что для достижения превосходства над вражеской армией в сложившейся ситуации необходимо прежде всего использовать фактор времени. К тому же высланные вперед офицеры его штаба не смогли найти достойное поле, удобное для нового генерального сражения. Великая армия продолжала сохранять прежнее превосходство в силах, пускай и не такое чувствительное, как прежде.
Чтобы восполнить, а потом и усилить Главную русскую армию и подготовить ее к контрнаступлению, требовалось, прежде всего, время, и еще раз время. Но для этого необходимо было пожертвовать самой Москвой. Такая мысль в умах большинства соотечественников выглядела кощунственной. Как показала история, на такое полководческое решение мог пойти только М.И. Голенищев-Кутузов, который действительно был «облечен народным доверием». И поэтому он мог принять на себя всю ответственность за сдачу древней столицы перед народом, армией и государем-самодержцем.
Но на такой волевой поступок надо было решиться. И надо было объяснить совершенное деяние всей России.
Писатель Лев Толстой, раскрывая своим непревзойденным талантом мучительные раздумья полководца накануне «отдания» французам Первопрестольного града, писал:
«Один страшный вопрос занимал его, и на вопрос этот ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я сделал? Когда это решилось?.. Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание…» Он был убежден, что он один в этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать».
…1 сентября в подмосковной деревушке Фили (ныне один из районов российской столицы) состоялся военный совет. К 6 часам вечера в небольшой крестьянский дом, где остановился главнокомандующий, прибыли генералы М.Б. Барклай де Толли, Д.С. Дохтуров, Ф.П. Уваров, А.П. Ермолов, П.П. Коновницын, А.И. Остерман-Толстой, Л.Л. Беннигсен, Н.Н. Раевский и М.И. Платов, «которого забыли пригласить», полковник К.Ф. Толь.
На военном совете Главной русской армии в Филях обсуждался только один-единственный вопрос: сражаться под стенами Москвы или оставить ее противнику без боя?
Мнения участников разделились. Тогда светлейший князь М.И. Голенищев-Кутузов, ставший только-только обладателем фельдмаршальского жезла, встал и произнес свою памятную для отечественной истории немногословную речь:
«С потерей Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностию поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим отступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю…
Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо завершить войну, но по уничтожении армии и Москва и Россия потеряны.
Приказываю отступать».
…На рассвете 2 сентября русские войска начали движение по московским улицам, уходя по Рязанской дороге в направлении к Бронницам. К вечеру основные армейские силы Главной армии находились уже в 15 километрах от города, расположившиеся на ночлег у села Панки.
Вместе с армией Москву покинула большая часть ее многочисленных жителей. А.П. Ермолов в своих «Записках» рассказывал, как кутузовская армия оставляла Первопрестольный град России:
«Я наблюдал, какое действие произведет над войсками оставление Москвы, и заметил с радостию, что солдат не терял духа, не допускал ропота. Начальников поражала потеря древней столицы. В Москве было уже мало жителей, и по большой части не имеющих пристанища в другом месте. Дома были пусты и заперты; обширные площади уподобились степям; в некоторых улицах не встречалось человека. В редкой из церквей не было молящихся жертв, остающихся на произвол врагов бесчеловечных.
Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. В городе Гжатске князь Кутузов дал необдуманное повеление свозить отовсюду больных и раненых в Москву, которых она до того не видала, и более двадцати тысяч их туда отправлено. С негодованием смотрели на это войска. На поле сражения иногда видит солдат остающихся товарищей, не разумеет другой причины, как недостаток средств к их сохранению.
Но в Москве, где есть способы успокоить раненого воина, жизнию искупающего отечество, где богач в неге вкушает сладкий покой за твердою его грудью, где под облака возводятся гордые чертоги его, воин омывает кровию свои последние ступени его лестницы или последние истощает силы на каменном помосте двора его. Оскорбительное равнодушие столицы к бедственному состоянию солдат не охладило однако же усердия их, и все готовы были на ее защиту».
Самостоятельное, поистине волевое решение главнокомандующего об оставлении Москвы вызвало возмущение правительственных кругов и официального Санкт-Петербурга. Состоялось специальное заседание Кабинета министров, которое высказало следующее мнение:
«Комитет предполагает предписать главнокомандующему армиями, дабы, во-первых, доставил сюда он протокол того совета, в коем положено было оставить Москву неприятелю без всякой защиты, и, во-вторых, чтобы на будущее время всегда присылал он полные о всех мерах и действиях своих сведения».
Не скрывал своего высочайшего раздражения и император Александр I. Теперь его заботила еще и судьба Санкт-Петербурга. Самодержец писал главнокомандующему:
«На вашей ответственности останется, естли неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожения сей столицы, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решимостию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие, вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы».
Могли ли французы навязать русской армии битву в стенах самой Москвы? Или вновь попытаться отрезать ее арьергард от главных? Ведь кавалерия маршала Мюрата, короля Неаполитанского, неотступно следовала за сводным отрядом Милорадовича.
Ответ на эти вопросы можно найти в воспоминаниях генерал-майора Ф.В. Акинфова, в те дни штабс-ротмистра, командира эскадрона лейб-гвардии Гусарского полка:
«Арьергард под командой генерала от инфантерии Милорадовича находился у фарфоровых заводов, в 10 верстах от Москвы. Милорадович, опасаясь быть отрезан от Москвы корпусами французских войск, подходивших к ней другими дорогами, хотел без кровопролития слабого своего арьергарда остановить неприятеля.
И приказал мне отвести записку к королю неаполитанскому и сказать, что если французы хотят занять Москву целую, то должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти из нее с артиллерией и обозом. Иначе генерал Милорадович перед Москвой и в Москве будет драться до последнего человека и вместо Москвы оставит развалины.
Между тем, он поручил мне, чтобы я всячески старался, как можно более оставаться у французов.
Взявши из его конвоя трубача Черниговского драгунского полка, поехал я к передовой цепи, состоящей из конных егерей, которая по сигналу моего трубача остановилась, и ко мне подъехал полковник 1 конно-егерского полка. На вопрос его я отвечал, что имею поручение от начальника нашего арьергарда генерала Милорадовича к королю
