Я не чувствовал себя ни разведчиком в тылу врага, ни засланным казачком. Однако не вмешаться в события, которым оказался свидетелем, не мог, как говорится «по определению». Богарне мне понравился, но он был оккупантом, и этим определялось мое к нему отношение. Втыкать ему нож в спину я не собирался, но по мере сил навредить французской армии считал своим священным долгом.
Между тем начало смеркаться и движение на дороге останавливалось. На обочинах показались дымы, промокшие замерзшие люди пытались разжечь огонь, чтобы обсушиться и согреться. Наш возница съехал с дороги и сказал, что будет здесь ночевать. Ренье тронул меня за плечо и сказал, что нам дальше придется идти пешком. Он хотел непременно выполнить приказ принца Эжена, разыскать его штаб. Я кивнул и знаком показал, что мне ненадолго нужно отойти в придорожные кусты.
Окружающий нас пейзаж растворялся в осенних сизых сумерках. Оккупанты и беженцы, сбившись в группы, топились прямо на дороге и по обочинам. Я спрыгнул с повозки и пошел к ближним деревьям, однако там оказалось слишком много народа, в частности, маркитанток, заведовавших кострами и мне пришлось углубиться дальше в лес. Откуда там взялся мой давешний тщедушный мужичок, я сразу не понял. Он шел за мной следом, приветливо улыбался и кивал головой. Я сначала решил, что он хочет меня поблагодарить за заступничество, но когда мужик подошел совсем близко, то улыбка сползла с его лица. Теперь он смотрел на меня строго и скорбно. Я стоял и ждал, что он скажет. Он вдруг заговорщицки мне подмигнул, так же как и в прошлый раз. Потом скороговоркой сказал:
— Благодарствую вас, мосье.
Я ему кивнул.
— Ну, да ладно, — продолжил он, вынимая правой рукой из левого рукава длинный нож.
Что «ладно», я выяснять не стал, и попытался схватить его за руку. Мужик был хоть тщедушный, но оказался очень вертким, отскочил в сторону и стремительно бросившись на меня, попытался ударить ножом в живот. Я был совершенно не готов к нападению, но все-таки сумел отбить удар. Он не успокоился и бросился на меня снова. Только на этот раз мне удалось поймать его за руку и вывернуть кисть. Мужик сопротивления не оказал, выронил нож, дернулся несколько раз, и неожиданно заплакал.
— Что ж, твоя взяла, ирод, режь меня, убивай! Только смотри, Господь тебя за то не похвалит!
От неожиданности, я не сразу нашелся, что сказать. Потом, не зная, что дальше делать с этим странным типом, решил все-таки спросить:
— Мужик, ты, случаем, умом не тронулся? Я за тебя заступился, а ты на меня с ножом бросаешься?
Не знаю, как люди реагируют на заговорившее дерево, но мой «убивец» отреагировал на мой голос очень болезненно. Он вскрикнул и повалился на колени:
— Прости, голубь сизокрылый, ошибся окаянный, думал, что ты и есть сам Бонапартий!
Теперь уже мне впору было заплакать. День и так был слишком насыщен событиями, вскоре предстояла встреча с умным генералом, встреча, которая еще неизвестно чем кончится, а тут объявляется придурок с ножом и подозревает во мне Наполеона.
— Так ты, что, Бонапарта здесь ловишь!? Я что, по-твоему, на него похож?
— Все наши грехи! — отирая слезы, сообщил мужик. — Ошибочка, видать, получилась. Я как тебя увидел, сразу же подумал, вдруг ты он и есть Бонапартий! Схож ты с ним ликом, право, одно лицо!
— Я с Бонапартом? Да ты его когда-нибудь видел? — уже с каким-то нервным смешком, спросил я.
— Не доводилось, — честно признался мужик, — но свое понятие имею.
— Ты ошибся, — сказал я, отчего-то чувствуя внутри себя полную опустошенность, — я не Бонапарт и даже не француз. И шел бы ты отсюда, пока жив, подобру-поздорову.
— Никак не могу, — тихо сказал он. — Ежели ты и не Бонапартий, значит тогда лукавый, а я зарок дал претерпеть за веру и правду. Даже если ты отпустишь меня, я тебя все одно найду и покараю.
— Лучше не ищи! — посоветовал я, начиная терять терпение. — Попадешься мне на пути, не посмотрю, что ты наш, таких батогов получишь, на всю жизнь запомнишь!
— Я все одно, — начал опять говорить он, но тут я заметил, что в нашу сторону идет очередной «скромник», ищущий уединения, и зажал ему рот. Прошептал:
— Сгинь с глаз, анафема!
Мужик вырвался и наклонился за своим ножом, но я поддал ему сзади ногой по мягкому месту и он упал на колени. Я сам поднял его нож и закинул в лес. После чего пошел дальше искать укромное место и вскоре вернулся на дорогу.
Походный опыт у солдат Наполеоновской армии оказался большой. Несмотря на кажущуюся общую неразбериху, бивак быстро принимал обжитой вид. Маркитантки уже сумели разжечь костры и вокруг них толпились промокшие солдаты. Ренье ждал меня возле госпитальной повозки.
— Что ты так долго, — сердито сказал он, — так мы и до ночи не дойдем.
Я виновато развел руками. Теперь, когда армия остановилась и готовилась к ночевке, идти по дороге оказалось легче, чем днем. Хотя и сейчас приходилось обходить скопление повозок, карет и пушек. Вскоре мы вышли из леса и начали спускаться в пойму реки Двины. Идти стало легче, но на открытом месте было ветрено и сержант начал замерзать. Скоро мы уже опять еле двигались. Сразу после моста, который даже ночью, оказалось, сложно миновать, столько здесь толпилось людей, мой сержант начал спотыкаться и часто останавливался передохнуть.
Мне в теплой непромокаемой одежде было вполне комфортно, к тому же нашлось время подумать, и я, занятый своими мыслями, не сразу заметил, что Ренье совсем ослабел и вот-вот упадет. Пришлось подвести его к первому попавшему костерку, вокруг которого тесно сгрудились солдаты. Жан-Пьер попросил их потесниться, но нас к огню не подпустили. В армии уже совсем упала дисциплина, и сержантские нашивки рядовых не впечатлили, тем более что Ренье уже не мог толком говорить, не то, что ругаться и что-то требовать.
Мне пришлось взять бразды правления в свои руки и, показав кулак, заставить какого-то кучера разрешить сержанту сесть в пустую карету. Ренье, как только опустился на бархатное сидение, потерял сознание. Я оставил его и пошел искать что-нибудь «укрепляющее». Найти маркитантку оказалось просто, я подошел к первой встречной женщине одетой в полувоенную форму, показал ей серебряную монету в пять франков и щелкнул себя по горлу. Французская тетка приветливо улыбнулась, подвела меня к своей повозке и вручила бутылку бренди. Потом спросила, хочу ли я есть. Я кивнул.
— Сейчас будет готов le brouet, — сказала она.
Что такое «леброт» я не понял, но на вкус он оказался обычной похлебкой. Запах горячей пищи привел моего товарища в чувство, бренди укрепил силы, а мои медицинские таланты вернули к жизни. Он даже попытался продолжить путь, но я жестами убедил его подождать до утра.
