И еще одно обстоятельство – Галилей так построил свои ответы на вопросы Макулано, что складывалось впечатление, будто в attestato Беллармино и в его письме Фоскарини говорится об одном и том же, а именно: если понимать учение Коперника «абсолютно», как физическую истину, то «его нельзя ни защищать, ни придерживаться», поскольку оно противоречит Священному Писанию. Между тем по сравнению с письмом Беллармино Фоскарини текст attestato более жесткий, в нем не сказано, что Галилей «поступает предусмотрительно, довольствуясь тем, что говорит ex suppositione (предположительно), а не абсолютно», наоборот, из attestato следует, что Галилео как раз говорил о теории Коперника «абсолютно», почему в 1616 году и понадобилось «доводить до сведения» тосканца соответствующее папское распоряжение. Однако ни в том, ни в другом документе таких жестких формулировок, как в предписании комиссара Сегицци, нет. Характер ответов Галилея на первом допросе наводит на мысль, что тосканец упорно хотел вести разговор, используя формулировки кардинала Беллармино, комбинируя высказывания последнего в наиболее благоприятной для себя манере.
Макулано слушал Галилея не перебивая и перед тем, как сменить тему, все же поинтересовался, а не припомнит ли обвиняемый, присутствовали ли при его беседе с Беллармино другие лица и давали ли они Галилею какие-либо указания, и если да, то какие именно. Вопрос этот был задан прежде всего потому, что Макулано обязан был выяснить все обстоятельства дела, но вместе с тем комиссар, по-видимому, решил дать обвиняемому возможность доказать трибуналу свою правдивость и искренность (что было нелишне вообще, а в данном случае в особенности, поскольку Галилея подозревали в хитрости, обмане и коварстве). На поставленный вопрос ученый ответил, что какие-то отцы-доминиканцы в помещении, где велась беседа, находились, но кто они и что они ему тогда говорили и говорили ли что-нибудь вообще, он за давностью лет уже не помнит1187. При этом Галилей сделал одно загадочное заявление:
…Однажды утром (то есть утром 26 февраля 1616 года. – И.Д.) синьор кардинал Беллармино пригласил меня для беседы и сказал мне кое-что, что я бы предпочел повторить на ухо его святейшеству прежде, чем кому-либо другому (mi disse un certo particolare qua1 io vorrei dire all’orecchio di Sua Santità prima che ad altri); а в конце разговора он сообщил мне, что мнения Коперника не следует придерживаться и его нельзя защищать, так как оно противоречит Священному Писанию1188.
Заметим, Макулано не стал допытываться у Галилея, что же именно сказал ему кардинал в приватной беседе. Возможно, комиссар счел это просто бесполезным, поскольку Беллармино уже давно был в лучшем из миров, как и комиссар Сегицци, и что бы Галилей ни сказал, проверить его слова было крайне затруднительно, а может быть, падре Винченцо решил, что старик хитрит и таким способом надеется получить возможность поговорить с его святейшеством с глазу на глаз1189.
Стоит упомянуть еще два фрагмента из ответов Галилея в первой части допроса. Отвечая на приведенный выше вопрос Макулано (о присутствии и действиях других лиц), ученый признал, что, «возможно», кто-то дал ему «предписание не поддерживать и не защищать указанное мнение (e può esser che mi fusse fatto qualche precetto ch’io non tenessi né defendessi detta opinione)», но он этого уже не помнит. Но как только комиссар поинтересовался, а не вспомнит ли он интересующие трибунал подробности, если ему прочтут объявленное тогда предписание, Галилей поспешил заявить: «я не претендую на то, что не нарушил каким-либо образом это предписание (non pretend di non haver in modo alcuno contravenuto a quel precetto)»1190, тут же, впрочем, пояснив, что под quel precetto он имеет в виду предписание «не поддерживать и не защищать» коперниканскую теорию1191. Тогда Макулано привел слова Сегицци, но тосканец твердо заявил, что он такого не помнит.
Трудно сказать, насколько Галилей был искренен. Возможно, права Дава Собел, утверждая, что предписание комиссара «в суматохе того давнего февральского утра могло показаться ученому лишь очевидным повторением слов Беллармино»1192. А может быть, ближе к истине Майер, который считает, что тосканец лукавил и играл словами, всячески избегая обсуждения предписания Сегицци, откуда следует, что Галилей все прекрасно помнил1193. Этого мы уже, видимо, никогда не узнаем.
Следует также иметь в виду, что увещание (или предписание) 1616 года было сделано до написания «Dialogo», когда Галилей в своих опубликованных сочинениях не затрагивал напрямую вопрос об эпистемологическом статусе гелиоцентризма. С публикацией «Dialogo» ситуация изменилась, в руках инквизиции теперь были не чьи-то доносы да слухи, но corpus delicti.
