— Выступаем немедленно. — Петр продолжал пользоваться своим положением главнокомандующего. — В авангарде ваш корпус, Александр Васильевич, и легкая кавалерия. Затем гвардия с егерями, артиллерией и тяжелой конницей. В арьергарде будет корпус Петра Александровича. Обозы оставляем здесь, на князя Волконского. Составьте диспозицию марша!
Последнее указание адресовалось Гудовичу — тот наклонил голову, как бы говоря, что немедленно займется этим делом.
Петр, по прошествии нескольких лет, полностью изменил свою точку зрения на штабных офицеров, которые раньше казались ему сытыми и лощеными бездельниками. Да еще образ сей подпитывался в его памяти сценками из кинофильмов. В той же «Гусарской балладе» незабываемый поручик Ржевский однажды произнес: «Опять штабной? Уж лучше водки бы прислали!»
Зато теперь он планировал завести чуть ли не Генеральный штаб с академией для подготовки офицеров. И, к своему стыду, осознал, что полководец без штаба — что мозг без памяти. Сплошное недоразумение. Впрочем, насчет своих полководческих дарований он не обольщался — все его победы делали генералы, хотя выбор полководцев весьма трудное занятие, но еще труднее заставить их работать в одной упряжке…
Хиос
— Твою мать!!! — хриплый вскрик вырвался из груди капитан-командора Грейга. Он моментально понял, что произойдет, — из нижнего дека вырывались языки пламени, и, хуже того, из открытого палубного люка, что вел в крюйт-камеру, битком набитую порохом, повалили густые клубы дыма.
«Санкт-Петербург» насмерть сцепился с «Реал-Мустафой», на палубе которого шла ожесточенная рукопашная схватка. Турки дрались озверело, но отступали под яростным натиском морских пехотинцев и ожесточившихся матросов, которые, как водится в русской драке, лупили османов тем, что под руку попалось.
В ход пошло все — металлические банники, весла, цепи, концы со свинцовыми шарами, широкие морские ножи, что были у каждого из команды. Общее веселье, одним словом!
К абордажу Грейг не стремился, зачем ему это, если мощные орудия и так лихо сокрушали супостата. Вышло иначе — очумевший «турок» вынырнул из клубов дыма и сам навалился на «северную столицу». «Мустафа» пылал, подожженный русскими пушками, а потому османы решили спастись от пожаров на русском корабле, перебив, конечно, его «хозяев».
Вот тут-то нашла коса на камень — «презренные гяуры» стали дубасить «любимцев пророка» от всей широты славянской души. И все закончилось бы славно, если бы горящая мачта «османа» не рухнула на палубу «Санкт-Петербурга»…
— За борт прыгай, братцы!!! — заорал во всю глотку Грейг, отдавая последний приказ. Хоть крюйт-камеры на русских кораблях и стали обшиваться медными листами, но это отсрочит при пожаре взрыв на минуту, не больше, а то и меньше.
— Спасайтесь, православные!
— Щас рванет!
До экипажа разом дошло, что сейчас произойдет, — матросы сигали за борт пачками, а по шкафуту носился разъяренный капитан Круз, отвешивая растерявшимся морякам тумаки и выкидывая их за планшир.
— Кости за борт, вмиг морду набью!
Рык командира на секунду перекрыл дикую какофонию, а Грейг, несмотря на трагизм положения, только ухмыльнулся. Круз совсем отвязался в походе, «полируя» матросские физиономии. В Петербурге еще сдерживался, стараясь наводить порядок и дисциплину без мордобития, которое весьма не одобрялось императором Петром Федоровичем, но теперь… А еще командор осознал — и он сам, и Круз с палубы прыгать не будут, а погибнут вместе с кораблем, разделив его судьбу.
— А вот это ты зря здеся стоишь, ваше превосходительство! — Словно прочитав его мысли, Грейга сграбастали мощные матросские лапищи. — Раз команда дадена, надо за борт сигать не мешкая! Пущай наш капитан остается, тиран свирепый, ему по должности нужно. По Сеньке и шапка! А нам души спасать нужно!
Самуил Карлович даже ответить ничего не успел, чтоб пресечь такое безобразие, как почувствовал, что летит, словно древнегреческий герой Икар, вот только крылья не расправив.
Вошел в море топориком — прохладная, но теплая, куда там Балтике, вода тут же привела офицера в чувство, охладив боевой пыл. Суматошно извиваясь, доплыл к неизвестно откуда взявшейся шлюпке, судя по всему, брошенной турками во время схватки в проливе. И тут же за его руки уцепились крепкие матросские ладони, но вот втянуть на борт не успели.
