Идея предстоящего действа была в том, чтобы «разоблачить» горничную Дарью с последующим позорным изгнанием из тесных рядов прислуги — и внимательно проследить всю цепочку деятелей староверческой общины, по которой пройдет информация о случившемся с девушкой «несчастье».
— Полдень следующего дня?
— Вполне.
Услышав все, что хотел, главный контрразведчик компании быстро собрался и ушел — а его начальник, скользнув взглядом по кабинету, отчего–то задержал взгляд на небольшой акварели, украшающей собой простенок между двумя окнами. Маленькая, зато авторская копия знаменитого «Девятого вала» художника Айвазовского (с которым князь Агренев уже год как свел весьма близкое знакомство) очень наглядно иллюстрировала превратности судьбы, поджидающие моряков, а так же… Совсем неожиданно, натолкнула владельца на совершенно неожиданные мысли.
— Хм!
Пододвинув к себе ежедневник, князь словно бы в сомнении покрутил свой Паркер между пальцев, а затем медленно написал:
«Испанские золотые галеоны?».
Пару минут поразмышляв, приписал снизу:
«Архивы по утонувшим испанским кораблям!».
Отложив ручку, он уставился на свежие записи так, словно старался их загипнотизировать, затем вновь подхватил Паркер и начертал два слова, трижды их подчеркнув:
«Скопировать и сжечь!!!».
— Или лучше исказить координаты затонувших кораблей, и пускай их ищут себе на здоровье?..
Хмыкнув с неопределенной интонацией, аристократ закрыл ежедневник со своими злодейскими замыслами, переместив его затем в сейф. Скинул пиджак, шейный платок и жилетку, закатал рукава и расстегнул пару верхних пуговиц белоснежной сорочки, после чего совсем было приготовился плодотворно поработать с отчетом из заведения Ганса Хоттингера — как до его ушей донесся панически–пронзительный женский визг, исполняемый на два голоса. Резко дернувшись из–за стола, Александр непонятным для себя образом уронил набок стул, ударился коленом о край тумбы с шкафчиками и напоследок умудрился споткнуться на ровном месте.
— Да что за хрень творится в этом доме!?!
Поздним утром четвертого апреля, на вокзал Сестрорецка втягивалась разноцветная змея пассажирского поезда. Замедляющийся перестук колес, лязг сцепки и толчки торможения, мощное дыхание паровоза — и все это вызывало оживление среди редкой толпы встречающих и дюжины носильщиков, выкатывающих свои тележки на стратегически важные для заработка места. Основную прибыль им приносили пассажиры желтых вагонов — путешествующие первым классом очень ценили комфорт и всегда были обременены довольно солидным количеством багажа. Впрочем, некоторые путешественники, выходящие из темно–синих вагонов второго класса, ничуть им не уступали — в отличие от тех, у кого хватало денег только на жесткое сидение в зеленых вагонах. Вот эти всегда тащили свой багаж сами, а если случалось немыслимое и они все же раскошеливались на грузовую тележку, то дождаться от них чаевых… В общем, мороки на рубль, а прибыли на копейку. Да и чего взять с этой бедноты?
— Вам помочь?
— Нет, благодарю.
Девушка, шагнувшая из пропахшего смазкой и железом тамбура на чисто выметенный перрон, как раз была пассажиркой третьего класса — чистая и опрятная, но вместе с тем недорогая одежда и скромного вида саквояж не оставляли носильщикам абсолютно никакой надежды хоть чуть–чуть подзаработать.
— Садитесь, барышня, доставим куда надо в наилучшем виде!
С некоторым сомнением поглядев на бойкого извозчика, семнадцатилетняя путешественница назвала адрес и предусмотрительно поинтересовалась стоимостью поездки — после чего удивленно наблюдала за тем, как его бородатое лицо слегка перекосилось в непонятных сомнениях.
— Вы уж простите, барышня, прямо до места никак не можно — фабричные сторожа не пустят. Может вас к управе? Оттуда до поселка всего с полверсты. А?..
Подумав и нерешительно кивнув, она забралась в слегка поскрипывающий экипаж, откинулась на сидение и незаметно поморщилась, закусив краешек губ — новые полусапожки, купленные совсем недавно, были откровенно тесноваты. Или все дело было в том, что она соблазнилась низкой ценой, понадеявшись на то, что со временем обувь разносится? Упрямо вскинув русоволосую голову, недавняя выпускница московского Александровского женского института постаралась отрешиться от неприятных ощущений, заранее готовясь к очень важному для нее собеседованию. Надо сказать, шансы на успех были достаточно велики: она была отменно образована, умна, и весьма исполнительна во всех делах… Правда, был у Гликерии Орловой один недостаток, чуть ли не полностью перечеркивающий ее будущность. Даже два. Во первых, она была рождена вне брака — отец был состоятельным купцом в Саратове, а мать служила у него в доме, днем по хозяйству, ну а ночью в постели. Обычнейшая, в принципе, история… Тем более что ее папенька по–своему позаботился о забеременевшей от него прислуге, устроив ей скорый брак с одним из своих приказчиков — а после того как любовница умерла родами, он щедрой рукой оплатил для девочки обучение с полным пансионом.
— Па–аберегись, мил–человек!
Явный мастеровой в странной серо–синей одежде–форме, обходивший разлившуюся на обочине лужу, поспешно уступил дорогу — а скользнувшая по нему мимолетным взглядом девица вновь вернулась к своим невеселым мыслям. Невеселым, потому что вторым, и самым крупным недостатком, препятствующим получению места гувернантки или учительницы в хорошем доме (или каком ином месте), была ее яркая внешность — Гликерия полностью унаследовала от матушки ее стать и красоту. Отменно воспитанная сирота, знающая три иностранных языка, умеющая музицировать и правильно держаться в приличном обществе, но притом совершенно без каких–либо средств к существованию… Стоило ли удивляться, что ей так часто предлагали пойти в содержанки?
— Прибыли, барышня.
Приняв невеликую плату, извозчик привычно ее спрятал и напоследок дал добрый совет:
— Вам, значится, вон тот особняк нужен!..
Оглядевшись по сторонам и проводив долгим взглядом удаляющийся экипаж, девушка тихонечко вздохнула и зашагала к указанному дому, по пути собираясь с мыслями и силами: на предстоящем собеседовании ей надо было проявить себя с самой лучшей стороны, потому что… Потому что ей до смерти надоело ее нынешнее полуголодное существование!.. Эта вечная экономия буквально во всем, открытая зависть и скрытая неприязнь в глазах женщин, но более всего — сальные взгляды мужчин, рассматривающих ее словно бы кусок сочного мяса, только и ждущего своего едока. Постоянные намеки, неприличные касания во время как бы «случайных» столкновений, недвусмысленные предложения жарким шепотом и в полный голос. Кто бы знал, как ей все это надоело! Иногда, в минуты сильной душевной слабости и полного упадка сил, Гликерия даже подумывала о том, чтобы наложить на себя руки — но ее жизнерадостная натура раз за разом помогала выбраться из черной ямы меланхолии. Не может же быть так, чтобы все время было плохо? Должно, обязательно должно случиться что–то и хорошее в ее жизни!..
