредив сестру (жена в это время находилась в Крыму), я быстро оделся, захватил в боковой карман шинели револьвер “Ивер и Джонсон” и полетел в полк, где, конечно, должны были собраться офицеры, чтобы сговориться о ближайших действиях.
Я знал наверное, что Москва без борьбы большевикам не достанется».
Прапорщик Эфрон оказался прав. В отличие от Петрограда, где Временное правительство в одночасье было сметено вооруженными отрядами, в Москве большевикам пришлось завоевывать власть в упорной, кровопролитной борьбе.
По утверждениям советских историков, эта заминка в установлении «царства свободы» объяснялась главным образом тем, что в Первопрестольной были слишком велики силы контрреволюции. Например, энциклопедия «Великая Октябрьская социалистическая революция» рисовала такую картину:
«Врем. пр-во планировало свой переезд в М. и стремилось превратить ее в свою опорную базу. В М. проходили различные сборища контрреволюционеров – т. н. Государственное Московское совещание, 10-й съезд кадетов, 7-й съезд Союза городов, Поместный собор и т. д.; здесь были центры формирования т. н. “добровольцев”, “ударников”, георгиевских кавалеров и т. п. Командование МВО приняло меры к отправке на фронт “ненадежных” частей, разоружило гарнизон, требовало от Ставки прислать верные бурж. прву войска».
Конечно, анализируя расстановку сил накануне вооруженного восстания, можно учитывать и участников Поместного собора Русской православной церкви – как-никак самые настоящие «контрреволюционеры». Однако попробуем все-таки прикинуть реальное соотношение сторон.
По данным все той же энциклопедии, войска Московского гарнизона насчитывали около 100 тысяч человек. В городе было расположено девять запасных пехотных полков, две запасные артиллерийские бригады, три казачьи сотни, самокатный и телеграфно-прожекторный полки, две запасные автомобильные роты, семь пеших дружин и несколько подразделений ополчения. В сентябре 1917 года на выборах в районные думы 83,58 процентов голосовавших солдат поддержали большевиков. Кроме того, в отряды Красной гвардии к 27 октября 1917 года записалось 10–12 тысяч рабочих.
В действительности «несторы» коммунистических летописей преувеличили степень влияния сторонников Ленина на солдат московского гарнизона. Непредвзятый анализ источников показывает, что далеко не все солдаты горели желанием сражаться за большевиков, поэтому из казарм выступили только добровольцы. Причем, как вскоре выяснилось, порыв многих из них угас еще до начала боевых действий. Так, по признанию самих руководителей восстания, рота 56-го полка, охранявшая Совет, в результате пропаганды сторонников демократии была деморализована и заколебалась. Во время боев случались моменты, когда агитаторам уже не удавалось набирать бойцов в полках, и тогда приходилось «скрести по сусекам» – ставить под ружье «полусолдат» из команд выздоравливающих.
В. П. Файдыш, командовавший рабочими отрядами Замоскворечья, писал об участии в восстании солдат:
«Воинские силы состояли из 55-го полка, 196-й пехотной стрелковой дружины, команды выздоравливающих и Двинцев. Количество солдат не превышало 4 тыс. Командование 55-го полка, зная революционность своих солдат, накануне назревавших событий сумело уменьшить состав полка путем выдачи отпусков солдатам.
Полк участвовал в восстании в количестве, не превышающем 500 человек, остальные были достаточно революционны, чтобы не идти против нас. 196-я пехотная дружина, составленная из “ополчения”, “стариков” – крестьян, вооруженная к тому же берданками, насчитывала не более 120 человек. (…)
Необходимо указать, что ведущую роль в боевых действиях во время восстания играли не обученные кадры, организованные уже в боевые единицы – солдатские части, а рабочие-красногвардейцы.
Солдаты в боях шли, как правило, позади рабочих. Это было особенно заметно во время операции у Каменного моста. Наступление велось красногвардейцами. Солдаты же только поддерживали его усиленным огнем. Так было и в других местах.
Особенно резко это проявлялось в дружине, поголовно составленной из ополченцев-“стариков”. В их рядах замечались колебания, нерешительность».
Зато красногвардейцы буквально рвались в бой. Правда, подавляющее большинство из них не имело никакой военной подготовки и оружие брало в руки впервые в жизни. Преобладали среди них совсем зеленые юнцы. Люди постарше предпочитали оставаться дома и даже прятались, когда началась добровольно-принудительная мобилизация в рабочие дружины. К тому же на начальном этапе восстания винтовок было столь мало, что на отряд красногвардейцев их приходилось всего по нескольку штук. Но рабочие быстро нашли выход: оружие отнимали у милиционеров и домовых комитетов.