Вблизи рвануло, да так, что Грейгу на секунду показалось, что он сдуру уселся в растопленной бане на камни и щедро плеснул под себя здоровенную бадью кипятка. Вихрь вырвал его из воды и бросил на днище шлюпки, перевернув в воздухе.
В кроваво-пепельном небе закрутились обломки, быстрокрылыми стрижами пролетели орудийные стволы, плыли какие-то ошметки, похожие на человеческие тела. И ни звука — все в полной мертвящей тишине. Затем полыхнуло еще разок, и сильно. Очередной огненный вихрь ожег тело командора, и он увидел, как по багровому небу летит человек, яростно размахивавший зачем-то руками.
— У него же нет крыльев, никак не запорхает! — хрипло выплюнул слова офицер и обрадовался, что не онемел. И тут же к нему вернулся слух, и он понял, что оглох от двух чудовищных взрывов, что разнесли в клочья русский, а затем и турецкий корабли.
Рядом со шлюпкой громко плюхнуло, и, к своему великому изумлению, Самуил Карлович признал того самого летуна, что порхал как мотылек по небу. Изумились и набившиеся в шлюпку матросы.
— Ты смотри, никак цел?!!
— Это ж надо, никогда не видел, чтоб люди, аки птицы, по небу парили!
— Давай руку, братец!
Матросы склонились над бортом и протянули ладони. А из воды донесся сварливый, до боли узнаваемый голос Круза:
— А за братца я тебе морду набью!
Матросы оторопели на секунду, а потом один из них, здоровяк с косой саженью в плечах и пудовыми кулаками, произнес гулким басом, который Грейг тоже признал — именно обладатель сего голоса вышвырнул его за борт и тем спас ему жизнь.
— Надо же, никак наш тиран?!! — В голосе матроса прозвучало чудовищное изумление. — Ну все, боле ты никого в морду бить не будешь!
Матрос без видимого усилия оторвал банку и поднял тяжелую доску над головой чудом спасшегося капитана.
— Не надо, братец! — голос Круза стал умоляющим. — Я еле на воде держусь! Обещаю — ни одного матроса пальцем не трону!!!
— Вот это другое дело, ваш-бродь! — Верзила одной рукой вытянул капитана из воды, усадив рядом.
Грейг чуть не захохотал — узнать Круза не смогла бы и родная мать. Вместо формы какие-то обрывки, весь закопчен, словно государев арап. И тут Самуил Карлович как бы увидел себя самого со стороны — самый натуральный негр в полном неглиже, даже ошметков одежды нет. Куда девалась форма, капитан-командор не представлял. Но она же была на нем!
Зато нательный крест на цепочке остался, только не с золотым сиянием, а тусклым цветом, так закопчен, будто из темной меди сделан. И Грейг захохотал, закинув голову.
— Ты чего, братец? — вскинулись матросы. В их глазах плеснулась тревога — подумали, что собрат их сошел с ума.
— Нам бы всем в баньке помыться, братцы! Чтоб друг друга узнавать начали. А то арапы вылитые!
Матросы остолбенели — только сейчас признали голос своего капитан-командора. Но через секунду веселый оглушительный смех потряс шлюпку. Вместе с ними смеялись держащиеся за плавающие в воде обломки десятки спасшихся до взрывов русских матросов…
Бендеры
— И как тебя зовут, удалец?!
Генерал Долгоруков с отческой улыбкой посмотрел на казака, что первым взошел на гребень пролома. Борода лопатой, лет тридцати, матерый казачина, взгляд нахальный.
— Станицы Зимовейской, Емельян Пугачев!
И голос дерзок, нет должного благолепия, все ж перед князем и генералом стоит. Плетью бы попотчевать такого, а не офицерский чин с наградой давать, чтоб место свое знал и зубы не скалил.
Василий Михайлович вздохнул — при царице Елизавете протянули бы казака, не посмотрели бы на его удаль, батогами бы вбили уважение к княжескому титулу.
Но то было в прежнее времечко, сейчас ни-ни, даже подумать страшно, как император-батюшка на такое взглянет. Уж лучше самого себя высечь, чем казака без вины тронуть!
Повезло станичникам донским, что восемь лет назад полками на сторону Петра Федоровича стали, льготы за то немалые получив. Под царской рукою ходят, сердцем к ним своим ретивым государь прикипел. Вона как они смотрят, станичники, аж вызывающе.
— Жалую тебя серебряным медальоном святого Андрея Первозванного, с бантом положенным! — Князь забрал у адъютанта эмалированный кругляшок на голубой ленточке и самолично прикрепил его на изодранный, в кровавых пятнах, чекмень казака. Но обнимать, как государь, не стал, и так много чести. Прокашлялся нарочито.