Далее, если Галилей, как он сам утверждал, всегда говорил о теории Коперника ex suppositione, как того требовала католическая церковь, то зачем тогда кардиналу Беллармино потребовалось «от имени его святейшества папы и всей Конгрегации инквизиции» увещать (пусть даже только увещать) тосканца «полностью оставить» гелиоцентрическое учение?
Но как бы то ни было, разговор о событиях февраля 1616 года себя исчерпал и нужно было менять тему. Независимо от того, что произошло во дворце Беллармино утром 26 февраля 1616 года, имело ли место строгое предписание или более мягкое увещание, но Галилей должен был, передавая в мае 1630 года рукопись «Dialogo» Риккарди, а также ведя беседы с Урбаном о предмете этой книги, сообщить о событиях четырнадцатилетней давности, хотя бы об увещании кардинала Беллармино (которого, кстати, для трибунала, как будет ясно из дальнейшего, было вполне достаточно), если уж он ничего не помнил о предписании комиссара Сегицци.
Более того, Макулано, разумеется, понимал – даже если допустить, что никакого предписания комиссара Сегицци не было, все равно получалось, что Галилей нарушил как обещание, данное им кардиналу Беллармино, так и требование декрета Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, в котором «пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник» было признано «ложным и целиком противным Священному Писанию». Поэтому и в письме Беллармино от 26 мая 1616 года, и в упомянутом декрете про учение Коперника было сказано, что его «нельзя ни защищать, ни придерживаться». Галилей это понимал, что видно из его ответов комиссару Макулано. Но эксперты специальной комиссии, созданной в сентябре 1632 года по распоряжению Урбана VIII, полагали, что тосканский ученый в «Dialogo» и защищал гелиоцентрическую теорию, и придерживался ее. На что Галилей мог бы возразить: если это так, если допустить, что он нарушил требования декрета и кардинала Беллармино, то почему же тогда ему дали Imprimatur, да еще не один? Или цензоры не знали о декрете? Или Урбан не дал им ясных указаний относительно книги, которую Галилей начал писать при поддержке Святейшего?
Макулано такое возражение предвидел, и поэтому его дальнейшие вопросы касались истории публикации «Dialogo». В этой части допроса особого внимания заслуживает следующий фрагмент:
«Вопрос. После того как ему было дано вышеупомянутое указание, получал ли он разрешение писать книгу, которую он признал своей и которую впоследствии передал издателю?
Ответ. Я не просил разрешения писать вышеназванную книгу, потому что не думал, что написанием ее действую вопреки данному мне предписанию не придерживаться, не защищать и не преподавать названное мнение, скорее я полагал, что опровергаю его (confutarla) [в этой книге]»1194.
Выслушав затем рассказ Галилея об истории публикации «Dialogo», Макулано задал последний вопрос:
Когда он [Галилей] просил у вышеназванного управляющего Апостольским дворцом разрешения напечатать вышеуказанную книгу, сообщил ли он этому отцу-магистру о предписании, данном ему в другом случае на основании приказа Святой Конгрегации, о котором говорилось выше?
Ответ. Когда я просил разрешения на публикацию книги, я не говорил управляющему Апостольским дворцом ничего о названном предписании, так как не считал нужным говорить ему об этом, не сомневаясь, что в названной книге я не придерживался мнения о движении Земли и неподвижности Солнца и не защищал его, наоборот, в названной книге я излагаю мнение, противоположное мнению Коперника, и указываю, что доводы Коперника несостоятельны и неубедительны (anzi nel detto libro io mostro il contrario di detta opinione del Copernico, et che le ragioni di esso Copernico sono invalide e non concludenti)1195.
На этом допрос закончился, Галилей подписал протокол и был препровожден в выделенную ему квартиру в помещениях Священной канцелярии.
Когда Галилей утверждал, что написал «Dialogo» с целью опровержения гелиоцентрического учения, он, конечно, лукавил. Но когда он уверял Макулано, что не видел оснований сообщать отцу Риккарди об увещании 1616 года, тосканский ученый, скорее всего, был искренен (или, по крайней мере, сам верил в то, что говорил). Галилей весьма своеобразно понял декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года1196 (и через призму этого понимания оценивал увещание кардинала Беллармино). Тосканец обратил внимание на то, что, по мнению авторов декрета, которые опирались на традиционную схоластическую критериологию, гелиоцентрическая теория не может быть истинной, поскольку противоречит буквально понятому тексту Священного Писания. Но вместе с тем от Галилея не ускользнуло, что в декрет не вошла предложенная консультантами инквизиции квалификация коперниканской теории как формально еретической. И не вошла она в декрет в силу осторожной позиции, занятой кардиналом Беллармино в вопросе о теологической оценке гелиоцентризма. В итоге декрет не давал ясного ответа на вопрос: является ли библейская (геоцентрическая) космология предметом веры. Галилей рассудил так:
