«Уже за неделю до Рождества Христова радивые хозяйки начинали убирать свои квартиры, в то время превращавшиеся по виду, как будто было нашествие Батыя: вся мебель сдвинута со своих мест, сняты образа, зеркала, картины; окна, двери без драпировок; полы без ковров и половичков. Комнаты наполнялись суетливой прислугой с какими-то еще приглашенными женщинами из богаделен, все они с босыми ногами, заткнутыми подолами, с ведрами, мойками, швабрами, мочалками неистово мыли, вытирали и выметали скопившуюся пыль и грязь, полировали мебель смесью деревянного масла со скипидаром; с высоких стремянок тщательно промывали люстры, канделябры, бра, вставляя свежие свечи. Уборка начиналась обыкновенно с парадных комнат, постепенно переходя на жилые и тем внося большой сумбур [в жизнь] лиц, принужденных в это время быть дома.
Наконец, квартира принимала праздничный вид: стекла в окнах, зеркала вымыты, арматура оконная, дверная и печная, вычищенная толченым кирпичом, вся блестела, но была обернута бумагой, чтобы до праздника она не потускнела; тоже полы, натертые мастикой, воском, блестели, выделяясь своим лоском; воздух делался чистым, с пронизывающим запахом мастики и скипидара»[186].
Если в глазах мемуариста предпраздничная генеральная уборка представлялась нашествием Батыя, то творившееся в те дни на вокзалах напоминало великое переселение народов. Огромные массы фабричных рабочих, пришедших из деревень в Москву на заработки, буквально осаждали железнодорожные станции. Им всем во что бы то ни стало требовалось уехать в родные края, чтобы Рождество провести в кругу семьи. Для вывоза из Москвы таких невзыскательных пассажиров довольно долгое время практиковалась подача составов, состоявших из «теплушек» – грузовых вагонов, наскоро приспособленных для перевозки пассажиров.
Еще одним свидетельством приближения Рождества было появление на площадях Москвы целых ельников. Это открывалась продажа елок. В начале XX века лесными красавицами торговали только в двух местах: на Воскресенской и Театральной площадях. В 1910 году газеты сообщали, что «несколько кудрявых еловых лесов выросло и на других городских площадях». Вот только на Театральной елки не стояли, как прежде, а лежали, поскольку декабрь выдался бесснежный, и не было наста, куда обычно продавцы втыкали основания деревцев.
Вместо Деда Мороза с елками на плечах в разные концы города шагали мальчишки-рассыльные, подрядившиеся за 10—15 копеек доставить покупку по нужному адресу.
Московские хроникеры, описывая предпраздничную Москву, конечно же, не обходили вниманием елочные базары и знакомили читателей с бытовыми сценками, свидетелями которых им приходилось быть. Вот, например, отрывок из репортажа, появившегося на страницах журнала «Искры» в 1901 году:
«Елки, елки, елки.
Настоящий лес елок вырос, точно по волшебству, на Воскресенской площади.
За праздники весь этот лес елок поодиночке, и маленькие корявые, и большие статные, разойдутся по Москве и, увешанные безделушками и сластями, будут украшать барскую палату, и купеческую «залу», и скромную квартирку чиновника, и убогую «комнату без мебели от жильцов» бедняка мастерового.
Не одинаково богато будут они разукрашены, но одинаково будут радовать эти елки ребятишек, детей богача и бедняка.
Барышники, перекупившие елки у крестьян, похаживают вокруг товара, весело похлопывают рукавицами. Ведь они теперь дерут за них втрое. Еще бы! Не говоря уже про людей состоятельных, теперь всякий бедняк тянется из последнего, чтобы купить елочку на утеху своим ребятишкам. [... ]
Уныло плетется господин в форменной фуражке, нагруженный свертками, за почтенной, но накрашенной особой, в шляпке с цветами.
– Но позвольте, Олимпиада Васильевна-с! Позвольте вас спросить, за каким рожном, вам понадобилась елка? – вопрошает господин.
– Что-с? – сердито обертывается дама, очевидно супруга. – То есть как это за рожном?
– Так-с! Шлялись-шлялись, покупали-покупали всякую дрянь – теперь еще елку зачем-то покупаем!
– Вы глупы! Понимаете?.. У Винтиковых будет елка, у Точечкиных елка, у Крошечкиных две, а у нас не будет?
– Так ведь у них, душенька, дети!
– Ах, идиот! А Ганя, Таня, Маня и Ваня, по-вашему, не дети ваши?
– Ха-ха-ха! Хороши дети! Младшему болвану 20 лет!
– Потрудитесь замолчать и делать, что вам приказывают! Поняли? – строго спросила супруга. – Ну-с, марш за мной».
