СССР.
— И кто ж победил? — с недоверием спросил офицер.
— Мы, естественно, — поспешно оговорился я. — Но плодами нашей победы
воспользовались США. Они сначала поставили под контроль пол-Европы, а затем
стали распространять либеральные идеи в советской сфере влияния. Итогом был
развал нашей страны, обнищание населения, множество внутренних конфликтов и
вымирание населения. СССР распался на пятнадцать государств с неустойчивыми
правительствами и хиреющей экономикой. Уголовные организации терроризировали
население. Различные политические силы боролись за власть, а представители
международных правозащитных организаций успешно разлагали все структуры
безопасности, и люди, выступавшие за наведение элементарного порядка, клеймились
как фашисты.
— И чем же все это закончилось? — мой рассказ определенно заинтересовал
подполковника.
— Над этим писатель и предлагал поразмыслить читателю…
— Занимательно, но нереально, — покачал головой офицер. — У вашего писателя
неверна первоначальная установка: война с Германией. Германия не могла воевать
одновременно на два фронта: против нас и против Англии — это было бы повторением
ошибки 14 года. В 41 году, как вы знаете, Германия и Италия были заняты
балкано-ближневосточным направлением. Уж скорее это могло произойти в 53 году,
когда мы были связаны на Дальнем Востоке, но в 53 году Германия улаживала
венгеро-румынский конфликт. Впрочем, в главном он прав: западный либерализм не
мог принести нашей стране ничего хорошего.
— Отчасти это так, — присоединился к нашему разговору реэмигрант. — Тип русской
культуры — это тип антизападный. Он строится на аграрно-коллективистском
принципе, в то время как западная культура — это торговый индивидуализм.
Так мы проспорили до самого вечера, когда за окном показались средневековые
строения Даугавпилса.
— В Германии, — сказал офицер, — сохранилось очень много средневековых замков, а
вот французы почти все свои срыли еще при Ришелье.
— Степан Викторович, — спросил я то, что хотел спросить уже давно, — а как в
Англии представляют нас и Германию?
— Вот это вопрос! — воскликнул подполковник, который как-то незаметно уже успел
выпить три бутылки "Боржоми". — Объявляю вам благодарность, Вальдемар, за
находчивость.
— К России, — ответил после некоторого раздумья Степан Викторович, — отношение,
конечно, получше, чем к Германии. Англичане очень любили Хрущева, и часто
вспоминают его визит в пятьдесят пятом году. Но и Россия, и Германия для Запада
— это тайны за семью печатями. Вспоминаю английский анекдот, что англичане видят
Германию только на карте.
— А дипломаты? — удивился офицер.
— Назначение в Берлин считается в дипломатических кругах своего рода ссылкой,
хотя есть достаточное количество людей, открыто симпатизирующих Германии и
фашизму, и даже в верхних эшелонах власти — это, как правило, консерваторы,
точнее консервативный клуб "Линк".
— А в США?
— Ну, там народ горячий. Дня не проходит без потасовок фашистов с еврейскими
активистами.
— В США действительно много фашистов?
— Как ни странно, гораздо больше, чем в Англии, но они разбились на несколько
сот враждующих группировок и часто воюют друг с другом.
— А коммунистическое влияние?
— Практически равно нулю. В США насчитывается едва ли тысяча коммунистов, а в
Англии — семь тысяч. А вот троцкистов побольше. Они в 68 спровоцировали
университетскую молодежь Принстона на настоящее побоище.
— Да, мы об этом слышали.
И так далее, и такое прочее.
А я сидел и на ус мотал, ведь реэмигрант задавал те вопросы, которое пришлось бы
задавать мне, и если я не могу сказать, что на подъезде к германской границе
имел полное представление о международных отношениях в этом мире, то, во всяком
случае, мой кругозор значительно расширился. Вспоминается мне один из моих
преподавателей, который утверждал, что попади шпион хоть на один рейс в спальный
вагон, курсирующий между Москвой и Лен… то есть Санкт-Петербургом, половина
его задания может считаться выполненной.
Когда мы прибыли на границу, перевалило уже за одиннадцать, но воздух вокруг
стал куда теплее и не обжигал ноздри. Проводник в сопровождении офицера
погранслужбы еще раз строжайше проверил документы, и нас стали покупейно
пересаживать в другой, немецкий поезд. Для этого надо было с вещами миновать три
последовательные таможни (первая — русская, вторая — смешанная, и, наконец,
третья —- германская), на каждой из которых одинаково тщательно проверяли
документы и досматривали багаж. Сначала все шло четко и быстро, но вскоре
возникла заминка: на пропускном смешанном пункте слева от меня как-то разом
заспорили, и я услышал восклицание немецкого лейтенанта:
— Юден не допускаться в Дойчланд!
Мигом вмешался русский майор:
— Да это ж не еврей, это грузин. Вот и фамилия его по паспорту: Сванидзе.
С обеих сторон подошло несколько пограничников, и конфликт продолжался. Мы уже
забрались в уютное купе, но до нас все ещё доносилось:
— Нарушение Нюрнбергского закона… Экспертиза… мы должны немедленно связаться
с консульством… Никакой задержки состава!..
Впрочем, мое внимание приковал гигантский монумент тевтонского рыцаря с мечом,
вложенным в ножны. Он вознесся над всеми строениями таможни на добрых четверть
километра, стоя на насыпном холме и глядя на восток. Ночная подсветка сияла на
бронзе его доспехов. В нем было что-то от известного монумента Вучетича, и он,
видимо, играл роль пограничного столба вровень с чикагскими небоскребами.
Вся процедура пересадки заняла, как и оказывалось в расписании, около часа, но
выяснение, является или не является товарищ Сванидзе евреем, задержало нас еще
на пятнадцать минут. Очень красивая белокурая проводница (в США она работала бы,
как минимум, фотомоделью) поприветствовала нас на довольно хорошем русском и
разнесла по купе наперсточного размера чашечки с кофе.
Засыпая, я мысленно прокрутил все эти невероятные события и пришел к выводу, что
судьба (если называть судьбой природную необходимость) иной раз приготовляет для
нас весьма забавные коллизии. Не знаю, что сказал бы на это раскатисто храпевший
подполковник, но будить его я не стал.
