генерал их желает выиграть, что, по справедливости, движение их, кажется, идет сообразно с планом, давно принятым и искусно начертанным».
Такой кутузовский план действительно существовал. Но только не на бумаге, которой не всегда все можно доверять, а в голове, в замыслах полководца, бережно и бдительно хранимых от чужого взора до поры, до времени.
После поистине тяжелых потерь, понесенных Главной армией под Бородино, ее главнокомандующий рассчитывал восполнить их максимально возможно за счет воинских ресурсов Москвы, а они виделись не только ему немалыми. Только после этого, а также при условии нахождения у Москвы выгодной позиции для русских войск полководец считал, что может дать Наполеону еще одно большое сражение из разряда генеральных.
Голенищев-Кутузов всю войну вел большую переписку с московским военным губернатором и главнокомандующим графом Ф.В. Ростопчиным. За время пребывания в Бородино и отступления к Первопрестольной столице России светлейший князь послал ему ряд писем. В одном из них сообщается:
«После кровопролитнейшего сражения, вчерашнего числа происходившего, в котором войска наши потерпели естественно важную потерю, сообразную их мужеству, намерение мое, хотя баталия совершенно выиграна, для нанесения сильного почувствования неприятелю состоит в том, чтобы, притянув к себе столько способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву противу, конечно, уже несколько пораженных сил его.
Помощи, которую требую я, различные, и потому отправляю я полковника Кудашева оные Вашему сиятельству представить лично и просить, чтобы все то, что может дать Москва в рассуждении войск, прибавки артиллерии, снарядов, лошадей и прочего, имеемого ожидать от верных сынов отечества, все бы то было приобщено к армии, ожидающей сразиться с неприятелем».
Общеизвестно, что генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов рассчитывал получить из Москвы немало тысяч обученных новобранцев, а также боеприпасы и, наконец, подводы для перевозки раненых. В Можайске же подвод из Москвы не оказалось ни одной. Это было прямое нарушение графом Ростопчиным, имевшего чин генерала от инфантерии, распоряжения главнокомандующего Главной русской армии.
Недостаток подвод вынудил армейское командование оставить часть раненых в Можайске «на сохранение» неприятелю. Впрочем, подобное французами делалось часто, в том числе и в Русском походе императора Наполеона. Это было в европейских войнах неписаным правилом, которое сегодня вызывает немалое удивление.
Главную армию требовалось пополнить. Ее главнокомандующий попытался притянуть к себе резервные войска, которые проходили ускоренную подготовку. Генерал князь Д.И. Лобанов-Ростовский формировал 12 пехотных полков в Костроме, Владимире, Рязани, Тамбове, Ярославле и Воронеже. Генерал-лейтенант А.А. Шлеймихель занимался формированием резервных полков, которые не имели территориальных названий, а только номера.
Однако император Александр I прислал высочайший рескрипт, запрещавший использование этих, более или менее подготовленных резервов. По замыслу Военного министерства они были должны стать основой 180‑тысячного нового войска, создаваемого из рекрутов последнего набора военного времени.
Государь предлагал Голенищеву-Кутузову использовать для пополнения поредевших рядов Главной армии «московскую силу», о которой так много в письмах в столицу и главнокомандующему говорил граф Растопчин. По представлению монарха Московское ополчение исчислялось в 80 тысяч человек. Но в Вяземы прибыло только 2737 (!) ратников «московской силы».
В дни отступления Главной русской армии от Бородино к Москве полководец до последнего дня надеялся на обещанную поддержку московского губернатора, главнокомандующего в Москве, командующего 1‑м округом ополчения графа Ф.В. Ростопчина. Но… вместо названных многократно 80 тысяч человек в кутузовскую действующую армию поступило в разное время всего 24 267 человек. Восполнить бородинские потери эти люди не могли.
…Великая армия вновь преследовала армию противника. Дорога опять вела к Москве, которая с каждым переходом становилась на десятка два верст ближе. Наполеон пытался с помощью 5‑го Польского корпуса Понятовского, менее всех пострадавшего в генеральной баталии и более чем наполовину сократившейся кавалерии маршала Мюрата, отрезать хотя бы арьергард кутузовских сил. Но все было тщетно.
Русским арьергардом сперва командовал войсковой атаман Донского войска генерал от кавалерии М.И. Платов, но вскоре стало ясно, что одной казачьей легкой конницей здесь не обойтись. Тогда это дело поручили генералу от инфантерии М.А. Милорадовичу. По стопам арьергарда шла кавалерия Мюрата. Карл Клаузевиц в своей работе «1812 год» писал:
«Арьергард состоял из 10 тысяч человек пехоты и приблизительно такого же числа кавалерии. При арьергарде находился и генерал Уваров со своим корпусом…
В авангарде шел Мюрат с огромной массой кавалерии. Обе стороны обычно сталкивались только после полудня, развертывались, начинали перестрелку, в течение нескольких часов велся артиллерийский огонь, после чего русские снова отходили на некоторое расстояние, и обе стороны становились биваком».
Как описывали путь от Бородина до Москвы сами военнослужащие Великой армии? Полковой врач вюртембергских конных егерей Генрих Роос писал о том, что русская армия, отступая, продолжала сражаться:
«Происходили ежедневные стычки. Обе стороны не слезали с коней, обе линии постоянно стояли друг против друга, порою на очень близком расстоянии; действовала все больше кавалерия и артиллерия, реже пехота.
На равнинах русские выстраивали свои главные линии; входы в лес они обычно занимали так, что мы могли продвигаться вперед лишь очень медленно и лишь настолько, насколько это допускали они. Выходы из леса, через которые мы выступали, они обстреливали из тяжелых орудий с такою силою, что нам приходилось останавливаться на несколько часов, в то время как их ядра производили ужаснейший треск в ветвях и стволах деревьев над нашими головами и, падая, причиняли порою повреждения и даже смерть».
Последний бой перед Москвой произошел у села Крымского. Описание его сохранилось почему-то только у К. Клаузевица:
«…Местность была довольно благоприятная, и Милорадович решил довести бой до крайности. Русская пехота, расположившись в мелкой лесной заросли, на гребне небольшой возвышенности, дала энергичный отпор и, даже потеряв гребень, продолжала обороняться у его подножия еще свыше часа, несмотря на свое невыгодное положение. Атаки французов отнюдь не имели демонстративного характера, но все же и здесь носили на себе какую-то печать бессилия».
Посланный главнокомандующим вперед начальник армейского штаба генерал от кавалерии Л.Л. Беннигсен нашел позицию для новой битвы прямо под стенами Москвы. Позиция русских должна была протянуться от деревни Фили до Воробьевых гор. По мнению видевших ее военачальников, пригодной для сражения она быть никак не могла. При всей своей сдержанности Барклай де Толли резко спросил у Беннигсена:
– Решено ли погребсти всю армию всю армию на сем месте?
Такого же мнения были и А.П. Ермолов, и исполняющий делами генерал-квартирмейстера полковник К.Ф. Толь. Когда позицию на изгибе Москвы-реки обозрел сам главнокомандующий, он понял, что защищать ее можно было только себе во вред. А дальше простирался уже сам город.
…Здравый ум и предусмотрительность подсказывали «спасителю России»,
