И повернулась спиной к Тибо.
Тибо побагровел. Рука его придвинулась к рукояти топора, который мой слуга носил у пояса. Придвинулась и отодвинулась. Видимо, Тибо сообразил, что управится со старушкой и без помощи топора. Де-лов-то всего: взять за шею, тряхнуть как следует…
— Сиди! — бросил я ему.
Старуха угрожающие поползновения моего слуги проигнорировала.
— Правду твой человек говорит-то? Или брешет?
— У тебя со слухом как? — поинтересовался я. — Сказал же: ничего не помню.
Ведьма хихикнула.
— А вот помогу я тебе, — проскрипела она, — вернется к тебе память и зарубишь ты глупую старуху без всякой христианской жалости, да и домик мой спалишь. Ась?
Сказанное настолько точно совпадало с планом действий, изложенным Тибо перед поездкой к ведьме, что я почти поверил в ее колдовские способности. И уже открыл рот, чтобы пообещать ведьме, что мы не станем поджигать ее дом, но вдруг представил, насколько глупо прозвучит эта фраза. Надо же, облагодетельствовал! Не зарезал! Дом не спалил!
Когда не знаешь, что ответить, — спрашивай сам. Это азы демагогии.
— А ты мне поверишь, если скажу, что мы не станем тебя убивать?
Ведьма подошла поближе. Протянула костлявую руку, взяла меня за подбородок. Посмотрела в глаза. Пахло у нее изо рта дерьмово, но я стерпел.
Будто прочитав в моих глазах что-то интересное, ведьма ухмыльнулась. Убрала руку.
— Поверю. Ненависть, господин мой, — черная отрава. Она жжет и других, и того, кто ее носит. Учуять ее легче легкого. Но в тебе ее нет. Потому поверю.
Старуха отошла, взяла плошку с тлеющим огоньком, поставила на стол и добавила задумчиво:
— Хотя, конечно, может, и ошибаюсь я.
Я никак не прокомментировал ни первое ее заявление, ни последнее.
— Подь-ка сюда.
Ведьма велела мне сесть за стол и смотреть на крошечный язычок пламени. Внимательно смотреть. И велела думать, что нет ни глиняной плошки с маслом, ни столешницы, но есть только огонь, горящий в темноте. Я старательно уставился на огонек. Ведьма забормотала…
Поначалу ничего интересного не происходило, и плошка со столешницей не торопились исчезать, но вот потом…
Куда-то пропали все мысли. Внезапно я обнаружил, что смотрю на огонь — и не могу оторваться, не могу отвести взгляд в сторону. А огонек между тем становился все больше, превращался в большой сгусток рыжего, танцующего пламени. Пламя извивалось в темноте, а я смотрел на него как завороженный. Огонь становился все больше, больше… Или это я приближался к огню? Я хотел отодвинуться — но не смог. А потом я услышал, как ведьма перестала бормотать и отчетливо произнесла:
— Посмотри на меня.
Я повиновался. И исчез.
— …А ведь красиво, правда? — спрашивает Света, кутаясь в меховой воротник.
— Что?
— Да вот… Неужели не видишь?
Поздний зимний вечер. Середина февраля, но тепло. Возвращаясь из гостей, мы идем по Университетской набережной. Прохожих почти нет, снег шуршит под ногами, поблескивая в свете фонарей разноцветными огоньками, и ничто, кроме шума редких автомобилей, не нарушает тишину.
Светка права — поздним вечером здесь очень даже красиво. Небо над Эрмитажем окрашено в мерцающий малиновый свет, огни по обеим сторонам Невы прогоняют темноту.
— Давай в снежки? — предлагает вдруг Светка.
Я улыбаюсь:
— Опять меня снегом обсыпать хочешь?
— Ага! — смеется она.
— Света, — говорю ей с укоризной, — это жестокость.
— Что?
— Обсыпать меня снегом.
— Ну пожалуйста!
— Никаких «пожалуйста», — строго говорю я. Но не могу удержать улыбки. И Светка понимает — можно.
Она вырывается и убегает вперед. Наклоняется, чтобы набрать снега. Пока она не видит, прячусь за сфинксом…
В этот момент рядом со Светкой тормозит фирменная тачка. Из окна высовывается парень в дубленке:
— Девушка! Поедемте покатаемся!
— Спасибо, я пешком, — говорит Светка, даже не поворачиваясь к машине.
Я выхожу из своего укрытия. Машина подается назад, чтобы держаться наравне со Светкой.
— Эй, ты не бойся! Мы не обидим!
Я прибавляю шаг, оказываюсь между Светкой и машиной.
— Езжай, — говорю, — куда ехал. Девушка со мной.
Щелкает дверца со стороны водителя, наружу выбирается второй. Не русский. «Лицо кавказской национальности». С усиками. Изрядно накушавшееся «лицо». И за рулем, скотина!
— Дэвушка, ты такая красивая! Садысь, нэ упрямся!
Меня он игнорирует. Ах ты козел усатый!
— Тебе неясно объяснили? — спрашиваю. — Уши прочистить?
— Иди на… говнюк, — небрежно отмахивается кавказец. — Дэвушка…
Парень в дубленке делает попытку выбраться из машины — пинаю дверцу, и он отваливается обратно.
Усатенькое «лицо» визжит и дрыгает ножкой. Прикладывается о крышу машины.
— Ну, — спрашиваю я. — Кто тут говнюк?
«Лицо» тупо глядит мутными глазами, бормочет что-то, выплевывает зуб и начинает блевать.
Ну что с него, с пьяного, взять? Ведь ничего не соображает. Не убивать же его теперь за это…
Я вытираю руки снегом и иду обратно к Светке.
— Ублюдки, — говорю я. — Пошли…
— Леня! — вдруг кричит Света.
Ну что там еще? Поворачиваюсь… Повернуться я не успеваю. Воздух рвется… Хлопок. А потом — темнота.
* * *
…Падение. Водоворот.
Долго. Долго…
Где я?..
Я?..
* * *
…Спустя вечность темнота рассеивается.
А рассеивается она от того, что я открываю глаза.
Надо мной стоит странный бородач, от которого нещадно разит потом и чесноком. В руке у бородача — клинок.
— Признаешь себя моим пленником? — осклабившись, говорит мне Гийом де Бош. — А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?!
А затем и это видение рассеивается, и снова наступает ночь…
…Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу рядом с перевернутой табуреткой. Надо мной стояли какие-то люди. Горбатая старуха, толстяк и чудно одетая девка. Толстяк орал на старуху, старуха верещала в ответ, девка пыталась вклиниться между ними.
Я приподнялся на локте. Увидев, что я зашевелился, эта троица перестала вопить и уставилась на меня.
«Бред, — подумал я. — Этого не может быть».
Я сглотнул. Я глядел на них и не мог поверить…
Наверное, в какой-то момент взгляд у меня стал совсем диким, потому что женщины в страхе отшатнулись, а толстяк пробормотал: «Матерь Божья…»
— Вашу мать, — растерянно пробормотал я по-русски. — Средневековье…
