— А первому в крепость ворвавшемуся, живот свой сохранившему воину, — слово «казак» Василий Михайлович из вредности пропустил, — чин офицерский положен. Потому по воле императора Петра Федоровича жалую тебе чин подхорунжего. Принимай полусотню да командуй ею.
Князь всплеснул рукою и отпустил облагодетельствованного казака восвояси — приказ императорский соблюл и поруху своего имени не допустил. Худо государь сделал, не совсем подумавши, что казачьи чины с офицерскими в новой табели о рангах уравнял. Грязь станичная, а туда же, офицерскими эполетами и шитьем щеголять будет. А сам двух слов связать не может, грамоте, уж взрослая орясина, не разумеет. Пальцами сморкается и о кафтанец свой вытирает. Но поди ж ты…
— Поспешайте, казаки, к государю Петру Федоровичу. Турки идут супротив силою немалой, сикурс требуется. А я со всеми войсками за вами следом поутру двинусь!
Повинуясь властному жесту князя, трое войсковых старшин поклонились, но не низко, а так, вежливость соблюдая, и, придерживая сабли, пошли по своим полкам. Василий Михайлович, посмотрев им вслед, подавил невольный завистливый вздох: верны императору, как псы, эти казаки.
Им бы сейчас дуван дуванить да добычу богатую, в городе награбленную, делить. Ан нет! Даже от векового обычая сегодня отказались — по сотне от полка оставили для сохранности добра, на саблю добытого, и тут же выступают к армии императора, даже отдыха законного, после штурма заповеданного, не беря. На любого князя или генерала плюнули бы и в ус не дули, а тут засуетились… Верные псы, токмо можно позавидовать Петру Федоровичу…
Юконский острог
— Ну и крепка у тебя водка, брат, прям за душу берет. Ни вздохнуть, ни пер… Кх… Кха!
Алехан, с покрасневшим лицом, выдохнул воздух, взял с миски здоровенный кус просоленного лосося и вонзил в него крепкие зубы. Зачавкал довольно, как голодный кот заурчал.
— Пшеничку подпорченную всю пустили, а ягод тех вообще уйму извели. — Григорий жевал жареное мясо, закусывая его задубевшими флотскими галетами. В иное время он на такие бы и не глянул без омерзения, а сейчас ничего, нравилось.
— Опару нынче последнюю поставили, все сусеки вымели, пополам с корой толченой да кореньями, что бабы отыскали. Грибов сухих остатнюю нитку еще три недели назад в суп пустили. На одной рыбе, почитай, месяц живем. Нынче насолили ее две ямы, надолго хватит, да накоптили уйму, навялили. Ну и мяско жуем потихоньку, тайга вокруг богатая. Сохатого позавчера завалили.
— Вижу, огороды здесь разбили?! — Алехан дожевал лосося и зачерпнул из чашки малосольной красной икры. С охоткой подвигал челюстями. Сыто рыгнул, подзабыв гвардейские манеры — с братом же ест, в одиночестве.
— Картошка, но и та мелкая, но все равно только она от цинги и уберегла. Да лук еще, чеснок. Худо здесь — лето короткое, не вызревает толком ничего. Стекло было бы, так теплицы поставили, как в Петербурге, да с печью — сейчас малосольными огурчиками баловались бы. Ну что, брат, еще по одной накатим?
— Наливай, Гриша. — Алехан с нескрываемой печалью посмотрел на бутыль — там плескалось едва на три пальца мутной жидкости.
— Для тебя и держал, Леша. Последняя. Вот ягоды пойдут, тогда бражку поставим, а там и перегоним в царском агрегате.
— Да уж, живете вы голодно, в трудах и хлопотах. Но то дело поправимое. У меня там три бочонка вина да пять царевой водки двойной перегонки. Зело страшна! Примем на душу?
— Гвардейцев подождем, с закатом подойдут.
— Золото близко моете? Оттого и острог не на самом Юконе поставили, а здесь?! А ничего — место удобное.
— От реки дюже далеко, да и нет в ней пользы. Течение быстрое, и хрен его знает, где у нее устье. Твои водоплавающие ничего не узнали?
— Отправили нынче одного на коче, а я сюда. В сентябре известно будет. Но, мыслю, от острога до устья тысяча верст будет.
— Не меньше, — согласился с братом Григорий и разлил по чаркам самогон. Орловы чокнулись и выпили залпом. Закусывать рыбой не стали, Алехан разломал пальцами вытащенную из кармана головку чеснока, им и перебили сивушный запах.
— Наш чесночек, с крепостицы. — Алехан понял вопросительный взгляд брата. — Чуток сохранилось. А что морячки из овощей привезли, так до весны поели — орава-то изрядная стала, еле прокормились. Зато хлебушка вволю — пятьсот пудов зерна да муки столько же. Худо, что попортили много. Подмочили плаванием, или затхлой мучица стала.