В другом издании того времени, приложении к «Московскому листку», А. М. Пазухин устами героя рассказа «Во что обходится елка» поведал об истинной стоимости устройства праздника с участием лесной гостьи:
«Елочка этакая кудрявая, свежая, и, вероятно, добрый мужичок украл ее в каком-нибудь чужом лесу, вероятно огорчив хозяина леса... Но не в этом дело... Так вот-с, за елочку я отдал всего только рубль, заплатил какому-то оборванцу за доставку оной елочки двадцать копеек и очень обрадовал и супругу свою, и деточек, когда явился домой с оборванцем, притащил елочку... Жена меня смачно и вкусно поцеловала, старшая дочка погладила по лысине и назвала „папульчиком“, а младшие деточки почтительно облобызали щедрую десницу мою... »
Далее главе семейства по просьбе супруги пришлось выдать 50 рублей «на украшение елки, на подарки детям нашим и детям наших милых, добрых знакомых». После того как елка была украшена подобающим образом и под ней были уложены сюрпризы для детишек, жена напомнила ему, «что, кроме деточек... будут и взрослые, для которых, собственно, и делается елка». Пришлось доброму «папульчику» расстаться еще и с новенькой сторублевкой.
В другом «рождественском» рассказе Пазухин продолжил разработку темы стоимости детского праздника:
«А то вот елка... Тут искренне веселится детвора, которая не знает забот и печалей, ибо во время каникул „воспитатели Флаксманны“ детей мучениям не подвергают и своими педагогическими приемами не печалят. Дети действительно веселятся на Святках, – их праздник. Кругом сидят взрослые.
– Очень миленькая у вас елка, Степанида Дмитриевна! – говорит одна из дам хозяйке.
– Очень миленькая!.. – вздыхает. – Да, Вера Васильевна, очень миленькая, но если б вы знали, как мы запутались перед Святками!.. Вы – моя старая знакомая, даже друг детства, и я не стану скрывать перед вами своего положения... Страшно запутались!.. А все эти противные Тарантуловы!.. Сделали под Рождество елку в двести рублей, ну, и не хотелось отстать, чтобы не дать им повода пересмеивать... все позаложили, везде взаймы взяли, просто беда!..
А дети веселятся и прыгают, но так как родители нарядили их в очень дорогие костюмчики, дабы не быть осмеянными, то и боятся слишком резвиться и берегут и кружева свои, бархаты и шелка... »
Однако не будем иронию писателя относить ко всем москвичам. Конечно же, в подавляющем большинстве семьей елки устраивали не ради личных амбиций, а чтобы действительно порадовать детей. И у них, судя по мемуарам, Рождество навсегда оставалось в памяти, как самый светлый, самый радостный праздник. Одним из примеров могут служить воспоминания Н. М. Гершензон-Чегодаевой:
«Мы начинали готовиться к нему задолго, наверное, за целый месяц. Это было очень весело. По вечерам, перед ужином, а иногда и после него, мы располагались с мамой вокруг обеденного стола в столовой. Очень часто приходила и Поленька. Больше всего мы клеили цепи из золотой, серебряной, а иногда и цветной бумаги. Длинные полосы, которые разрезались на одинаковые кусочки, из них склеивались вставленные одно в другое колечки. У меня, конечно, кольца получались неодинаковой ширины или измазаны „Синдетиконом“ и прилипали к пальцам. Клеили коробочки, разные картонажи; сами сочиняли штучки из спичечных коробочек, золотили орехи. [... ]
...После обеда елку вносили в столовую, и с той минуты нам уже не разрешалось входить туда.
Елка была самым интересным, таинственным, бесконечно уютным, казалась огромным счастьем. Без сомнения, это в значительной мере определялось красотой той легенды, которая была с ней связана. Может быть, некоторую роль играло и то, что елочные игрушки были тогда необыкновенно хороши, разнообразны и интересны. Во всяком случае, с того момента, как квартира наполнялась чудесным запахом елки, и до тех пор, пока елку, покрытую кусками оплывшего разноцветного стеарина и остатками золотых нитей, не выносили во двор, в душе цвело счастье и ни на минуту не прекращалось ощущение великого праздника. Помню, что даже ночью, во сне или в минуты просыпания ощущение присутствия елки– счастья все время продолжалось. Так, один раз, когда елка была в доме, в лунную морозную ночь я почему-то проснулась. На занавесках были причудливые лунные узоры. Мне казалось, что по воздуху тянутся тонкие серебряные нити, из которых воздвигается волшебно-прекрасная елка, я любовалась этим сказочным видением и так и заснула с ощущением такого полного счастья, какого не бывает в жизни взрослых людей.
