полководец М.И. Голенищев-Кутузов решился на генеральное сражение лишь с целью приобрести моральное право оставить Первопрестольную Москву-столицу. Михневич по этому поводу высказывался так:
«Бородинское сражение… было, как известно, очистительной жертвой за оставление Москвы. Отдать московские святыни без боя было дело невозможное. Кутузов это понимал и, несмотря на то, что он был сторонником стратегии изнурения противника посредством постоянного уклонения от боя и отступления вглубь страны, все-таки решил дать оборонительное сражение на позиции у села Бородина…»
Советский же военный историк генерал-лейтенант П.А. Жилин в своих работах заключал, что Бородинская битва входила в стратегические планы главнокомандующего русской армией по двум веским причинам:
«1) это сражение планировалось Кутузовым заранее и предпринято по его собственной инициативе;
2) основная цель состояла не только в том, чтобы обескровить противника, вывести из строя его лучшие силы и приостановить дальнейшее наступление, но и не допустить Наполеона к Москве».
Суждения П.А. Жилина основаны на кутузовских документах. Еще за неделю до дня Бородина полководец писал главнокомандующему 3‑й Западной армией генералу от кавалерии А.П. Тормасову следующее:
«Прибыв к армиям, нашел я их отступление у Гжатска. Настоящий предмет движения оных состоит в том, чтобы силами, еще в ресурсе сзади находящимися, усилить их в такой степени, что желательно бы было, чтобы неприятельские (силы) немногим чем нас превосходили…
Таким образом ожидать я буду неприятеля на генеральное сражение у Можайска, возлагая с моей стороны все упование на помощь всевышнего и храбрость русских войск, нетерпеливо ожидающих сражение…»
О том же Михаил Илларионович писал главнокомандующему Дунайской армией адмиралу П.В. Чичагову, сменившему его на этой должности, бывшему еще год назад морским министром России:
«Я, прибыв к армии, нашел неприятеля в сердце древней России, так сказать, под Москвою, и настоящий мой предмет есть спасение Москвы самой».
О своем решении дать врагу битву М.И. Голенищев-Кутузов сообщал и в Военное министерство, и московскому главнокомандующему графу Ростопчину с генералом Милорадовичем, который станет одним из главных действующих лиц в изгнании Бонапарта из российских пределов. Главнокомандующий доносил императору Александру I:
«…Как бы то ни было Москву защищать должно».
Полководцу все же удалось ко дню Бородина численно подкрепить свои войска. Приведенные генералом Милорадовичем 15 тысяч вчерашних рекрутов, в том числе одна тысяча кавалеристов, были сразу же распределены по полкам. Офицеров, унтер-офицеров и барабанщиков, то есть «преподавательский состав», отправили назад в Калугу для обучения новых рекрутов.
Теперь общая численность 1‑й и 2‑й Западных армий составляла 111 323 человека. По ведомости, поданной в городе Гжатске, численность кутузовских войск на московском направлении составляла 126 498 человек.
Затем подоспело Московское ополчение, но вместо 15 тысяч ратников генерал-лейтенант И.И. Марков привел к Бородино только 7 тысяч человек. К ним присоединилось 3 тысячи ополченцев из Смоленска под командованием генерал-лейтенанта Н.П. Лебедева. Не все ополченцы, горевшие желанием «постоять за Бога, царя и Отечество», прошли начальное обучение воинскому делу и в своем подавляющем большинстве своем не имели ружей, будучи вооружены пиками и топорами.
Главнокомандующий в Москве граф Ростопчин не выполнил кутузовское предписание: московские ратники, отправленные на войну, так и не получили ружья из городского арсенала. При оставлении Москвы французам достались 156 орудий самых различных калибров, 141 зарядный к ним ящик, 74 974 ружья, 7041 карабин, 386 пар пистолетов и 55 292 единицы холодного оружия. Правда часть ручного огнестрельного оружия была неисправна и нуждалась в ремонте арсенальными мастерами.
Русская армия отступила от города Гжатска, прикрывшись арьергардными силами, которыми умело командовал генерал-лейтенант П.П. Коновницын. Преследователи продолжали отмечать, насколько мастерски противник прикрывает свой отход. Платовские казаки не давали покоя чужеземцам, которые «растекались» в поисках пропитания от Московской дороги, что было сопряжено с опасностью для жизни.
…Командование Великой армии, состоявшее из людей опытных, повидавших на войнах многое, все больше тревожило то обстоятельство, что они «зашли слишком далеко в эту непонятную для них Россию». Серьезных столкновений с русскими, не считая Смоленского сражения, все не было и не было. Свое мнение именитые маршалы стали высказывать самому императору, который вел главные воинские силы Французской империи и пол-Европы все дальше и дальше «от границ Европы на Восток».
Во время краткого пребывания в Гжатске произошел спор, который перерос в ссору между Наполеоном и его старым соратником, начальником императорского штаба маршалом Луи Александром Бертье, который благодаря покровительству Бонапарта стал герцогом Невшательским и князем Ваграмским.
Правда, верен он был своему императору не до конца: когда тот в 1815 году бежал с острова Эльбы и вернулся во Францию, чтобы править ею еще «сто дней», Бертье, не зная, как поступить, уехал в Бамберг. Там он в один из дней шестью неизвестными был выброшен из окна замка, в котором жил, и разбился насмерть. Есть две версии его гибели: первая – самоубийство, вторая – покушение членов тайного революционного общества, которыми так была «богата» страна в то столетие.
Но перед этим вновь воцарившийся император Наполеон I исключил Бертье из списков маршалов Франции. В 1817 году его потомки получили от вернувших себе трон Бурбонов наследственный титул герцогов де Ваграм (Ваграмских).
Спор начался под впечатлением того, что продолжавшиеся дожди размыли все дороги, по которым двигалась на Москву Великая армия. Начальник штаба стал убеждать Наполеона отказаться от дальнейшего похода в глубь России. Он говорил ему, что в армии начались процессы ее дезорганизации, что могло привести к самым плачевным последствиям. Император, для которого желание взять Москву было уже делом решенным, резко заявил Бертье:
«Поезжайте, я не буду удерживать Вас… Возвращайтесь во Францию…»
Уязвленный таким отношением к себе, прославленный маршал империи ответил не менее резко:
«Когда армия видит перед собой неприятеля, вице-коннетабль не может покинуть свой пост, он берет ружье и становится в ряды своих солдат».
В предчувствии того, что русские дадут перед Москвой генеральную баталию, Наполеон приказал провести подсчет (2‑ю перекличку) наличного личного состава войск, которые следовали в главных силах. В строю оказалось 97 073 пехоты и 29 425 кавалеристов. В эти цифры входили и штатные артиллеристы. По данным штаба, в ближайшие пять дней к главным силам должны были присоединиться еще 6003 пехотинца и 1318 кавалеристов.
Таким образом, император французов мог рассчитывать на участие в сражении 133 тысяч 819 человек, то есть меньше одной пятой из первоначального состава общеевропейской армии, созданной им для Русского похода в Россию. Но это были, можно утверждать, лучшие наполеоновские войска.
Наполеон не мог не видеть, что после Смоленска стали численно меньше не только кавалерийские (из-за падежа лошадей и стычек с казаками) части, но