— Что сову об пень, что пнем сову — все едино. Что на телегах от Якутска хлебушек до Охотска везти, а там кочами сюда, что из Петербурга. Год нужен, никак не меньше. Оттого из трех пудов два портятся безнадежно. Зерно еще можно на самогон пустить, а с мукой что сделаешь?! Капуста нужна квашеная, морковь, лук — где все это в достатке взять?! Здесь худо растет…
Григорий заскрипел зубами от сдерживаемой ярости. Не сказать чтобы впроголодь жили, но мясо и рыба уже в горло никому не лезли. По ночам яичница даже снилась, с кровяной колбаской, на сальце поджаренная, лучком зеленым посыпанная, да миска с квашеной капустой, антоновскими яблоками сдобренной и маслом постным приправленной. И с огурчиком соленым, что на зубах хрустит, под чарочку анисовой.
— Я говорил с капитаном Игнатом Хорошкиным, что командование принял, бриг до нас довел, — Алехан заговорщицки наклонился над скудным столом, отпихнув блюдо с запеченным в золе лососем. — Брат он нашего Семена, помнишь?
— Помню, — отозвался Григорий, нутром ощущая, что разговор пойдет не просто серьезный, а о крайне важных делах. — Его матросы в Кронштадте смертным боем лупили, но он выжил…
— Государь наш с испанцами лясы точит, чтобы они нашему кораблю препятствий не только не чинили, но и приятственность оказывали. Там на юг их край лежит, Мексикой именуемый. Игнат видел — изобилен зело, что хошь растет. Кукуруза, пшеница, овощи разные. Персики, виноград, цитроны всякие. И много там всего. Им продавали! Чуешь, чем дело пахнет, брате?
— Растолкуй, — только и ответил ему Григорий. Но печенкой почуял, что знает Алехан, что говорит.
— Мягкую рухлядь, шкуры котиков и бобров, мы в Охотск отправим, по уговору с государем. Но половина золота наша — на нее и закупим в Мексике всяких продуктов и хлеба. Бриг в мае уйдет, в сентябре вернется — Игнат умный мужик, он в их Сан-Франциско с местным губернатором толковал, и тот вроде как согласие дал. Я с Игнатом и смотаюсь, грамоту возьмем, все честь по чести сделаем. Рухлядь им ни к чему жарко там. А вот золото?!
— А ведь это выход, — после короткого раздумья отозвался Григорий, — мы питанием себя полностью обеспечим, в три горла есть будем. Стой! Бриг один, а если в Охотске его отберут? Кораблей хороших там нет, сам видел.
— Новость одна еще есть, дюже важная. Игнат с Петром Федоровичем до отплытия самолично беседовал. Государь ему пообещал, что отправит на Камчатку эскадру из нескольких кораблей, и якобы для этого похода аглицкого адмирала пригласили. Весной прошлого года отряд сей должен был отплыть — так что, мыслю, хотя бы пара кораблей должны уцелеть и к августу до нас добраться. Иль на Камчатку, что тоже не худо…
Ларга
— Извольте покушать, ваше величество!
Нарцисс сноровисто заставил барабан мисками, накрытыми салфетками. Петр вздохнул — суровость быта короля Карла Двенадцатого его тяготила, но имидж того стоил. В армии о том разговоры до сих пор ходили.
— Так, что там у нас на завтрак сегодня, Нарцисс?
Он вопросил машинально, прекрасно зная, чем его кормят. Приподнял одну салфетку, другую — невольно закрутил носом. Все из солдатского котла лейб-егерей, не Петергоф, конечно. Женушка до такого нарочитого аскетизма никогда не дойдет — придворные не поймут-с. Зато ему ясно, что с солдат надо требовать соответственно харчу и кормежку контролировать.
В одной миске была набившая уже оскомину желтая кукурузная каша, чуть приправленная маслом. Коронное блюдо в этих краях, недаром местное население мамалыжниками называют. Без привычки трудно ее есть русскому человеку, но приходится, куда деваться, раз другого блюда в меню не имеется. Картофель еще здесь не сажают, рис тем более. Налегают на каши — перловую, что «шрапнелью» в его время в армии называли, ячку, изредка гречку и прочие — зерновые здесь в ходу, сеют помаленьку.
Во второй миске было мяско с подливкой — время от времени каптенармусы забивали приведенные с еще пока не русской, но, по сути, уже и не польской Подолии стада коров или покупали их у местных крестьян. Но последние живут бедно, овощи, фрукты и вино в ходу и дешевы, но так прямо голь перекатная.
Местные господарчики селян своих налогами душат, османы свою долю тоже гребут, на церковь десятину пожертвовали, и что в остатке? Кукурузу токмо и жевать, благо урождается хорошо, солдаты в ней, как в лесу, с касками теряются.
